– Я понимаю, что это не мое дело, господин полковник, но как по-вашему, лейтенант и в самом деле сделал бы это?
– Сделал бы что?
– Сдался.
– Ты же слышал, что сказал лейтенант.
– Но это почти самоубийство, – заволновался Тиссен. – Для него это был бы конец.
– Ну, кому-то уж точно был бы конец, – хладнокровно ответил де Грааф.
Через черный ход отеля «Трианон» ван Эффен вернулся в свою комнату, позвонил дежурному и спросил Чарльза.
– Чарльз? Это ван Эффен. Как наш друг, вернулся?.. Хорошо. Я знаю, что он слышит каждое сказанное тобой слово. Поэтому будь добр, скажи следующее: «Конечно, господин Данилов. Кофе немедленно, потом не беспокоить. Ожидаете посетителя в шесть тридцать». И дай мне знать, когда он уйдет.
Тридцать секунд спустя Чарльз позвонил лейтенанту и сказал, что вестибюль пуст.
Ван Эффен едва успел закончить преображение в Стефана Данилова, когда зазвонил телефон. Это был де Грааф, который все еще находился в квартире Жюли. Полковник сообщил, что у него есть нечто интересное и он хотел бы показать это лейтенанту. Ван Эффен обещал быть через десять минут.
Вернувшись в квартиру сестры, лейтенант обнаружил, что Тиссен ушел, а его место занял лейтенант Валкен. Невысокий, коренастый, румяный, с приятным характером, к тому же любитель поесть, он был на несколько лет старше ван Эффена, но ниже по положению, что его нисколько не беспокоило. Они были добрыми друзьями. В данный момент Валкен обозревал ван Эффена и делился впечатлениями с полковником:
– Какое перевоплощение! Нечто среднее между жуликом и белым работорговцем, с легкой примесью профессионального игрока вроде тех, что подвизались на ходивших по Миссисипи пароходах. В любом случае определенно преступный элемент.
Де Грааф посмотрел на ван Эффена и поморщился:
– Я бы и на километр не подпустил его ни к одной из моих дочерей. У меня вызывает недоверие даже звук его голоса. – Полковник указал на стопку бумаг, лежавших перед ним на столе. – Хочешь просмотреть все, Питер? Или показать то, что меня заинтересовало?
– Только то, что вас заинтересовало.
– Господи, что за голос! Хорошо, посмотри верхние пять карт.
Ван Эффен изучил каждую из них по очереди. Все они явно были планами одного и того же здания, но разных его этажей. Количество комнат на каждом этаже не оставляло сомнений, что здание очень большое.
Ван Эффен поднял голову и спросил:
– А где ван Рис?
– Черт бы побрал твои глаза! – огорченно воскликнул де Грааф. – Как ты понял, что это планы королевского дворца?
– То есть вы не поняли?
– Я – нет. – Де Грааф сердито нахмурился, что он делал крайне редко и с большим трудом. – Я ничего не понимал, пока этот молодой архитектор, или кто он там, из геодезического управления не объяснил мне. Ты, Питер, лишил старика маленькой радости, – сказал полковник, чуточку рисуясь: на самом деле он считал себя мужчиной в расцвете сил.
– Я просто догадался. Не далее чем через три часа мне предстоит оказаться в этом здании, поэтому мои мысли невольно то и дело возвращаются к нему. Так что там с ван Рисом?
– Мой старый и верный друг! – В голосе де Граафа звучала вполне понятная горечь. – Господи, а я еще привел его в свой клуб! Лучше бы я сразу тебя послушался, мой мальчик. Нам следовало немедленно проверить его банковские счета.
– Значит, никаких счетов?
– Пусто, все исчезло!
– И очевидно, ван Рис тоже?
– Четыре миллиона гульденов! Четыре миллиона! Управляющий банком подумал, что это довольно необычно, когда клиент снимает такую сумму, но…
– Но честность и мотивы столпов общества обычно не подвергаются сомнению.
– Он бы обязательно был забаллотирован, – уныло заметил де Грааф.
– На свете есть и другие клубы. Схипхол, я надеюсь, до сих пор не действует?
– Вот и ошибаешься. – Уныние не покидало лица де Граафа. – Минут пятнадцать назад сообщили, что вылетел первый самолет. Компания KLM, на Париж, взлетел минут двадцать назад.
– Ван Рис со своими миллионами, конечно, устроился в первом классе?
– Да.
– И никаких оснований для задержания. Никаких обвинений. Фактически против него нет твердых улик. Но мы их непременно найдем, и тогда я поеду и возьму его. Я имею в виду, когда все это кончится.
– Твоя склонность к противоправным действиям всем известна, лейтенант.
– Вы правы. Тем не менее ни мои склонности, ни ваше баллотирование, ни даже тот факт, что ван Рис в настоящий момент уже находится в воздушном пространстве Франции, не относятся к делам первостепенной важности. Что действительно важно, так это то, что ван Рис, передавший террористам из FFF все, что они хотели знать о плотинах, дамбах и шлюзах, и тем самым полностью выполнивший свою задачу, был связан также и с теми, кто собирается устроить взрыв в королевском дворце. Теперь мы убедились, что братья Аннеси работают в союзе с FFF. Именно Жюли первая предположила, что это не простое совпадение, хотя должен сказать без ложной скромности, что подобная мысль приходила и в мою голову.
– Твоя скромность делает тебе честь, лейтенант.
– Спасибо, господин полковник. Сейчас мы можем быть почти уверены в том, что имеем дело не с тремя организациями, а с одной. Это должно все упростить и помочь нам справиться с ситуацией.
– Ну да, конечно. – Де Грааф бросил на лейтенанта взгляд, выражающий что угодно, кроме восхищения. – Вот только как?
– Как? – задумчиво переспросил ван Эффен. – Я не знаю.
– Господи, спаси Амстердам, – пробормотал полковник.
– Что вы сказали?
Стук в дверь избавил де Граафа от необходимости развивать свою мысль. Валкен открыл дверь и впустил высокого худого господина с седеющими волосами, в очках без оправы и с аристократическими манерами. Де Грааф поднялся и сердечно приветствовал его:
– Хью, друг мой! Как любезно с твоей стороны прийти сюда, тем более так быстро! Боюсь, я причинил тебе большое неудобство своей просьбой.
– Вовсе нет, мой добрый друг, вовсе нет. Пациенты пластических хирургов не умирают на месте, если их срочно не обслужат. Обычно им приходится ждать по полгода. А при таком расписании нетрудно время от времени втиснуть внепланового пациента.
Де Грааф представил присутствующих друг другу.
– Профессор Джонсон, лейтенант ван Эффен, лейтенант Валкен.
– А, лейтенант ван Эффен. Полковник мне уже объяснил, что вам нужно. Должен сказать, что требования довольно необычные, даже для нашей профессии. Мы больше привыкли удалять шрамы, а не наносить их. И тем не менее…
Он посмотрел на шрам на лице ван Эффена. Достал увеличительное стекло и осмотрел шрам более тщательно.
– Неплохо, очень даже неплохо, мой друг. В вас есть артистическая жилка. Меня бы вы, конечно, не провели, потому что я всю жизнь изучаю шрамы и видел их огромное количество, причем самых разных. Но что касается любителя, не специалиста по пластической хирургии… Я не думаю, чтобы любитель усомнился в подлинности этого шрама. Позвольте осмотреть жуткую рану, которую скрывает перчатка на вашей левой руке. – Профессор внимательно осмотрел руку. – Клянусь Юпитером, это еще лучше! Вас можно поздравить. Очень удачно, что у вас повреждена именно левая рука, не правда ли? Но в преступных умах все же могут зародиться подозрения. Вы ведь правша.
Ван Эффен улыбнулся:
– Вы определили это, просто посмотрев на меня?
– Могу сказать, что левши обычно не носят плохо замаскированных пистолетов слева под мышкой.
– Теперь поздно что-то менять. Меня уже знают как человека с черной перчаткой на левой руке.
– Что ж, ясно. Ваши шрамы выглядят очень убедительно. Проблема, как я понимаю, состоит в том, что их могут подвергнуть проверке, например, потереть их щеткой или провести по ним губкой, смоченной в горячей мыльной воде.
– Достаточно будет губки и горячей мыльной воды.
– Видите ли, в нормальных условиях, чтобы получить несмываемые шрамы, требуется несколько недель. Как я догадываюсь, временем вы не располагаете. Полковник, это у вас не бренди?
– Бренди.
Полковник наполнил рюмку.
– Благодарю вас. Мы обычно не сообщаем об этом широкой публике, но люди нашей профессии перед операцией… вы же понимаете…
– Перед операцией? – заволновался ван Эффен.
– Это пустяк, – успокоил его Джонсон. Он отпил бренди и открыл металлический ящичек, наполненный блестящими хирургическими инструментами, большей частью совсем миниатюрными. – Несколько подкожных инъекций с инертными красителями. Обещаю вам, что никаких рубцов, никаких припухлостей не будет. И никакой местной анестезии. Без нее лучше.
Хирург снова осмотрел шрам на лице лейтенанта.
– Новый шрам будет иметь то же расположение, тот же вид, что и прежде. Для шрама на руке это несущественно – его никто прежде не видел. На руке я вам сделаю еще более жуткий шрам, чем тот, что у вас сейчас. Вам понравится. А теперь мне нужны горячая вода, мыло и губка.
Двадцать пять минут спустя Джонсон закончил свою работу.
– Нельзя сказать, что это шедевр, но он вам послужит. По крайней мере, эти шрамы никто не смоет и не соскребет. Взгляните, лейтенант.
Ван Эффен подошел к зеркалу, посмотрел, кивнул и вернулся на место.
– Первоклассная работа! Просто копия того, что у меня было! – С мрачным восхищением он осмотрел свою «изуродованную» левую руку. – То, что надо! При такой замечательной работе неловко спрашивать, но все же… как долго эти шрамы продержатся?
– Они не вечные. У этих красителей совсем другой химический состав, не такой, как у краски, которой пользуются для татуировок. Время рассасывания краски – от двух до трех недель. На вашем месте, лейтенант, я бы не беспокоился: эти шрамы вам идут.
Де Грааф и ван Эффен встретились с профессорами Гектором ван Дамом, Бернардом Спаном и Томасом Спанрафтом в гостиной дома ван Дама. Эти люди вовсе не были похожи на профессоров. Точнее, они выглядели не так, как должны выглядеть профессора, по мнению обывателя. Они казались чем-то средним между преуспевающими бизнесменами и крепкими голландскими бюргерами, и все трое были до смешн