Де Грааф подержал бумажки под яркой настольной лампой и положил на стол.
– Нет.
– А нельзя ли выяснить? Может, это что-то важное.
– У меня очень способные помощники. Кстати, откуда это у вас?
– Дал один человек.
– Следует так понимать, что вы забрали эти листки у одного человека?
– А есть разница?
– Разница может быть огромной, – наклонился вперед де Грааф, чьи лицо и голос стали вдруг очень суровыми. – Послушайте, майор Шерман, мы знаем ваш метод: выводить противников из равновесия и удерживать их в таком состоянии. Нам известно, что вы склонны переступать рамки закона…
– Полковник!
– …Убедительно обосновывая свои действия. Допускаю, что вы и не оставались никогда в этих рамках. Мы осведомлены о вашей расчетливой тактике, возможно столь же эффективной, сколь и самоубийственной, – о бесконечном провоцировании в расчете на то, что кто-нибудь не выдержит и сорвется. Майор Шерман, пожалуйста, не пытайтесь спровоцировать в Амстердаме слишком многих. А то у нас слишком много каналов.
– Не собираюсь я никого провоцировать, – сказал я. – Буду сама осторожность.
– Не сомневаюсь, – вздохнул де Грааф. – А теперь, как я понял, ван Гельдер хочет вам кое-что показать.
Ван Гельдер показал. В его черном «опеле» мы доехали от управления полиции на Марниксстраат до городского морга, который моментально меня разочаровал.
Этому зданию не хватало староевропейского шарма, романтики и ностальгической красоты Амстердама. Такой морг вы найдете в любом городе – холодный… нет, не так: очень холодный, стерильный, бездушный, отталкивающий. В главном помещении, по всей его протяженности, двумя рядами стояли белые столы с мраморными – но лишь на вид – столешницами, а боковыми стенами служили холодильные камеры. Тамошний распорядитель, облаченный в безукоризненно накрахмаленный белый халат, был румян, общителен и весел; казалось, он в любую секунду готов разразиться хохотом. Весьма странная черта для работника морга… Хотя, если вспомнить, в Англии немало палачей прослыли душой трактирной компании.
По требованию ван Гельдера весельчак подвел нас к одной из стальных дверей, открыл ее и вытянул стальной же поддон, который плавно катился на роликах по стальным полозьям. На этом поддоне под белой простыней угадывалась человеческое тело.
– Канал, из которого его выловили, называется Крокискаде, – заговорил ван Гельдер совершенно равнодушным тоном. – Это на окраине, близ порта; вы бы не назвали его амстердамской Парк-Лейн. Ханс Гербер, девятнадцать лет. Лицо показывать не стану, он слишком долго пробыл в воде. Его случайно обнаружили пожарные, когда доставали сорвавшуюся с набережной машину. Не случись этого, он мог бы пролежать там еще год или два. Кто-то намотал ему на талию несколько старых свинцовых труб.
Инспектор приподнял угол простыни, обнажив руку мертвеца. Дряблая, худая, она выглядела так, словно по ней кто-то потоптался шипованными альпинистскими ботинками. Многочисленные проколы соединились в интересные багровые линии, в остальном же кожа была выблекшая. Ван Гельдер молча опустил ткань и отвернулся. Работник вернул покойника на место, закрыл дверь, подвел нас к другой и повторил процедуру извлечения трупа. При этом он улыбался, как разорившийся английский герцог, водящий экскурсантов по своему родовому замку.
– Лицо этого вам тоже видеть не стоит, – сказал ван Гельдер. – Неприятно смотреть на двадцатитрехлетнего юнца с физиономией семидесятилетнего. – Он повернулся и спросил: – Где его нашли?
– В Остерхуке, – просиял начальник морга. – На угольной барже.
Ван Гельдер кивнул:
– Точно. Рядом валялась бутылка из-под джина. Весь джин был у парня внутри. Вы в курсе, как идеально этот напиток сочетается с героином? – Он откинул ткань, чтобы показать руку, похожую на только что увиденную мной. – Самоубийство или убийство?
– Это зависит…
– От чего?
– От того, сам ли он купил джин. Если сам, то это самоубийство или смерть по неосторожности. Если кто-то вручил ему полную бутылку, то это убийство. В прошлом месяце у нас был похожий случай в Лондонском порту. Мы никогда не узнаем правду.
По кивку ван Гельдера начальник морга бодро повел нас к столу в центре зала. На этот раз полицейский откинул верх простыни. Девушка была очень молода и очень хороша собой, с золотистыми волосами.
– Красотка, да? – оценил ван Гельдер. – На лице ни пятнышка. Юлиа Роземайер из Восточной Германии. Это все, что мы о ней знаем, и больше не узнаем ничего. Шестнадцать лет, по мнению врачей.
– Что с ней случилось?
– Свалилась с шестого этажа на бетонный тротуар.
Я ненадолго задумался о парне из гостиничной обслуги – насколько выигрышнее он бы смотрелся на этом столе? – а затем спросил:
– Сбросили?
– Сама. При свидетелях. На вечеринке все были под кайфом. Девчонка знай твердила о полете в Англию, у нее была навязчивая идея встретиться с королевой. Внезапно забралась на перила балкона, заявила, что летит к королеве, – ну и, в общем, слетала. К счастью, в это время внизу никого не было. Хотите взглянуть на других?
– Хочу промочить горло в ближайшем пабе, если не возражаете.
– Не возражаю. – Он улыбнулся, но на лице не было даже тени веселья. – «Каминная ван Гельдера». Это недалеко. У меня есть причина.
– Причина?
– Увидите.
Мы попрощались и поблагодарили развеселого начальника морга, которого, похоже, так и подмывало сказать: «Возвращайтесь поскорее!»
Небо с раннего утра было пасмурным, а теперь еще и посыпались крупные капли. Восточный горизонт окрасился в синевато-багровые тона, навевая смутную тревогу. Нечасто бывает, чтобы погода так точно отражала мое настроение.
«Каминная ван Гельдера» могла бы послужить примером для большинства известных мне английских пабов – оазис живости и бодрости в царстве проливного дождя. Здесь, в тепле и домашнем уюте, о дожде напоминали только хлещущие по окнам струи. Мебель – массивная голландская; мягкие кресла. Впрочем, у меня особая любовь к креслам с пышной набивкой: в них ты не так бросаешься в глаза, как если сидишь на жестком стуле. На полу красновато-коричневый ковер, стены выкрашены в разные теплые пастельные оттенки. Камин – каким и должен быть камин.
Ван Гельдер, как я с одобрением заметил, задумчиво изучал разнообразное содержимое застекленного винного шкафа.
– Итак, – заговорил я, – вы возили меня в чертов морг с определенной целью. И что же это за цель?
– Не цель, а цели. Первая: убедить вас, что тут у нас проблема ничуть не менее остра, чем в вашей стране. В морге еще с полдесятка наркоманов, и неизвестно, сколько из них умерло естественной смертью. Ситуация не всегда так плоха, эти смерти приходят волнами, но все равно нельзя мириться с гибелью людей, причем в большинстве своем молодых. А сколько на каждого мертвого наркомана приходится еще живых, обреченных, на улицах?
– Хотите сказать, что у вас даже больше, чем у меня, оснований находить преступников и избавлять от них мир? И что мы атакуем общего врага, центральный источник наркотиков?
– Одна страна – один король.
– А вторая цель?
– Доказать, что предостережение полковника де Граафа следует воспринимать серьезно. Эти люди абсолютно безжалостны. Если чересчур настойчиво их провоцировать, если подойти к ним слишком близко… Вы заметили, что в морге есть свободные столы?
– Как насчет выпить? – спросил я.
Снаружи, в коридоре, зазвонил телефон. Ван Гельдер пробормотал извинение и пошел отвечать. Едва за ним закрылась дверь, отворилась вторая и в комнату вбежала девушка лет двадцати с небольшим, высокая и стройная, одетая в цветастый, расшитый драконами домашний халат почти по щиколотку. Она была очень красива, с локонами цвета льна, овальным личиком и огромными фиалковыми глазами; взгляд этих глаз казался одновременно смешливым и пытливым. В целом же она выглядела настолько сногсшибательно, что я не сразу вспомнил о приличиях и выбрался из кресла; это было непросто, учитывая его пещерную глубину.
– Привет, – сказал я. – Пол Шерман.
Не слишком оригинально, но ничего получше мне не пришло в голову.
Будто смутившись, девушка пососала кончик большого пальца, а затем обнажила в улыбке идеальные зубы.
– Я Труди. Английский не очень хорошо говорю.
Зато никто из тех, кто на моей памяти плохо говорил по-английски, не делал это таким чарующим голосом.
Мою протянутую руку Труди словно не заметила; она прижала ладонь ко рту и застенчиво хихикнула. Я не привык к тому, что надо мной смеются застенчивые девицы, а потому не без облегчения услышал звук опущенной на аппарат трубки и голос ван Гельдера с порога:
– Рутинный отчет о ситуации в аэропорту. Ничего заслуживающего внимания…
Увидев девушку, он умолк, с улыбкой подошел к ней и обнял за плечи.
– Вижу, вы успели познакомиться…
Ван Гельдер прервал фразу, потому что Труди повернулась к нему и зашептала на ухо, косясь на меня. Он кивнул, и девушка быстро вышла из комнаты. Должно быть, на моем лице отразилось недоумение, потому что инспектор снова улыбнулся. Но эта улыбка не показалась мне счастливой.
– Майор, она скоро вернется. Стесняется незнакомцев. Но только поначалу.
Как и обещал ван Гельдер, Труди вернулась почти сразу. Она держала в руках куклу, сработанную так отменно, что на первый взгляд ее можно было принять за настоящего ребенка. Почти трех футов в длину, в белой шапочке, прикрывавшей льняные кудри того же оттенка, что и у Труди, и одета в полосатое шелковое платье длиной по лодыжку, с изящнейшей вышивкой на лифе. Труди и прижимала к груди куклу, как живое дитя. Ван Гельдер снова положил руку девушке на плечи:
– Это моя дочь Труди. Труди, это мой друг, майор Шерман, из Англии.
На этот раз она без колебаний шагнула вперед, протянула руку, легонько качнулась, будто хотела присесть в реверансе, и улыбнулась.
– Какие у вас дела, майор Шерман?
Не уступая ей в вежл