Не так уж просто подкрасться к человеку сзади, не потревожив некое шестое чувство, но многие наркотики угнетающе воздействуют на этот инстинкт. И тот наркотик, что курил дежурный, был из их числа.
Я уже стоял у парня за спиной, держа пистолет возле его правого уха, а он все еще не подозревал о чужом присутствии. Я тронул его за правое плечо. Он судорожно обернулся и взвизгнул от боли, напоровшись правым глазом на ствол. Едва дежурный вскинул ладони к пострадавшему органу зрения, я беспрепятственно завладел его оружием и сунул в карман, после чего схватил парня за плечо и со всей силы рванул. Дежурный катапультировался назад из кресла, и кувырок завершился очень крепким ударом спины и затылка о пол. Секунд десять юнец пролежал оглушенный, затем приподнялся на локте. А какие забавные звуки при этом исторгал сквозь коричневые от табака зубы, распялив бескровные губы и вытаращив потемневшие от бешенства глаза! Сначала змеиное шипение, потом рык разъяренной лисы. Я понял, что не стоит рассчитывать на дружескую беседу.
– Играем жестко, приятель? – процедил он.
Наркоманы – большие любители жестоких фильмов, кинореплики цитируют безупречно.
– Жестко? – изобразил я удивление. – Ну что ты! Пока это было мягенько. Жестко будет, если не заговоришь.
Может, мы ходили на одни и те же фильмы?
Я поднял с ковра тлеющий окурок, понюхал и с отвращением уронил в пепельницу. Дежурный осторожно поднялся. На ногах он держался неустойчиво, пошатывался, но я счел это притворством. С физиономии исчез оскал, и парень заговорил нормальным голосом. Решил изобразить хладнокровие. Затишье перед бурей – старый, избитый трюк. Может, нам обоим стоит переключиться с кино на оперу?
– И о чем же пойдет разговор?
– Для начала о том, что ты делаешь в моем номере. И кто тебя сюда прислал.
– В полиции меня уже пытались разговорить, да только ничего не вышло. Я свои права знаю. Ты не можешь меня допрашивать – законы не позволяют.
– Законы остались в коридоре. По эту сторону двери мы с тобой вне закона, о чем ты прекрасно осведомлен. Амстердам – один из самых цивилизованных городов мира, но и в нем есть маленькие джунгли; в них-то мы и живем. А в джунглях один закон: убей или будешь убит.
Наверное, я сам виноват – своей лекцией натолкнул дежурного на соответствующую идею. Он присел и кинулся вперед, чтобы поднырнуть под пистолет, и, если бы сумел опуститься чуть ниже, не налетел бы подбородком на мое колено. Ушибся я сильно. Был уверен, что дежурный вырубится, но он оказался крепышом. Обхватил мою ногу – ту, что сохранила контакт с полом, – и меня повалил. Пистолет крутясь умчался прочь, а мы с парнем какое-то время катались, азартно лупцуя друг друга. Дежурный был не только крепок, но и силен, однако имел два изъяна: увлечение марихуаной сказалось на реакции, а приемам грязной драки, к которой он, безусловно имел врожденную склонность, его толком не обучили. Вскоре мы снова оказались на ногах, и моя левая рука держала его правую заломленной за спину, почти к лопаткам.
Я двинул плененную руку выше, и дежурный завопил, как от дикой боли. Возможно, в этот раз он не прикидывался – я слышал характерный хруст. Но уверенности не было, поэтому я заломил посильнее, после чего вытолкал парня на балкон и перегнул через балюстраду. Его ноги лишились опоры, и он так вцепился в перила свободной левой рукой, будто от этого зависела его жизнь. А впрочем, почему «будто»?
– Торчок или пушер? – спросил я.
Он выдал нечто непристойное на голландском, но я знаю этот язык, включая все слова, которые не следует произносить в приличном обществе. Я зажал парню рот правой рукой, потому что звуки, которые иначе бы последовали, перекрыли бы даже шум транспорта, а мне не хотелось лишний раз тревожить жителей Амстердама. Вскоре я ослабил давление, а затем и вовсе убрал руку.
– Ну?
– Пушер, – то ли прохрипел, то ли всхлипнул он. – Продаю.
– Кто тебя подослал?
– Никто! Никто! Никто!
– Ладно, как хочешь. Когда тебя соскребут с тротуара, решат, что очередному планокуру захотелось улететь в девственную синюю даль.
– Это убийство! – Он все еще всхлипывал, а говорил теперь хриплым шепотом, – наверное, при виде городского пейзажа с такого ракурса перехватило дух. – Не посмеешь…
– То есть как это – не посмею? Сегодня твои приятели убили моего друга. Истребление паразитов – дело полезное и приятное. Семьдесят футов – долгий полет и никаких следов насилия. Разве что в теле не останется ни одной целой косточки. Семьдесят футов. Оцени!
Я свесил дежурного пониже, чтобы он мог хорошенько все рассмотреть, а затем был вынужден использовать и вторую руку, чтобы стащить парня с перил.
– Так как насчет побеседовать?
Он клокотнул горлом, и я выволок его с балкона в номер.
– Кто подослал?
Я уже заметил, что парень крепок, но он оказался куда крепче, чем мне представлялось. Не сомневаюсь, что ему было страшно и больно, только это не помешало ему судорожно крутануться вправо и вырваться из моей хватки. Я был застигнут врасплох. Дежурный снова бросился на меня; нож, внезапно появившийся в его левой лапе, взмыл по коварной дуге и нацелился чуть ниже грудины. Возможно, в более благоприятных обстоятельствах юнец одержал бы верх, но сейчас обстоятельства сложились не в его пользу – подвели быстрота и меткость. Я перехватил обеими руками его запястье, завалился на спину, увлекая парня за собой, упер ему ногу в живот и отправил его в полет. Последовавший удар сотряс номер и, вероятно, несколько соседних.
Одним движением я извернулся и поднялся на ноги, но уже не было надобности спешить. Коридорный лежал в конце номера, лицом на подоконнике балконного окна. Я взялся за воротник, и голова откинулась назад, едва не коснувшись лопаток. Я вернул парня в прежнюю позу, сожалея о его преждевременном уходе из жизни, потому что он мог обладать ценнейшей информацией. Впрочем, это была единственная причина для сожаления.
Я обшарил его карманы, где содержалось немало занятных вещиц, но только две представляли интерес для меня: полупустой портсигар с самокрутками и пара клочков бумаги. На одном машинописные буквы и цифры MOO 144, на другом числа – 910020 и 2797. Мне это ни о чем не говорило, но, сделав логичное допущение, что дежурный по этажу не носил бы при себе бумажки, если бы не считал важными, я спрятал их в надежном месте, которое предоставил мне услужливый портной, а именно в кармашек, пришитый изнутри к штанине примерно шестью дюймами выше щиколотки.
Я избавился от немногочисленных следов борьбы, взял пистолет усопшего, вышел на балкон, перегнулся через ограждение и швырнул вверх и влево. Пистолет перелетел через фронтон и беззвучно упал на крышу футах в двадцати от меня. Я вернулся в номер, смыл в унитаз окурки, выдраил пепельницу и открыл все двери и окна, чтобы поскорее выветрился тошнотворный запах. Затем вытащил мертвеца в крошечную прихожую и открыл дверь в коридор.
Тот пустовал. Я хорошенько прислушался, но не услышал приближающихся шагов. Я подошел к лифту, нажал на кнопку, дождался прибытия кабины, приоткрыл дверь и вставил между ней и косяком спичечный коробок, чтобы дверь не закрылась и не замкнула электрическую цепь. Бегом вернулся в номер, дотащил дежурного до лифта, открыл дверь, бесцеремонно запихнул его в кабину и забрал коробок. Кабина осталась на месте – в тот момент никто не давил на кнопку этого лифта.
Я запер номер отмычкой и направился к пожарному выходу, уже старому и надежному другу. Незамеченным спустился на улицу и пошел к парадной. Шарманка теперь играла Верди, и Верди наверняка радовался, что не дожил до этого дня. Старик стоял ко мне спиной, когда я опускал гульден в жестяную банку. Расплываясь в беззубой улыбке, он повернулся, чтобы поблагодарить, но при виде меня аж челюсть уронил от изумления. Этот сверчок сидел на самом нижнем шестке, и, конечно же, никто не удосужился известить его об уходе Шермана из отеля.
Я любезно улыбнулся шарманщику и вошел в фойе.
За стойкой томились пара боев в ливреях и помощник управляющего. Я громко произнес:
– Будьте любезны, шестьсот шестнадцатый.
Администратор резко обернулся и вскинул брови, но не слишком высоко. Затем одарил меня своей радушной улыбкой крокодила:
– Мистер Шерман? А я думал, вы у себя в номере.
– Нет, я прогуливался. Полезный моцион перед ужином. Старинный английский обычай, знаете ли.
– Конечно, конечно. – Он криво улыбнулся, как будто в этом старинном английском обычае было что-то предосудительное, а затем улыбчивая мина сменилась чуть озадаченной. – Странно, что я не заметил вашего ухода.
Насквозь фальшивый типчик. Впрочем, как и все остальные.
– Ну что ж, – резонно заметил я, – нельзя же требовать от администрации, чтобы она непрестанно опекала каждого гостя.
Одарив его столь же ненатуральной улыбкой, я взял ключ и направился к лифтам. Не успел и полпути преодолеть, как по фойе разнесся пронзительный вопль, а затем наступила тишина, продлившаяся лишь до того момента, когда женщина, набрав воздуха в легкие, заголосила снова. Средних лет, крикливо одетая – ходячая карикатура на американского туриста за границей, – она стояла перед лифтом: глаза что блюдца, рот буквой «О».
Рядом тучный персонаж в летнем костюме в полоску пытался ее успокоить, но делал это не слишком уверенно и сам, похоже, был не прочь поорать.
Мимо меня промчался помощник управляющего; я же проследовал за ним без спешки. Когда я оказался у лифта, администратор стоял на коленях, склонившись над мертвым дежурным по этажу.
– О господи! – ахнул я. – Что это с ним? Заболел?
– Заболел?! Заболел?! – Помощник управляющего уставился на меня. – Посмотрите на шею! Он мертв!
– Боже правый! Похоже, вы не ошиблись. – Я наклонился и вгляделся в лицо покойника. – Я мог где-нибудь видеть его раньше?
– Он дежурил на вашем этаже. – Нелегко давать подобные объяснения, стиснув зубы.
– Вот почему он показался мне знакомым. Надо же, в расцвете лет… – Я сокрушенно покачал головой. – Где у вас ресторан?