Алтарь в пустом доме
1Хвосты Хонгавы и Трёх Деревень
В лапшичную я успел последним.
Отец и настоятель Иссэн уже пили чай, расположившись снаружи, за отдельным столиком, вынесенным на улицу специально для уважаемых гостей. Погода выдалась чудесная: светило солнце, от туч не осталось и следа. Даже не скажешь, что зима. Лапшичная с утра пустовала, если не считать полицейского Хизэши, которому я помахал рукой. Хизэши ответил мне вялым кивком: похоже, дела у него шли не лучшим образом.
Набиваясь днём или по вечерам в помещение, люди дыханием и теплом своих тел согревали воздух в лапшичной. А так, как сейчас, было всё равно, где сидеть: под крышей или за порогом.
Понимая, что выгляжу запыхавшимся торопыгой, позором семьи, не обученным вежливости, я наскоро поприветствовал отца и монаха, после чего водрузил на стол, между чашками и чайником, клетку с моим заветным дракончиком.
— Что это? — морщась, спросил отец.
— Амулет, — объяснил настоятель, спокойный как живой будда. — Амулет из Киёмидзу-дэра. Думаю, поддельный, наших умельцев. Тонкая работа, не каждый заметит.
— Удача от него тоже поддельная? — отец поднял взгляд на меня.
Монах пожал плечами:
— Удача или есть, или нет. Её в клетку не посадишь.
— Вот! — перебил я старших, догадываясь, что позже огребу от отца славную выволочку. — Клетка! Иссэн-сан, что это за клетка?
— Клетка для дракона, — настоятель отхлебнул чаю. — С храмовой крышей. Дракон — сила, храм — почтовая станция на пути богов и будд. Сэйрю, Лазоревый дракон — благосклонность. В иных случаях — весна, расцвет. Что именно вас интересует, Рэйден-сан? Сочетание символов?
Дядюшка Ючи вынес для меня раскладной матерчатый стул.
— А если не дракон? — сесть я и не подумал. Пыхтел, сопел, восстанавливал дыхание после бега по городу. Возбуждение билось птицей в груди, просилось на свободу. — Кого ещё носят в таких клетках?
— Настырных грубиянов, — буркнул отец. — К месту наказания.
Настоятель жестом показал ему, что не сердится.
— Вы никогда не видели дам с собачками? — спросил старик у меня. — Знатных дам? В таких изящных клетках хозяйки носят собачек породы хин. Эти крошечные пёсики умещаются и в рукаве, но клетка — это изысканно. Кое-кто из даймё[21] считает хинов талисманами своих семей.
Дам с собачками я не видал, но верил опыту настоятеля.
— Значит, в рукавах? — я сдвинул ладони, показывая размеры собачек, о которых говорил старик, а потом развёл руки как можно шире. — А если собака большая? Здоровенная? Бывают клетки-паланкины для больших собак?
— Для преступников бывают, — заметил отец. — Которые хуже собак.
Я сделал вид, что не понял намёка.
— Да, — согласился настоятель. — Вы совершенно правы, Рэйден-сан.
У моего отца глаза полезли на лоб.
— В крепких и поместительных клетках, — настоятель деликатно сделал вид, что не заметил проявления отцовских чувств, недостойных самурая, — хозяева носят бойцовых собак к месту боёв. Да, это клетки-паланкины. Матёрого пса несут вдвоём, а если путь дальний, то и вчетвером, чтобы не утомляться. У этих клеток храмовые крыши из плотной ткани. Это традиция, Рэйден-сан, она сулит победу.
— Носят? — не выдержал отец. — Бойцовых собак? Что за чепуха!
Грубияны, злорадно подумал я. Семейная черта.
Старик махнул дядюшке Ючи, чтобы тот принёс ещё чаю. Махнул второй раз, предлагая мне всё-таки сесть. Я подчинился.
— Бои собак запрещены, — объяснил настоятель. — Как и любой запрет, он не исполняется. Полиция и чиновники надзора берут взятки и смотрят в другую сторону. Насколько мне известно, за четверть века наказанию подверглось менее семидесяти нарушителей по всей стране. Дюжину сослали на остров Девяти Смертей.
— Вот! — отец ликовал. — Сослали! Считай, казнили!
— Формально запрет надо соблюдать. Водить по улицам крупного злого пса нельзя, даже на поводке. Вам, Хидео-сан, это известно лучше моего. Кроме того, прогулка с очевидно бойцовой собакой — это вызов властям. Дерзость, неуважение. Можно закрывать глаза на незначительные нарушения закона, но нельзя прилюдно тыкать нарушением закону в глаза.
— Вы правы, — согласился отец.
— Те несчастные, кого отправили в убийственную ссылку, провинились не участием в боях, а чрезмерной дерзостью. Поэтому собак носят на бои в специальных клетках. Да, забыл сказать! У этих клеток есть шторы. С их помощью собак прячут от досужих взглядов.
Отец привстал:
— А если собака зарычит? Залает?
— Такое случается редко. Псы, о которых мы говорим, с детства привыкают к переноске. Кроме того, лай из клетки с храмовой крышей, из-за тяжёлой шторы — это уже не вызов и не дерзость. Это досадная случайность. Начни собака лаять, и носильщики клетки тоже разражаются ответным лаем. Выходит вроде как шутка, потеха. Все знают, все понимают, никто не спешит принимать меры.
Шторы, отметил я. Рулоны ткани под гнутыми карнизами. «Приторговываю! Охрана, охота. В суп ещё берут, особенно щенков…» Выходит, сосед Шиджеру, ты не ограничиваешься супом и охраной?
«Мы — духи воспоминаний, — откликнулся хор моего воображаемого театра. — Мы — память юного самурая. Клетка для собаки, поняли мы, запомнили мы».
— Откуда вам всё это известно, Иссэн-сан? — спросил я, когда нам принесли чай.
— Да, откуда? — эхом отозвался отец.
«Прочитали в святой сутре?» — вторым эхом звучало в его словах.
— Мой дядя, — старик улыбнулся, — разводил бойцовых собак. С детства я бегал за ним на бои. Отец бранил меня, бил, запирал на засов — не помогало. Покажите мне пса, выращенного, чтобы драться; нет, покажите мне только его хвост — и я скажу вам, откуда пёс родом.
— Хвост? — усомнился я.
— Хвост, Рэйден-сан, бывает похож на серп. Иногда же он напоминает бамбуковый лист, свёрнутый для хранения пищи. Одно дело, когда животное куплено у заводчиков Хонгавы — и совсем другое, если оно, к примеру, из Трёх Деревень… Впрочем, я увлёкся. Кажется, мы собирались идти к дому злополучного Нобу?
2«Вы, небось, воры, да?»
Когда мы миновали ворота между кварталами, я уверился: похожий на топор лавочник не соврал, упомянув квартал Минами-ку. Здесь я бывал нечасто — ничем примечательным квартал не славился — и в памяти отложилось, что Минами-ку невелик.
Отец вдребезги разрушил эту иллюзию.
Когда мы свернули в третий, нет, в пятый раз и двинулись, по моим ощущениям, обратно ко входу, я уразумел две вещи. Во-первых, Минами-ку заметно больше, чем мне запомнилось. А во-вторых, отец ведёт нас маршрутом своего патруля: по-другому он дорогу не вспомнит.
На кратчайший путь к цели рассчитывать не приходилось. Хорошо ещё, что отца не пришлось допьяна поить саке, завязывать ему глаза, а потом бежать впереди, вопя чужим голосом и жеманничая, как я делал с перерожденцем Сакаи на кладбище, отыскивая могилу банщицы Юко.
Одна улица сменяла другую. Квартал был небогатым, но опрятным. Улицы ровно утрамбованы, чисто подметены, кое-где даже вымощены. Глиняные, дощатые и бамбуковые заборы одинаковой высоты. Фасады домов. Ряды лавок под длинной общей крышей. Вывески на любой вкус. У магазинчика шорников скучала одинокая лошадь — за обновками явилась, что ли? Дальше торговали курительными свечами и благовониями. Даже слепой определил бы это по запаху.
Потянув носом, отец чихнул и остановился. Глянул направо, налево. Потерял направление, понял я. Вспомнилось дело с мстительным онрё: там аромат цветка мертвецов привёл перерожденца к искомому дому, здесь же…
Отец решительно зашагал обратно. Сообразив, что старый настоятель не поспевает за ним, сбавил шаг, обернулся:
— Прошу прощения, Иссэн-сан. Запах сбил меня с толку. Вокруг того дома стоял такой же. Полагаю, я не там свернул. Больше не ошибусь!
Улицы ложились под ноги одна за другой. Похоже, ночная стража не оставила без внимания ни одну из них. Мы свернули за очередной угол, и отец с облегчением выдохнул:
— Пришли.
Кажется, он уже и сам сомневался, что отыщет злополучный дом.
Мы проследовали в конец улочки и остановились перед приземистым строением. Дом стоял прямо на улице, хотя большинство других домов прятались за заборами. На вид он был вполне жилым, в отличие от памятного мне дома банщицы Юко. Ага, ставни на окне открыты. Качается под ветром бамбуковая штора. Сухой перестук планок: тэн-тэн-токудэн, тэн-тэн…
Я мотнул головой, гоня накатившую сонливость. Да, тут и впрямь пахло благовониями. Запах не выветрился до конца.
— Эй, хозяева!
Если дом пуст, мы войдём. Но что, если Нобу делил жилище с кем-то ещё? Ломиться в обитаемый дом без приглашения — не самый достойный поступок. А главное, это скверный способ расположить к себе хозяина, вызвать его на откровенный разговор.
— Эй!
Я шагнул ближе, постучал в дверь. Выждав, грохнул кулаком. Вышло даже внушительней, чем я ожидал.
— Есть кто-нибудь?
— Жильё снять хотите?
Голос шёл откуда-то сбоку. Я обернулся.
Из соседней калитки высунулась женщина: нестарая, одетая как мужчина, в штаны и полотняную, схваченную поясом куртку. Голову она повязала платком на сельский манер.
— Для троих? — любопытствовала она. — Впервые такое чудо вижу: два самурая и монах! Семья, что ли? Дед, отец, сын… Издалека приехали?
— Семья, — согласился я. — Издалека.
Отец было фыркнул, но я придержал его за руку: молчи, мол! Сдерживать настоятеля не было нужды: святой Иссэн и так помалкивал, улыбался женщине.
— А мы, — тарахтела женщина, — из Дзибасавы. У мужа моего ткацкая мастерская, мы в Акаяму шёлк возим. Наши шелка нарасхват: и кинся для летних кимоно, и ро, опять же для лета, и риндзу, самый дорогой. Два раза в год приезжаем с товаром, тут и селимся, пока торговцы не рассчитаются…
— На этой улице? — спросил я.
Ответ был очевиден, но мне следовало поддержать беседу.
— Где же ещё? Тут вся улица под сдачу! Что ни дом, то съёмный. Кто на день селится, кто на месяц… Вы к монаху ломитесь? Амулетов купить приспичило? Вы лучше в лавку, в «домик в переулке»[22]. Монаха нет, ушёл куда-то, второй день как ушёл…
— Жаль, — огорчился я. — Хотелось прямо из святых рук.
Теперь фыркнул старый настоятель.
— А вы, уважаемая, не знаете, кому принадлежит этот дом?
— Как не знать! — женщина подбоченилась, гордая своей осведомлённостью. — Мы с мужем раньше здесь и останавливались, а потом уже по соседству перебрались, чтоб дешевле. Это дом Шиджеру, у них с братом скобяная лавка на Большой Западной… Брат, слыхала, помер: так или нет, не скажу.
Другими глазами я посмотрел на дом, который арендовал монах-двоедушец Нобу. Шиджеру, собачник ты эдакий! Значит, это твой дом?
«Монах какой-то. Жирный, противный. Жирный, а бегает — не угонишься!..»
Не какой-то жирный, никому не известный монах, а Нобу, торговец амулетами. И ты это знал, Шиджеру, только мне решил об этом не докладывать. Ладно, поняли мы, запомнили мы.
— Вы ничего такого не замечали? — вернулся я к женщине. — По ночам, а? Шум, гам, свет? Вопли?! Я про монаха…
— Замечала, — охотно согласилась женщина. — Шум, гам, вопли.
— Давно?
— Пару дней назад. Может, больше, не помню уже.
— Доложили, куда следует?
— И не подумала.
— Испугались?
— Чего тут бояться? — изумилась моя собеседница. — Он монах, у него амулеты. Мало ли кто к нему за полночь является? Небожитель с облаков спустился, бес из горшка выпрыгнул… Моё-то какое дело? Ко мне бесы не лезут, и ладно.
Глаза её сузились, заблестели:
— А вы чего спрашиваете? Вы, небось, воры, да? Переоделись самураями, старичка в рясу обрядили, для глаз отвлечения? Вы воруйте, я не против. Станете уходить, со мной подели́тесь. За молчание, а? Иначе шум подниму. Как вы спрашивали? Шум, гам, вопли!
— Городская стража! — рявкнул отец, отстраняя меня. — А ну живо в дом!
И вслед женщине, метнувшейся во двор:
— Услышу хоть слово, арестую!
В сердцах он пнул захлопнувшуюся калитку:
— Делиться с тобой? Награбленным?! Ах ты дрянь!..
3«Прошу вас, не трогайте эту вещь»
Дверь жалобно заскрипела, открываясь. Она была не заперта. Отец хотел войти первым, но я не позволил. Предупредил:
— Внутри ничего не трогайте. Сначала осмотримся.
У входа я разулся: во-первых, это уважение к дому и хозяевам, и не важно, что в доме никого нет. Во-вторых, привычка давно стала частью меня самого. А в-третьих, ни к чему оставлять на полу грязные следы, затаптывая другие следы, которые могут обнаружиться.
Поискав взглядом стойку для плетей, я решил, что это уже слишком, и оставил оружие за поясом.
Короткий сумрачный коридор оканчивался раздвижной дверью. Рисунок на бумаге выцвел: ветви ивы на фоне то ли неба, то ли пруда, не разберёшь. Два проёма справа и слева. Оба открыты, бесстыже демонстрируя нутро комнат: жалкой каморки слева, и чуть побольше — справа.
Отец указал направо:
— Что бы тут ни творилось, полагаю, это было здесь.
Я кивнул:
— Хорошо. Сперва осмотрим другие помещения. Место происшествия — в последнюю очередь.
— Да, Рэйден-сан, — согласился старый настоятель.
— Да, Рэйден-сан, — эхом откликнулся отец.
В сердце колыхнулась, ударила в скалы волна беспокойства. Старше годами, опытом, положением, они не возразили мне ни словом. Мой начальник в службе Дракона-и-Карпа, Иссэн Содзю всем видом показывал, что веер первенства сейчас у меня в руках. Вспомнилось:
«Ну какой из меня старший дознаватель? Эта должность чисто формальная. От меня требуются скорее советы или одобрения, нежели прямые действия. Действовать назначено вам, дознавателям».
Торюмон Рэйден, господин, отдающий приказы. Неслыханная честь, немыслимая ответственность. Гром и молния! Впрочем, если что-то пойдёт не так, гром грянет над моей головой, а молния шарахнет прямиком в моё темечко.
Я шагнул вперёд.
Слева располагалась спальня. Набитый хлопком тюфяк поверх дощатого настила. Горка смятого одеяла. Доска с письменными принадлежностями. Стопка листов дешёвой бумаги: шершавой, сероватой. Листы чистые, записей нет. Кистями и тушечницей давно не пользовались. У стены шкафчик: семь выдвижных коробок, поставленных друг на друга. Шкаф венчала крыша — соломенная шляпа. В верхней коробке лежала сменная ряса. В средней — шкатулка с зубным порошком и полдюжины щёток, сделанных из расщепленных веточек ивы. В полумраке щётки были похожи на засушенных палочников.
Больше ничего.
За дверью в торце коридора обнаружился чулан: тёмный, затхлый и пустой, как котомка нищего. Пока я обследовал чулан и спальню, мои спутники терпеливо ждали в коридоре у входа. Это правильно: сюда мы бы вместе не втиснулись. Но когда я вошёл в более просторную комнату, оба последовали за мной.
Приблизясь к окну, я поднял бамбуковую штору и закрепил, чтобы не падала обратно. В комнате сразу прибавилось света. Да, помню, я велел ничего не трогать. Но много ли тут разглядишь без света?
Вот это да! В смысле, нет. В лавках на улице Тысячи Лотосов амулетов было заметно больше. Но такого разнообразия я не встречал ни у Топора, ни у Ворона. Амулеты висели на трёх стенах из четырёх. Кроме вышитых мешочков с молитвами, здесь красовался целый зверинец: собаки, кошки, лисы, тигры, черепахи. Материал на любой вкус: кость, металл, магнолия. Монеты на шнурках. Звёздочки-сюрикены — в древности такие служили оружием, а теперь, освящённые в храмах грозного владыки Фудо-мео, тёзки нашего архивариуса, они дарили твёрдость духа и устрашали врагов. Серебряный с чернением цветок лотоса — уж не знаю, для чего. Дощечки с символами месяцев — на особую удачу в месяц рождения. Миниатюрные куклы Дарума…
Я представил короб, в котором монах таскает это добро из города в город, и ужаснулся. Небось, величиной с гору Фудзи! Или Нобу успевает распродать бóльшую часть? Тогда он просто бог торговли.
Часть оберегов попáдала со стен и теперь валялась на полу. Рассыпались пучки деревянных стрелок для защиты от злых духов. Те, что остались связанными, напоминали пучки зелёного лука на рынке. Я старался не наступать на них: сломанный амулет — к несчастью.
У стены напротив входа стоял алтарь-буцудан, накрытый шёлковым покрывалом. Судя по всему, он был разборным и переносным: рейки, сбитые деревянными штырьками. Примечателен был не сам алтарь, а то, что дверцы его были распахнуты настежь. Покрывало свисало набок, касаясь пола. Одна из двух курильниц опрокинулась и лежала рядом, засыпав пол невесомым серым пеплом. Внутри буцудана виднелись статуэтки будд и связки благовоний. Молитвенные колокольчики рассы́пались идеальным полукругом. Я не смог бы с уверенностью сказать: намеренно их разложили, или это чистая случайность?
Перед алтарём валялась кукла.
Тряпичный человечек с непомерно большой головой и короткими «ручками-ножками». За человеческие конечности их можно было принять лишь при большой доле воображения, скорее они напоминали лучи морской звезды. Куклу скроили из грубой ткани, выкрашенной в красный цвет, и облачили в кимоно с короткими рукавами, украшенное иероглифами наподобие алтарного покрывала. Чёрную шапку намертво пришили к голове.
Лица у куклы не было. Гладкий красный круг — чуть выпуклый, засаленный так, что хоть похлёбку вари. Смотрелся он жутковато.
Сарубобо, понял я.
Не просто игрушка: безликий оберег. Такие делают бабушки и матери для внучек и дочерей. Шьют из обрезков, оставшихся от пошива кимоно: сарубобо, он же «детёныш обезьяны», как рассказывала мне матушка, символ крепкой семьи. Черт лица у этой куклы нет, поэтому владелица куклы может вообразить себе грусть или радость сарубобо, в зависимости от своего собственного настроения. Где же мешочек с молитвой или благословением? Обычно он висит на сарубобо как дорожная сумка через плечо. Мешочек отсутствовал. Ну да, поэтому я и принял оберег за простую игрушку. Мятую, грязную — похоже, на куклу наступили, и не раз. Швы потёрты, залоснились; топорщатся концы ниток…
«Вы принесли мою куклу?»
И эхом:
«Ну какие у девчонок куклы? Обычная, тряпичная. Носилась с ней, под одежду прятала. Не тронь, не попроси — сразу в рёв…»
Да, Шиджеру-сан. Я помню:
«Монах какой-то. Жирный, противный. Велел куклу ему отдать, а он за неё денег даст или вещь полезную. Девчонка в крик, так он куклу у неё вырвал и скрылся. Я думал, Каори руки на себя наложит, так убивалась…»
Я ещё раз оглядел комнату. Больше здесь кукол не было. Эта же, можно не сомневаться, свалилась с алтаря вместе с курильницей. Кукла Каори? Та, с которой девочка не желала расставаться? Девочку понять можно, вряд ли жизнь баловала её игрушками. Но монах? На что кукла монаху? Углядел у девочки дешёвый, затрёпанный, самодельный амулет, решил выкупить, а не удалось — отобрал?!
Я нагнулся, сбираясь поднять куклу.
— Рэйден-сан!
Мои пальцы замерли, едва не коснувшись сарубобо.
— Прошу вас, не трогайте эту вещь. Вы сами напоминали нам об осторожности.
— Вы правы, Иссэн-сан. Я забылся. Приношу свои нижайшие извинения!
Старый настоятель был не только моим фактическим начальником. Он ещё и был человеком, чьи просьбы в таких случаях, как сейчас, надо исполнять как приказы.
— Вы закончили осмотр, Рэйден-сан?
Я прошёлся из угла в угол, стараясь не наступать на разбросанные омамори. Глубоко вдохнул запах благовоний: он так и не выветрился до конца. Отметил то, на что ранее не обратил внимания: молитвенные свитки на алтаре и рядом, на полу. Общей картины случившегося они нисколько не меняли. Напротив, отлично в неё укладывались.
— Да, Иссэн-сан. Я закончил.
— Хидео-сан, вы слышали что-нибудь той ночью? Я имею в виду, какие-нибудь слова?
Отец задумался. Было видно, что вспоминать ему неприятно, и не только из-за позорного бегства.
— Да, — согласился он. — Впрочем, немного. Большей частью я слышал завывания. Возможно, песнопения, но я не знаю этого языка. Перед тем, как раздался визг, я услышал что-то вроде: «Добродетель нельзя уничтожить, а зло…»
Он наморщил лоб:
— «А зло уничтожит себя!» Нет, не так… О, неизбежно! «А зло неизбежно уничтожит само себя!»
— Благодарю вас. Вы мне очень помогли. Теперь, я полагаю, вы с сыном можете идти.
Голос старика оставался мягким. Но этой мягкостью не обманулся бы и ребёнок.
— А вы, Иссэн-сан? — спросил я.
— А я бы хотел здесь задержаться.
— Как скажете, — я поклонился. — Где вас найти, если мне понадобится ваш совет? В обители? В городе?
Когда понадобится, мысленно поправился я. Можно биться об заклад, что эта надобность возникнет очень скоро.
— Я пришлю кого-нибудь в управу, — старик не отрывал взгляда от куклы. — С сообщением, где меня искать.
— Хорошо. Удачного вам дня!
В том, что старый монах выполнит своё обещание, я нисколько не сомневался. Покидая пристанище злополучного Нобу, я подумал, что настоятель Иссэн и секретарь Окада обладают сходным умением: в нужный момент они призывают посыльных неведомо откуда.
Если бы выяснилось, что прямиком из ада — я бы не удивился.
4Что ни делается, всё к лучшему
— Скажите, Хидео-сан…
— Я слушаю.
— Господина Хасимото можно застать в управе днём?
— Да.
— Тогда я готов выполнить обещание и сообщить обо всём вашему начальнику.
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас.
— А как же ваш отчёт, Рэйден-сан? — отец тоже перешёл на официальный тон. — Подробнейший отчёт? Мои показания?
Похоже, я сумел удивить отца. Но удивление грозило переплавиться в гнев. «Это была ложь?! — явственно читалось за вопросами, произнесёнными вслух. — Отчёт? Показания?!»
Я извлёк из рукава бамбуковый футляр со свитком.
— Что это?
— Отчёт, Хидео-сан. Он уже готов.
— Когда это вы успели?
— С утра, перед встречей со святым Иссэном, я заскочил в нашу управу. Писец всё записал с моих слов. У нас замечательные писцы! Они обучены писать быстро и без ошибок.
— А мои показания?
— Разумеется, они включены в отчёт. Это наиважнейшая его часть. Говорю же, писец записал их с моих слов. Вы мне верите?
О последней фразе я тут же пожалел. Отец смутился, нахмурился, а мне сделалось стыдно. Меньше всего хотелось ставить отца в неловкое положение. Мало ли, какой-такой намёк почудился мне в его вопросе! А даже если и не почудился… Если отец теперь захочет взглянуть на отчёт, прежде чем я подам его господину Хасимото — выйдет совсем уж некрасиво. Получится, что он мне не доверяет, подозревает… Если подтвердится обман с моей стороны — я потеряю лицо перед родителем. Если обман не подтвердится — отец потеряет лицо перед сыном…
— Верю, — после долгой паузы согласился отец.
— Простите меня, ото-сан! Я хочу, чтобы вы прочитали отчёт!
— А я отказываюсь.
— А я настаиваю!
— А я отказываюсь. Пойдёмте, мы зря теряем время.
— Вы намерены идти со мной?
— Да.
— Но мы же договаривались, что я пойду один!
Отец промолчал. Мы пойдём вместе, вот о чём он молчал. Увы, я сам загнал себя в ловушку. Требовать, чтобы отец не сопровождал меня в управу городской стражи — теперь это было бы равносильно признанию во лжи.
— Хорошо, ото-сан.
Я подавил вздох. Драться на плетях с сыном Ясухиро-сенсея — и то было легче.
— Но говорить с господином Хасимото буду я, как дознаватель, ведущий это дело. Если же у господина Хасимото возникнут к вам вопросы, вы ответите на них в моём присутствии.
Отец задумался.
— Хорошо, — кивнул он.
Кажется, мы оба испытали облегчение.
Сегодня мы были в одежде без служебных гербов, но стражники в воротах Правительственного квартала нас узнали. Тем не менее, порядок есть порядок.
— Назовите свои имена и цель визита!
— Торюмон Рэйден, дознаватель службы Карпа-и-Дракона.
— Торюмон Хидео, старшина караула городской стражи.
— С какой целью следуете?
— К начальнику городской стражи господину Хасимото.
— С докладом!
— С важным сообщением.
Расступились, пропустили.
Я заранее проговаривал про себя обращение к господину Хасимото, когда ворота управы, едва мы к ним подошли, распахнулись навстречу. Вот это осведомлённость! О нашем визите известно, нас встречают!
Надувшись от гордости, я едва успел посторониться. Из ворот, являя собой безупречный вкус и строгое достоинство, верхом на вороной кобыле выехал никто иной, как начальник городской стражи.
В седле он сидел — мне на зависть.
— Господин Хасимото!
Поклон отца был вдвое почтительней моего, хотя и я не оплошал. И то верно, у каждого своё начальство.
— Мужчины семьи Торюмон? — Хасимото придержал лошадь. — Рад вас видеть.
— Просим прощения за беспокойство!
— Мы к вам по делу…
— Надеюсь, оно не займёт много времени?
Вопрос ясней ясного подтверждал, что нам не следует испытывать чужое терпение.
— Говорите, — велел Хасимото. — Я слушаю.
Спешиться он и не подумал. Напротив, послал лошадь вперёд, шагов на пятнадцать от ворот. Мы двинулись следом. Предусмотрительность начальника городской стражи восхищала: мало ли о чём пойдёт разговор? Караульным вовсе не обязательно его слышать.
— Считаю своим долгом, — начал я, — сообщить вам, что во время ночного дежурства старшина патруля Торюмон Хидео стал свидетелем происшествия, связанного с дознанием службы Карпа-и-Дракона. Проявив исключительное благоразумие…
Отец хотел перебить меня, но я не давал ему вставить и словечка:
— …он покинул место происшествия и сообщил мне о важных обстоятельствах дела. Этим он оказал большую помощь дознанию…
— Считаете, его поступок заслуживает благодарности?
Я поперхнулся уже заготовленной речью. Всё свелось к резкому выдоху:
— Да, господин!
А что ещё мне оставалось?!
— Согласен, — бросил начальник стражи, довольный, что разговор исчерпался, так толком и не начавшись. — Объявляю вам благодарность, Хидео-сан!
Это значило больше, чем могло показаться на первый взгляд. Каждый самурай знал, что количество благодарностей, полученных им от господина, определяет место, которое он занимает во время советов и заседаний, право высказать своё мнение и очередность таких высказываний. Разумеется, большее значение имели письменные благодарности, но и устные стоили дорого.
— Милость господина превыше небес!
Кланяясь, отец готов был провалиться сквозь землю от стыда. Но тут я ничего не мог поделать.
— Это всё?
— Да, господин!
— Тогда передавайте мои наилучшие пожелания господину Сэки.
Не двигаясь, склонив головы, мы стояли посреди улицы, пока господин Хасимото не скрылся за поворотом. После этого мы отправились восвояси, стараясь не смотреть друг на друга. Конечно же, отец считал благодарность незаслуженной. Он-то полагал, что достоин взыскания! Но отказаться от благодарности, высказанной господином вслух, отец не мог — это было бы прямым оскорблением, заявлением о том, что господин недостаточно проницателен, что он не в состоянии отличить белое от чёрного.
Что ни делается, подумал я, всё к лучшему. Радуйся, Торюмон Рэйден, обладатель Лазоревого дракона! Будь мой дракон настоящий, из храма Киёмидзу-дэра, а не поддельный, тогда и радость бы вышла без горечи. Впрочем, спасибо и за такую.