Дочь долга
1«Вы всего лишь дознаватель!»
— Я знаю, зачем тебе грамота, — сказал я.
— Грамота! — подтвердил он визгливым мальчишеским голосом. — Выпишите мне грамоту о перерождении.
Мы сидели в моём кабинете, нос к носу. От него разило немытым телом. Я терпел. Сейчас я бы вытерпел что угодно, лишь бы добиться своего. Он, пожалуй, тоже.
Передо мной был жирный монах. Передо мной был мальчишка по имени Иоши: злой, тощий, упрямый.
— Я не дам тебе грамоту.
— Вы обязаны! Фуккацу!
— Не говори мне о моих обязательствах. Ты солгал, значит, я поступлю так, как сочту нужным.
— Я? Солгал?!
— Да.
— В чём же? Я сказал, что монах меня убил. Где здесь ложь?
— Он тебя убил, это правда. То, что ты умер за год до этого, утонув в колодце, не так уж и важно. Убийство есть убийство, даже если оно случается во второй раз по отношению к жертве.
Мальчик притих. Сообразительный парень, отметил я. Сразу всё понял.
— Убийство есть убийство, — после долгих размышлений повторил он. — Значит, правда? Значит, грамота?
В голосе Иоши звенела надежда.
— Ты обвинил монаха в разврате. Заявил, что он совращал тебя. Домогался, пытался изнасиловать. Это ложь, Нобу не совратитель. Ты думал, тебе так быстрее поверят?
Он повесил голову.
— Ложное обвинение — преступление. Ложное обвинение монаха в разврате — двойное преступление. Ты понимаешь?
— Да! — воспрял он. — Выдайте мне грамоту, что я Иоши, сын Нацуми! А потом накажите за ложь…
— Я не дам тебе грамоту.
— Но почему?
— Ты жаждешь грамоты, где будет написано, что ты Иоши. Бумаги с печатью в наше время играют важную роль. Иногда они важнее человека, которому выданы. Без подорожной тебя остановят на заставе. Без расписки не вернут долг. Сжигая ритуальные деньги на алтаре предков, мы дарим покойникам возможность улучшить загробное бытие.
Я откинулся назад:
— Что остаётся здесь? Пепел. Там же у мертвеца появляется возможность дать взятку князю преисподней и избежать наказания. Но мне не придёт в голову подарить ритуальные деньги живому человеку. Это навлечёт на него болезни, разочарования, а то и смерть. Да, бумага с печатью — великая сила, жив ты или мёртв. Сила и оружие.
— Спасите! — взвыл монах басом. — На помощь!
— Нобу, уйди! — строго приказал я. — Ты тоже виноват. Решил, что ты заклинатель духов? Живой бодисаттва? Будда Амида?!
— Помогите мне! Умоляю!
— Уйди и не появляйся, пока я не разрешу. Иначе я действительно выпишу ему грамоту, что он Иоши. Ты меня понял?
— Он понял, — доложил мальчишка. — Ушёл, спрятался. Плачет.
— Продолжим с тобой. Грамота, выданная на имя Иоши, усилит твои позиции в этом теле. Официальное признание творит чудеса. Полагаю, с этого момента Нобу и носа наружу не высунет без твоего позволения.
Мальчишка хмыкнул. Он так и замышлял с самого начала. Говорю же, сообразительный.
— Но что, если глава общины, к которой принадлежит Нобу, согласится принять его как монаха? Тогда я вполне могу выписать грамоту на имя Нобу. Что скажешь? Не запрёт ли тогда он тебя в своём теле? На пять замков, а?
— Не запрёт, — с уверенностью заявил Иоши. — Он трус и слабак.
— А вдруг? Он не был трусом, когда вступил в схватку с тобой.
— Не запрёт. Я сбегу из общины и вернусь к Каори. Даже сбегать не понадобится, да. Я буду разносить амулеты, а Каори будет со мной. Прокормимся, не беспокойтесь.
Вероятно, он был прав. Любая грамота закрепляла его статус живого человека. Кем бы ни был монах Нобу, трусом или храбрецом, Иоши справился бы и с разъярённым тигром. Особенно если на кону стояло счастье сестры.
— Я не дам тебе грамоту, — в третий раз повторил я.
— Почему?
— Ты умер год назад. Если ты хочешь вернуться в мир живых, ты должен пойти обычным путём. Покинуть нас, отдаться на суд, обрести новое рождение. Что мешает тебе сделать это?
— Каори!
— Понимаю.
— Он заберёт её! Шиджеру! Он возьмёт её в приёмные дочери! Будет мучить дальше! Он всех мучит, я знаю…
— Шиджеру не возьмёт Каори в приёмные дочери.
— Возьмёт! Кто ему помешает? Вы?
— Я. И не только я.
— Что вы можете? Вы всего лишь дознаватель!
— Всего лишь, — улыбнулся я. — Но кое-что могу.
2«И в мыслях не держал!»
В ворота стучали. Нет, били кулаком.
— Иду, бегу…
Босиком, без штанов, в одном нижнем кимоно Шиджеру выскочил во двор, толкнул створку ворот — и остолбенел. Перед ним стоял самурай в одеждах, украшенных гербами полицейской управы. Лавочник не знал этого человека. Он был не из тех полицейских, кому Шиджеру платил за слепоту и глухоту.
— Комацу Хизэши, — представился он. — Полиция Акаямы.
— Досин? — с надеждой спросил Шиджеру.
И рявкнул на собак, лаявших что есть мочи:
— Цыц! Прибью!
Ещё один, понял лавочник. Хочет заработать. Возможно, его прислали те, кто брал взятки у Шиджеру, желая подкинуть деньжат бедному собрату. Взятка рядовому досину обходилась не слишком дорого. Лавочник готов был раскошелиться, лишь бы вернуться в дом и лечь в постель.
— Ёрики, — гость неприятно ухмыльнулся. — Меня два месяца назад повысили в чине.
Расходы увеличивались. Ёрики, командиры патрулей и охранников, стоили гораздо дороже. Им официально разрешалось ездить по городу на лошади. В казённых конюшнях лошадей вечно не хватало, так что ёрики приобретали ездовых животных за свой счёт — вернее, за счёт добровольных подношений от благодарных жителей.
Его не могли прислать, ужаснулся Шиджеру. Он пришёл сам. Что ему надо? Только денег или чего-то ещё? Босые ступни замёрзли. Сломанный нос был заложен, дышать приходилось ртом. Лавочник трясся, не зная, что сказать, что сделать.
— Вас избили? — участливым тоном спросил гость. — Грабители? Враги? Вы написали заявление? Если что, я готов принять.
— Упал, — объяснил Шиджеру.
Вести полицейского начальника в дом ему не хотелось.
— Бывает, — согласился гость. — Я слышал, беда одна не ходит. О, собаки! Просто тигры, клянусь! Боями увлекаетесь? Запрещено законом.
— Для охраны берут, — привычно затянул Шиджеру. — Ещё в суп. Обождите, я мигом…
Слетав в дом, он вернулся со связкой монет:
— Примите, не побрезгуйте. От чистого сердца…
Гость принял. Собрался было идти, но задержался. Ткнул пальцем через плечо Шиджеру, указывая на крыльцо:
— Девочки. Ваши дочери?
— Приёмные, — объяснил Шиджеру, втайне проклиная девчонок, не вовремя сунувшихся наружу. — Как родных опекаю. Сердце у меня доброе…
— Жалуются, — улыбка гостя не предвещала ничего хорошего. — Говорю же, жалуются.
— Девочки? Быть того не может!
— Соседи. Слышат плач в вашем доме. Плач и крики. Крики, замечу, очень скверного свойства. Рассказать вам, что назначено указом для совратителей несовершеннолетних? Сначала их бьют бамбуковыми палками. Потом — конфискация имущества и ссылка на дальние острова.
Шиджеру затрясся. Холод был тут ни при чём.
— К каторжным работам ссыльных не приговаривают. Но жизнь там, скажу прямо, голодная. У вас есть кто-нибудь, кто станет снабжать вас провиантом? Имейте в виду, те ссыльные, что покрепче, отбирают еду у более слабых.
— Амнистия, — булькнул Шиджеру. — Я слыхал, каждые десять лет амнистия…
— Совратители несовершеннолетних, — любезно разъяснил гость, — амнистии не подлежат. Так же, как монахи, нарушившие обет воздержания. Впрочем, монахов ссылают редко, в отличие от мирян-развратников. Нет, из ссылки одна дорога — на островное кладбище.
— Дочки, — Шиджеру упал на колени, в подтаявший снег. — Как родные! Ни-ни, даже пальцем…
— Новых брать не собираетесь? Приёмышей? Эти уже старые, — гость хихикнул, подмигнул, — пора новую завести, а?
— И в мыслях не держал!
— Что-то тощенькие они у вас… Плохо кормите?
— Пять раз в день!
Гость спрятал деньги в рукав:
— Буду навещать. Если уж слишком зачащу, говорите, не стесняйтесь. Приму во внимание. Собаки, дочери — как не заглянуть? Надеюсь, я буду слышать о вас только самое доброе?
Шиджеру ударил лбом в грязь:
— Только! Самое!
Рыжий кобель за его спиной завыл, как по покойнику.
3«Все женщины знают»
— Ну, наверное, — согласился Иоши. — Теперь побоится.
Мой рассказ он сперва слушал с недоверием: привык, что его обманывают. К концу обмяк, расслабился: решил, что правда. И всё равно было слышно, что соглашается он с неохотой. Защищать сестру — это была его обязанность, стержень, на котором держался в мире живых этот неукротимый дух. Передать хотя бы часть защиты другому — для Иоши это равнялось утрате самого себя, второй, нет, третьей смерти.
— И всё равно! — воспрял он. — Она же с мамкой останется. Вы бы пожили с нашей мамкой! Не соседу, так ещё кому-то продаст. В весёлый квартал, на десять лет. Каори скоро двенадцать: проведут мóги[26], вычернят зубы, сбреют брови. И продадут! С мамкой не поспоришь…
— Спасите! — басом заорал монах Нобу.
Видимо, почуял, что дело не складывается.
— Прочь! — завизжал на него Иоши. — Грамоту! Хочу грамоту!
Наклонившись вперёд, я похлопал его по плечу:
— Не продадут, не бойся. Тебе известно, что вы с мамкой и сестрой из сословия торговцев?
— Н-нет…
Кажется, я сумел его удивить.
— Точно тебе говорю. Иначе Шиджеру не смог бы удочерить твою сестру. Он лавочник, значит, брать приёмышей может лишь из своего сословия. Тех, кто ниже, брать нельзя; тех, кто выше — тем более. За это наказывают. Твой отец тоже был лавочником.
— И где же он? Жив, умер?!
— Не знаю. Только имя: оно сохранилось в городском архиве. Торговал глиняной посудой, разорился. Увяз в долгах, сбежал из города. Семью бросил, скотина. Каори тогда был год, а тебе три.
За сведения об отце Иоши я тысячу раз поблагодарил архивариуса Фудо. Откликнувшись на мою просьбу, он отправился в городской архив, где вгрызся в давние малозначащие записи, как крыса в брюхо дохлой кошки.
— И что? — мальчишка подался назад. — Ну, торговец…
— Вот, к примеру, если я захотел бы тебя усыновить, я бы не смог. Ты просишь грамоту? Так вот, мне бы не выписали грамоту об усыновлении. Ты торговец, я самурай. Я выше, ты ниже. Я не имею права взять тебя в семью и сделать самураем. Такое во власти князя, но он вряд ли согласится.
— А причём тут моя сестра?
Он гулко расхохотался:
— Или вы меня усыновлять вздумали? Такого жирного?
— Теперь о твоей сестре. В отношении девочек для самураев закон менее строг. Как самурай, я вполне могу удочерить твою сестру. Этим я не возвожу её в сословие самураев. Если в дальнейшем она выйдет замуж за самурая, это изменит её статус, но я тут буду ни при чём. Бумаги, помнишь? Бумаги сильнее людей, если бумаги с печатью. Но будь твоя сестра из сословия крестьян, я не имел бы права её удочерить. Торговцы формально ниже крестьян, но они считаются тёнин — горожанами.
— Вы что? — ахнул он. — Вы собираетесь удочерить Каори?
— Нет, Иоши. Для этого я слишком молод. Молод и холост.
— Так к чему эта болтовня?
— К тому, что твою сестру удочерят мои родители. Я не стану ей отцом, я стану ей братом. Заменю тебя и не дам в обиду.
— А они согласятся? Зачем им лишний рот?!
— Уже согласились.
— А вы не врёте? Я вам поверю, уйду, тут вы и скажете: обманули дурака…
— Ты не дурак, Иоши. А я не обманщик. Прошлой зимой у меня умер маленький брат…
Если честно, я не знал, как предложить отцу эту идею с удочерением. Другой возможности убедить Иоши я не видел, но отец?! Ходил, чесал в затылке. Дрожал от страха, размышлял, как подкатиться, чем умаслить. Не щенка берём, девочку!
Гири но мусуме, дочь долга. Так называют приёмных дочерей. Долг, честь — они заставляют человека поступать вопреки собственной выгоде. Но долг-то мой, не отца! Значит, против выгоды заставляю его поступать я, а вовсе не долг. Что же делать? Как быть?!
Отец начал первым.
— Сарубобо, — сказал он, вертя в руках куклу. — Их делают бабушки для внучек. Родись у тебя дочка, да не случись у нас в семье фуккацу…
Я вздрогнул. С момента своего перерождения, случившегося два с лишним года назад, отец ни разу не затевал разговор о том фуккацу. О да, сложись всё иначе, и бабушка Мизуки спокойно опочила бы на кладбище, а дух её отправился туда, куда ни в какую не хотел отправляться маленький Иоши. Да и я тогда не пошёл бы доносить на родного отца и не стал бы в итоге дознавателем. Но с судьбой не поспоришь! Тело бабушки Мизуки лежало в могиле, но сама бабушка стояла сейчас передо мной в облике отца.
Она и была моим отцом. Согласно грамоте о перерождении, выписанной господином Сэки, куклу в руках держал самурай Торюмон Хидео, старшина ночной стражи. И всё равно это была бабушка.
От таких мыслей можно сойти с ума. Вот я и старался не думать об этом.
— Где вы взяли куклу? — грубо спросил я. — Забрали у Каори?
Грубостью я защищался от внезапности.
— Сама дала, — объяснил отец.
— Никому не даёт. Никому.
— А мне дала. Видно, что-то чует.
«Их делают бабушки для внучек», — услышал я, хотя отец не произнёс ни слова.
— Во все амулеты надо верить, — после долгого молчания произнёс он. — Вера усиливает действие. Нет веры — нет защиты. Сарубобо — единственный амулет, в который ты можешь не верить. Веришь, не веришь, он всё равно тебя защищает. Не знал?
Я замотал головой.
— А я знаю. Все женщины знают. Похоже, твой Иоши тоже знал, хоть и мальчик. Эта кукла…
Он закашлялся. Думаю, ему сдавило горло.
— Мне кажется, хонкэ, — впервые в жизни отец обратился ко мне, как обращаются к старшему сыну, желая выказать уважение, — этот амулет сделал я. Тот я, вернее, та я, которой была раньше. Для внучки, которой у меня не было. Для защиты и опеки, на счастье и удачу. Поступай, как считаешь нужным, хонкэ, я поддержу тебя в любом случае.
— А матушка? — спросил я.
— И матушка тоже. Сегодня я говорил с ней. После смерти Мигеру она будет счастлива обрести дочь. Ты зря сомневался в своей матери, она прекрасная женщина.
Разговор, которого я так боялся, закончился, не начавшись.
4Змеи в мешке
— Твой отец — бабушка?!
В визгливом голосе Иоши дрожало изумление.
Ну да, я ему всё рассказал. Без утайки. И про то, что ходил в управу с доносом на отца, заподозрив того в сокрытии фуккацу — тоже. Я нуждался в его доверии, а это покупается только за искренность.
— Да, Иоши.
— А как же он живёт с твоей матерью?
— Не твоё дело! — окрысился я. — Грамота утверждает, что он отец, вот и живёт. Что-то ты больно любопытный для мёртвого…
— А мать согласится? — извиниться он и не подумал. — Моя мать?
— Ей заплатят. Уже заплатили.
— Значит, согласилась. Небось, напьётся до полусмерти. Или вообще окочурится.
Хотел бы я услышать жалость в его словах. Жалость, сочувствие, опасение, что пьяница Нацуми и впрямь на радостях убьёт себя выпивкой. Нет, ничего такого. Ни капли не вытекло из этой пустой бутылки. Судьба родной матери не беспокоила Иоши.
Ладно, я ему не судья. Найдутся другие судьи.
— Она уже у вас? — вдруг спросил он. — Каори?
— У нас. Мы сразу оставили её у себя, не беспокойся.
— Что она сказала? Когда она впервые увидела ваш дом, что она сказала?
— Сказала: «Какой красивый!» Она пошутила, Иоши. Мы сейчас перестраиваемся, там не на что смотреть. Ночуем в палатке…
Зря я, наверное, это сказал.
— Но ты не думай, это будет хороший дом. Он и раньше был ничего, а теперь и вовсе! Всем места хватит. Мой отец знаешь как гоняет строителей? Те стараются изо всех сил…
— Помогите! — заорал монах басом. — Спасите!
И вдруг замолчал. Бухнулся вперёд, да так, что я едва успел отпрянуть, ударил лбом в пол:
— Господин!
Бас, вздрогнул я. Голос Нобу, бродячего разносчика амулетов, остался голосом взрослого толстого мужчины.
— Господин, он велел передать! Если вы его обманете… Господин, он вернётся! Если вы его обманете, он вернётся! Даже если его запрут в самый дальний уголок ада…
Нобу зарыдал:
— Господин, он точно вернётся! Не обманывайте его, господин, умоляю!
На заднем дворе управы было непривычно пусто и непривычно тихо. Утоптанную землю притрусила лёгкая порóша. Она таяла под моими соломенными сандалиями. Впрочем, она таяла и так. Солнце низко висело в небе, не скупясь на пригоршни лучей.
— А я уже привык, — сказал господин Сэки.
Он глядел на строение, где ещё недавно содержался монах-двоедушец. Сейчас внутри никого не было. Незапертая дверь покачивалась под ветром.
Стражника отпустили. Кого тут охранять?
— Привык, Рэйден-сан. «Грамота! Дайте грамоту!» — старший дознаватель ловко передразнил крикуна Иоши. — Сижу в кабинете, он орёт. А я понимаю: не зря трудимся. Каждая грамота — новый, считай, человек. Вы уже выписали грамоту своему подопечному?
— Зачем? — удивился я.
— Как это — зачем?
— Нобу по-прежнему Нобу. Кем был, кем родился, тем и остался. Зачем ему грамота? Есть тело — нет дела. А тут и тело, и душа — все прежние, изначальные. Значит, никакого фуккацу. О чём же мне писать в грамоте?
— И впрямь, — господин Сэки благосклонно улыбнулся. — С другой стороны, писать всегда есть о чём, такая у нас служба. Если не грамоту, то отчёт вы уже написали?
— Он у вас на столе, — доложил я. — Со вчерашнего вечера.
— Да? Хорошо, Рэйден-сан, вы не устаёте меня радовать.
Прозвучало двусмысленно.
Сегодня Сэки Осаму был одет точно так же, как в прошлый раз, когда мы столкнулись на заднем дворе: зелёное кимоно из шёлка с лаковыми нитями, чёрная накидка с личными гербами, чиновничья шапка, завязанная под подбородком. Та же одежда, иное расположение духа.
— При случае я обязательно просмотрю ваш отчёт. Полагаю, он увлекательней, чем истории Ихара Сайкаку. Я читал у него «Сопоставление дел под сенью сакуры»: скука смертная! Особенно «Женщина, повергшая в слёзы соловья». Жил, понимаешь ли, в старину на улице Самбондори некий ронин… Да, вот! Я хотел спросить вас об отравлении.
— Об отравлении?
Умение начальства менять тему разговора всегда повергало меня в душевный трепет.
— Помните собаку, которую отравил ваш мальчишка?
— Я помню собаку, которая загрызла брата Шиджеру…
— Нет, это уже потом, после смерти мальчика. Лавочник жаловался, что парень ещё при жизни отравил его собаку. Лучшую, если не ошибаюсь. Вы выяснили, как ему это удалось?
Отчёт он, значит, просмотрит. При случае, значит. Уверен, если попросить господина Сэки, он без запинки процитирует мой отчёт, начав с любого предложенного места. Вот только просить его я не рискну.
— Выяснил, Сэки-сан.
— Почему этого нет в отчёте?
— Виноват, Сэки-сан. Я узнал правду уже после подачи отчёта вам. И решил, что эта подробность не меняет сути дела.
— Вы решили? Оказывается, в нашей управе решаете вы: что меняет суть дела, а что — нет. Ну хватит кланяться, хватит! Так вы скоро и льстить научитесь. Как же он отравил собаку, этот дерзкий мальчишка? Каким ядом?
— Сестра Иоши рассказала мне, что её брат летом отловил с дюжину мамуси[27]…
— Да он смерти искал! От яда мамуси нет спасения. Чаще них никто не нападает на человека. Говорите, дюжину? Жаль, что такой человек не родился самураем.
— Мне тоже жаль, Сэки-сан. Змей мальчик сунул в мешок и подбросил в клетку к собаке. Мешок он завязывать не стал, змеи и выбрались. Каких-то пёс загрыз, но и сам скончался от укусов.
— Остроумно, — заметил господин Сэки. — Изящное решение.
Я содрогнулся. У меня были другие представления об изяществе и остроумии.
— Значит, змеи? В мешке? Не зря говорят, что предусмотрительность — половина храбрости. Надеюсь, князь Эмма найдёт для вашего Иоши в аду достойную службу. Храбрецы везде в цене. И пусть служит подольше! Уверен, что не хочу встретиться с этим парнем в его следующем рождении.
А я бы не против, подумал я. Но это уж как повезёт.
— Мечи, — внезапно произнёс Сэки Осаму. — Те мечи, что нам дали в Фукугахаме. Вы их сохранили, Рэйден-сан?
— Разумеется!
Я аж подпрыгнул. Как господин Сэки мог сомневаться в таком?
— Это теперь наши семейные реликвии. Я купил для них отличную подставку…
— Два клинка, — кажется, он меня не слышал. — Два острых клинка, большой и малый. Когда-то — символ воинского достоинства, душа самурая. Случается, я упражняюсь с этими клинками во дворе дома. И знаете что? У меня получается в высшей степени плохо. С одним ещё кое-как, но с двумя… Вы понимаете меня, Рэйден-сан?
Я не понимал. Но на всякий случай кивнул.
— Два клинка, — он вздохнул. — Это серьёзное испытание. Не всякий способен его пройти.
Два клинка. Серьёзное испытание.
Сэки Осаму как в воду глядел.