Адская жаровня
1«Сперва колокол, потом меч…»
— Благодарю вас, Хисикава-сан. Вы всё описали самым подробным образом. Это существенно поможет дознанию.
— А смягчающее обстоятельство? Оправдание моей вины? В чём оно заключается?!
— Я сказал, что сообщу вам о нём позже. Я не говорил, что сделаю это прямо сейчас. Не беспокойтесь, я держу слово, так что не спешите виниться перед господином Цугавой. Вы всегда успеете это сделать, верно? Пока же я хотел бы уточнить один момент.
— Какой?
— Ваше пробуждение на посту. Итак, вы пришли в себя, поняли, что в спальне творится неладное, и вбежали в комнату. Что вас пробудило?
— Какой-то звук. Очень громкий звук!
— Грохот упавшей тумбочки?
— Может быть. Но, думаю, вряд ли…
— Сейчас вы сидели под дверью и слушали. Я трижды опрокидывал тумбочку. Этот звук был похож на тот, что привёл вас в чувство?
— Нет.
— Вы уверены?
— Да!
— Вспоминайте, что это был за звук!
— Он… Он был вроде затрещины.
— Затрещины?
— Будто кто-то меня по затылку огрел! Аж в ушах зазвенело. Ну, я и очнулся. А до того перед кем угодно поклялся бы: не сплю. Точно, не сплю! И глаз не закрывал, и сидел как сидел. Караулил, значит… А тут раз — и очнулся! Вы мне верите?
— Верю. Этот звук, который затрещина… Откуда он донёсся? Из спальни?
Хисикава задумался. Покачал головой, словно возражая сам себе.
— Нет, не из спальни. Может, где-то в доме?
Гичина я отыскал на площадке для занятий воинскими искусствами. Кривоногий и приземистый, но шустрый как демон, пытающий грешника, он с мрачным видом избивал плетями чучело. Дома у нас стоит соломенное, на вбитой в землю крестовине, а здесь чучело было основательное, из дуба, как в додзё сенсея Ясухиро. Я прямо залюбовался! До сенсея Гичину далеко, спору нет, но меня, сойдись мы в поединке, он исхлестал бы хуже, чем погонщик буйвола.
Как я только выжил тогда, в Фукугахаме? Повезло, должно быть.
Меня Гичин заметил не сразу. А когда заметил, без промедления свернул плети, сунул за пояс.
— Рэйден-сан? Простите, я был невнимателен. Я не увидел вас.
— Это я должен просить прощения. Я помешал вашим занятиям.
— Я уже заканчивал.
— Очень хорошо, — дальше изощряться в вежливости я не стал, сочтя сказанное достаточным. — Позволите задать вам вопрос?
— Разумеется, спрашивайте.
— Этой ночью вы оказались в спальне молодого господина вторым после Хисикавы?
— Да, верно.
— Почему вы так быстро туда прибежали? Услышали какой-то шум? Призывы Хисикавы? Что-то ещё?
— Всё сразу.
— Поясните, прошу вас.
— Подошло время моей смены. Колокол в храме пробил начало часа Быка[35], вот я и проснулся.
— Вы так чутко спите, что услышали отдалённый колокол?
— Да, я сплю чутко. Особенно когда в караул заступать.
— Больше вы ничего не слышали? Вас разбудил колокол, а не что-то другое?
Гичин наморщил лоб, свёл к переносице кустистые брови. Его словно загримировали для роли сердитого самурая в театре Кабуки.
— Нет, больше ничего. Меня разбудил колокол.
— Что было дальше?
— Я отправился сменить Хисикаву. Иду мимо главной залы, слышу… Удар? грохот?! Не знаю, как назвать. Будто мне кто оплеуху влепил! Я аж вздрогнул. Бегом в залу, глядь — меч на полу лежит…
— Какой меч?
— Фамильная реликвия. Его на алтаре хранят.
— Не тот ли это меч, которым молодой господин хотел свести счёты с жизнью?
— Да, тот самый. Видать, с подставки сквозняком сбросило. Никогда бы не подумал, что от этого столько шуму быть может! Я меч на место вернул, слышу, Хисикава кричит: «На помощь! С молодым господином беда!» Я и помчался со всех ног.
— Пока добежали, что-нибудь ещё слышали?
— Хисикава звал. Ещё упало что-то — там, в спальне.
— Тумбочка?
— Она, больше нечему. Я вбежал, вижу: молодой господин себя душит, а Хисикава ему не даёт. Мы молодого господина скрутили, угомонили. Он всё про долг орал, про верность семье… Потом замолчал.
— Благодарю, дальше я знаю. Вернёмся к упавшей тумбочке. Звук от её падения походил на звук от падения меча? Был громче? Тише?
Гичин почесал в затылке.
— Нет, совсем не похож. Громче? Тише? Вот, знаете, не скажу. Вроде как громче, а вроде как и тише. Это как окунь и осьминог.
— Что? — не понял я.
— Ну, оба в воде плавают. Обоих можно поймать, съесть. А на вид они разные, не спутаешь!
Хорошо сказано. И что мне теперь делать со звуком-осьминогом и звуком-окунем? Оба, кстати, немы как рыбы, пусть осьминог и не рыба… Всё, хватит! Возвращаемся из моря в усадьбу.
— До того, как упал меч, вы ничего не слышали? Тумбочка не падала?
— Нет, не слышал. Сперва колокол, потом меч, потом Хисикава. Потом уже тумбочка грохнулась.
— Благодарю вас. Ваш рассказ многое прояснил.
Скорее, ещё больше запутал. Я был уверен: во время борьбы жены Ансэя с тумбочкой последняя грохнулась на пол раза два, а то и три. Об этом говорили и царапины на полу, и ссаженный лак на углах, и треснувшая шишечка. Всё это я тщательно изучил ещё до того, как начал проверять свои догадки, цепляя шнурок амулета за злосчастную тумбочку и роняя её. Все повреждения были свежими, а главное, появились они до моих опытов.
Что же это получается? Звук падения меча слышат все: будто затрещину кто влепил. Подозреваю, он и господина Цугаву с постели поднял. Зато тумбочка, от которой грохоту невпроворот, не беспокоит никого. Вернее, её слышат уже потом, когда людей переполошил меч, а после — крики Хисикавы. Что за морок, что за выборочная глухота на всех напала? В том числе и на меня, между прочим.
— Вы позволите ещё вопрос?
Гичин ухмыльнулся:
— Да сколько угодно! Что вас интересует?
— Почему в усадьбе отхожее место стоит на столбах? Я думал, под ним выкопана яма, но ямы нет, я проверял. В чём секрет?
— А у вас дома разве не так? — удивился он.
— У нас не так.
— У вас, наверное, живёт мало людей, — предположил он. — Или ваша семья богаче семьи Хасимото, а значит, вы можете бросать деньги на ветер.
— Деньги на ветер? Что вы этим хотите сказать?
Ухмылка Гичина стала вдвое шире:
— Слуги каждый день собирают дерьмо: и под своим отхожим местом, и под господским. Яма помешала бы им делать это. Опять же от ямы жутко воняет. Собирают, вывозят и продают на рисовые поля как удобрение. В наших краях слишком мало быков и лошадей, чтобы крестьянам хватало их навоза. Скажите, Рэйден-сан…
Он хитро подмигнул мне:
— Это имеет отношение к странностям молодого господина? Ведь так? Вы бы не стали спрашивать попусту, я же вижу!
— Не имеет, — ответил я. — Просто пустой интерес.
— Ну да, конечно, — всем видом Гичин показывал, что не верит мне ни на медяк, но готов согласиться с любой ложью, лишь бы не мешать расследованию. — Не в обиду будь сказано, но по-моему, вы всегда там, где торгуют дерьмом. Служба, понимаю…
Подозвав слугу, я велел седлать лошадь.
2«Я принесу вам имя»
Солнце присело на гребень горы.
Ветер и облака, бегущие по небу, творили чудеса, превращая солнце в волшебную птицу хо-о: яркую, пламенную, с головой петуха и шеей змеи. Она уже начала соскальзывать вниз, за свой случайный насест, чтобы взлететь завтра на рассвете. Ловя далёкие отблески, крыша храма Вакаикуса блестела, словно её заново вызолотили.
Говорят, птица хо-о — счастливое предзнаменование. Ну, не знаю.
— Продолжайте, Рэйден-сан, — сказал настоятель Иссэн. — Продолжайте, прошу вас.
Всё время, пока я рассказывал старику о происшествиях в усадьбе, Иссэн подметал крыльцо и ступени храма. Шаркал метлой, шаркал сандалиями. Мусор, листья, побитые жарой, мелкие камешки; какие-то прутики, веточки, щепочки… Ритм движений монаха завораживал, усыплял. Я клевал носом, не прекращая, впрочем, рассказа, вскидывался, тёр ладонями виски. Достал бирку, которую получил у привратника на выезде из усадьбы, принялся вертеть её в пальцах.
Не помогло, стало только хуже.
Как бы не заснуть в седле по дороге обратно! Лошадь у меня что надо, я велел заседлать ту красавицу, на которой приехал к Хасимото. Только ни одна лошадь в мире не удержит всадника от падения, когда тому приспичит свалиться во сне. Надо поторопиться с отъездом из храма, если я хочу вернуться в усадьбу, прежде чем закроют квартальные ворота. Меня, разумеется, пропустят и после заката, и в глухую полночь: скажу, что ездил по служебной надобности, покажу бирку семьи Хасимото и личную грамоту. Но Цугава очень просил меня не задерживаться. Проводил до ворот, настаивал на скором возвращении; трижды спрашивал, обязательно ли мне покидать его дом. Я даже испугался, что дело дойдёт до потери лица: кто он, а кто я?
Кажется, господин Цугава, вы хотите, чтобы я был в доме, когда все лягут спать. Вы хватаетесь за меня, как за соломинку, да? Боюсь, мы вместе пойдём на дно.
— Это всё, — закончил я. — Мне больше нечего сказать.
Про странный сон, когда я рубился с громадным разбойником, а женщина гнала меня прочь, я умолчал. Сам не знаю почему. Ещё не хватало, чтобы святой Иссэн мне сны толковал!
Какое-то время настоятель молчал, не прекращая подметать. В этом не было нужды: и ступени, и крыльцо соперничали в чистоте со столом в лапшичной дядюшки Ючи. Я бы не отказался съесть с них пять, а то и шесть плошек гречневой лапши с креветками — по одной на каждую ступеньку, и бутылочку саке на крыльце.
Волнуется, понял я, следя за стариком. Ритм работы меня усыпляет, а его успокаивает.
— Я не могу поехать с вами к господину Цугаве, — произнёс монах сокрушённым тоном. — Сейчас? Нет, не могу.
— Что вы! — откликнулся я. — Я и не рассчитывал на это.
Я лгал. Втайне я мечтал, чтобы старый настоятель посетил усадьбу Хасимото. В его присутствии я чувствовал себя уверенней. Стыдно сказать, я будто сбрасывал ответственность со своих широких плеч на его хрупкие, старческие. Конечно, монах не отправился бы в усадьбу прямо сейчас: даже приведи я вторую лошадь, я не осмелился бы предложить святому Иссэну ехать верхом. Пешая дорога заняла бы много времени, заказать паланкин или рикшу я не удосужился… Но в глубине души я надеялся, что ранним утром старик двинется в путь — и ещё до полудня я встречу его у знакомых ворот.
— Да, конечно, — согласился Иссэн, превращая мою ложь в слабое подобие правды. — Простите меня, Рэйден-сан, но собранных вами сведений слишком мало.
Я привстал:
— А ваше чутьё? Ваше знаменитое чутьё! На кладбище Куренкусаби вы сразу обнаружили присутствие мстительного духа!
Он засмеялся. В смехе старика не было и тени веселья.
— Ах, Рэйден-сан! Вы не уверены, что в усадьбе Хасимото действует злой дух, и решили пустить по следу старого пса? Хорошо, допустим, я вынюхаю в доме присутствие мятежной души. Но ведь я не собака, которая по запаху находит утерянный носок хозяина! Я скажу: «Да, я чую онрё!» Что дальше, Рэйден-сан?
Я захлопал в ладоши, как это делал Гичин, слыша мои откровения:
— Вы скажете, кто это! Вы поставите храм-замóк! Скуёте духа по рукам и ногам, заточите в темницу на веки вечные! Раз убивать их нельзя, вы…
Жестом он остановил меня.
— Дом Хасимото, Рэйден-сан — не кладбище. Не кукла, которую можно спрятать в ларец или сунуть за пояс. Он набит духами предков теснее, чем стручок горошинами. Отцы, деды, прадеды… Я учую их всех, понимаете? Они всегда здесь: когда ярче, когда тусклее, но всегда! Им поставили алтарь, их поминают, для них жгут курения и ритуальные деньги. И теперь представьте…
Отложив метлу, он присел рядом. Знаком показал мальчикам-послушникам, чтобы нам принесли чаю.
— Представьте, что я уловил присутствие множества теней. Кто-то среди них скрывает недоброе. Но я не знаю, кто именно! Кроме того, мстительность и дурные помыслы могут быть присущи двум, трём, четырём предкам. Это не обязательно месть, адресованная молодому Ансэю. Это может быть зло, свершившееся или не свершившееся когда-то. Память о мести, наконец! Я не сумею выделить из этой реки одну струю и назвать её по имени.
Я поник головой. Надежды разбились в прах.
— Теперь поговорим о запирающем храме, — добивал меня безжалостный старик. — Не зная имени духа, я не могу поставить в усадьбе храм-замóк. О ком я стану молиться, кого назову хранителям?
— Поставьте просто так, — предложил я. — Без имени, вообще.
— Это можно, — он смотрел на меня. Под взглядом монаха я озяб, хотя погоды стояли тёплые. — Это запрёт всех духов, какие ни есть в усадьбе. Свяжет всех предков господина Цугавы — как вы сказали? — да, по рукам и ногам. Они больше не сделают обитателям дома ничего плохого. Но они не сделают и ничего хорошего! Не сохранят, не уберегут, не подскажут. Боюсь, Рэйден-сан, вы слабо представляете, что значат для господина Цугавы посмертные таблички с именами на семейном алтаре…
Старик взмахнул рукой, очерчивая круг над головой:
— Умершие живут рядом с нами. Это по-прежнему члены семьи, для живых они во многом живы. Получив благодарность от князя, господин Цугава становится на колени перед алтарём и докладывает предкам об обстоятельствах получения. Сделав важную для семьи покупку, он оставляет её у алтаря на ночь, а то и на два-три дня. Наметив дела, господин Цугава советуется с предками, испрашивает помощи и дозволения. Как вы считаете, он согласится лишиться всего этого, отвергнуть связь с корнями семьи ради сомнительной возможности уберечь сына? А мы даже не сможем с уверенностью пообещать ему, что попытки самоубийства прекратятся! Предки заперты навсегда, отменить запрет я не смогу. Считайте, что мы сняли охрану дома в то время, когда вокруг ждут враги: беды и несчастья. И вот молодой Ансэй успешно разбивается вдребезги, спрыгнув с обрыва, или вспарывает себе живот…
Подняв метлу, настоятель черенком указал на меня:
— Что после этого сделает с вами господин Цугава? Со мной — ладно, моя жизнь и без того легче пёрышка. Но вы, Рэйден-сан! Вы готовы рискнуть?
Я встал на колени:
— Я глупец, Иссэн-сан. Моя голова набита песком. Спасибо, что просветили меня, ничтожного! Я возвращаюсь в усадьбу. И клянусь, что не вернусь к вам с таким же жалким докладом, как сегодня.
Прибежали мальчики с чаем. Хотели разлить по чашкам, но старик им не позволил. Не позволил и мне, хоть я и проявил большую настойчивость. Всё сделал сам: медленно, спокойно, давая глупому Рэйдену возможность осмыслить сказанное в полной мере.
— Обратите внимание на меч, — посоветовал он, вдыхая тонкий аромат. — Меч на алтаре. Думаю, вы и сами уже собирались это сделать.
Я кивнул.
— Этим мечом, — развивал мысль настоятель, — молодой Ансэй пытался свести счёты с жизнью. Этот меч падает с алтаря, когда юноша во сне решает удавиться. Падение меча — дурной знак. Падение с алтаря — трижды дурной. В древности говорили: меч — душа самурая. Чей это меч, Рэйден-сан? Выясните, нам пригодится имя. Когда я приду в усадьбу Хасимото, как охотничья собака, имена усилят моё чутьё. Но постарайтесь не подвергать себя риску! Знаю я вас…
— Собака, — пробормотал я. — Охотничья собака, бойцовая…
— Что?
— Так, ничего. Помните собачьи бои? Когда на меня хотели натравить псов?
Он тихонько засмеялся:
— Как такое забыть! Мне до сих пор жалко зарубленных животных.
— Я всё думаю, Иссэн-сан… Если бы собаки загрызли меня насмерть — это точно была бы их вина, а не хозяев? Ударить человека ножом или натравить пса — какая тут разница? И то, и то — оружие. Вы уверены, что не случилось бы фуккацу?
Старик придвинул ко мне чашку:
— Пейте чай, Рэйден-сан. Можно ли в нашем суетном мире быть в чём-то уверенным до конца? Но запомните: в фуккацу нет посредника. Кто убил, тот платит. Иначе у трагедии, постигшей вашу семью, был бы иной финал. Аптекарь случайно сделал яд, ваш отец дал его своей матери, не ведая, что творит. Кто виноват в смерти вашей бабушки? Нет, не аптекарь. В фуккацу нет посредника, даже если нам это кажется несправедливым. Справедливость? Святому Кэннё следовало яснее излагать свою просьбу, обращаясь к будде. И то мало что изменилось бы — высшая справедливость нам недоступна.
— Ваша мудрость недоступна мне, это уж точно. Я вас не понимаю, Иссэн-сан.
— Собака — не нож. Животные обладают своей кармой. Высшие животные, такие как собаки, крысы, лошади — тем более. Они могут выбирать, соглашаться или отказывать. Они действуют в соответствии со своими желаниями и опытом. Собака, если её натравили на вас, может кинуться или не кинуться. Может загрызть вас насмерть или просто укусить за ногу. Она может и вовсе не послушаться хозяина, и даже броситься на него. Я слышал, правительство рассматривало способы казни при участии животных. Решение, кстати, до сих пор не принято. Решение хозяев на собачьих боях тоже не было принято: угрозы прозвучали, травля не состоялась. Мы не знаем, как всё сложилось бы на самом деле. Не знает и правительство, а проверить боится.
— В фуккацу нет посредника, — повторил я. — Если кто-то в усадьбе Хасимото и охотится на наследника, он делает это сам, своими силами. И убить себя молодой господин должен сам, иначе… Даже отчаянный мальчишка Иоши, решив убить брата Шиджеру при помощи собачьих клыков, не стал собакой, а всего лишь взбесил собаку, побудив кинуться на хозяина. О да, в фуккацу нет посредника, будь ты живой человек или злобный дух.
Я встал:
— Вы просили у меня имя, Иссэн-сан? Я принесу вам имя. А сейчас мне пора ехать.
Заржала лошадь, предчувствуя дорогу.
3«Вон отсюда!!!»
Бирку на въезде в усадьбу у меня приняли с такой радостью, словно подозревали, что я удрал для того, чтобы никогда в жизни не переступить порог дома клана Хасимото. Я бы и не возражал так поступить, но меня останавливали два ужасных стража: гнев начальства и моё собственное любопытство.
Знать бы ещё, кто из стражей ужасней!
В гостевом домике меня ждал ужин. Перекусив от щедрот господина Цугавы и выпив чаю, я посетил сперва отхожее место, затем — домик для купания, где наскоро ополоснулся, и отправился спать. Ворочаясь на ложе, я пожелал себе мирных снов — например, распитие саке под цветущей сакурой в компании двух-трёх певичек, которым нравятся молодые дознаватели.
Вместо саке я едва не получил топором в зубы. Увернулся, рубанул вслепую мечом. Зацепился за сучок шнуром, которым подвязал рукава кимоно, рванулся…
Ну да, конечно. Помню. На певичек можно не рассчитывать. А громила с топором, кажется, не слишком любил молодых дознавателей.
Поляна, лес.
Лезвие, обух, лезвие.
— Ты не Хасимото!
Я поднял взгляд к небу. С бешеной скоростью небосвод превращался в женское лицо. Покрывался белилами, обретал глаза, горящие диким бешенством, брови, нарисованные высоко на лбу, ярко-красный рот, искажённый воплем:
— Ты не Хасимото! Что ты здесь делаешь?!
— Сплю, — честно ответил я. — Я сплю, а ты мешаешь.
— Вон отсюда!
— Да с радостью! Тоже мне, счастье: топор да твои вопли. У тебя не найдётся пары певичек?
Разбойник окаменел. Всё вокруг застыло мошкарой в янтаре. Тьма упала на лес. И в этой тьме, взбалтывая её, словно кипящую тушь, гремел женский крик:
— Вон отсюда!!!
Вон так вон. Не больно и хотелось.
4Знакомая картина
— Скорее!
— Беда!
— С молодым господином беда!
Повторялся не только сон. Меж планками штор заполошно мелькали отсветы факелов. Слышались крики, топот ног. Едва успев накинуть верхнюю одежду, я босиком выскочил из гостевого домика и помчался к чёрному ходу в главное здание, куда уже спешили вассалы и слуги. Те, что несли факелы, опомнились у самой двери. Шарахнулись прочь, словно налетев на незримую преграду.
Ну да, вспомнили грозный окрик господина: «Дом поджечь хотите?!»
Путь был свободен. Я поспешил нырнуть внутрь, слыша, как за моей спиной факелы шипят в бочке с водой, словно разочарованные змеи. В коридорах мелькали огни ламп и фонарей, но они больше слепили глаза, чем освещали дорогу, которую я помнил и так. Западное крыло, покои Ансэя — куда ж ещё?
Дом быстро наполнялся запахами горящего масла и мужского пота. Тревога, возбуждение — эту вонь я бы не взялся описать, но тоже ощущал вполне явственно.
Впереди скопилась толпа — не протолкнёшься.
— Дорогу! Служба Карпа-и-Дракона!
Меня настигли запоздалые сомнения: стоило ли объявлять о службе во всеуслышанье? Мигом позже я уверился: стоило. Люди поспешно расступились: всегда бы так! А где я служу, в усадьбе, небось, и так знают все: от первого вассала до последней стряпухи.
Ага, знакомая картина. Горят четыре лампы, Ансэй лежит на смятом футоне. Вокруг наследника — господин Цугава, Гичин и Хисикава. Кого-то не хватает в сравнении с прошлым разом. Кого? Нет жены Ансэя: наверное, велели выйти или сама выбежала, испугавшись. Кажется, я видел её в коридоре, но не уверен.
А что Ансэй? Только что лежал, и вот — сидит. Связан? Нет, не связан. Сидит, ошалело моргает, а Гичин бинтует ему голову. Спит? Кричит? Нет, не спит и вполне в своём уме.
Тумбочка? Исчезла. И шкафчиков для одежды нет. Нет ничего такого, чем можно причинить себе вред. Одежда супругов? Вон она, аккуратно сложена в углу на циновке.
Споткнувшись, я ушиб палец на ноге и едва не упал. Под ногами что-то лязгнуло. Не дожидаясь моей просьбы, Хисикава шагнул ближе и поднял лампу. Медная жаровня, изготовленная в форме камбалы, вытаращилась на меня парой лупатых глаз, съехавших на одну сторону. Жаровня была холодной — не удивительно в летнюю жару. Острый зазубренный плавник и часть чешуйчатой спины влажно отблёскивали тёмным, почти чёрным в охристом свете лампы.
Ну вот, всё убрали, наследника обезопасили, а камбала откуда взялась? Сама приплыла? Я мог бы поклясться, что вчера жаровни в спальне не было. Впрочем, не так уж важно, кто её принёс и зачем. Наверняка найдётся какое-то разумное объяснение.
Лязг жаровни привлёк внимание Ансэя. Узнав меня, он раскрыл было рот, желая что-то сказать, но я остановил его жестом.
— Примите мои соболезнования, Ансэй-сан. Ночью, полагаю, вам опять снился кошмар. Вы встали — должно быть, по нужде. И, сами того не осознавая, споткнулись. Упали, разбили голову о жаровню… Надеюсь, вашей жизни ничто не угрожает?
— Верно! Всё так и было, кроме одного.
— Чего именно?
— Я запомнил кое-что из сна. Кажется, я сражался, и меня ударили по голове.
— Благодарю вас, — я поклонился раненому. — Это важная подробность.
— Готово, — вмешался Гичин, заканчивая перевязку. — Ничего страшного. Череп цел, а рана заживёт.
— Я рад, что вы не слишком пострадали. Поправляйтесь!
На моё плечо легла тяжёлая рука.
— Рэйден-сан, — велел господин Цугава, — следуйте за мной. Нам есть о чём переговорить.
Его тон не предполагал возражений. Когда мы покидали спальню, мимо нас тенью проскользнула жена Ансэя и кинулась к мужу.
5Неподобающее поведение
В главной зале было темно и пусто.
Не в силах скрыть волнения, Цугава ходил из угла в угол, пока слуга, молчаливый и бесшумный как призрак, зажигал свечи на алтаре, а служанка устанавливала бумажный фонарь в форме цветочного бутона. Освещена трепещущими язычками пламени, зала сделалась невероятно огромной и в то же время ужасающе тесной. Я не привык к таким жилым пространствам, даже кабинет господина Сэки был существенно меньше. Но по стенам бродили тени, и казалось, что кроме нас в залу набилась уйма народу, съедая всё свободное место, будто мыши — рассыпанный рис.
— Уйдите! — раздражённо велел Цугава слугам.
И повторил, обращаясь к Гичину с Хисикавой:
— Уйдите! Оставьте нас!
Было видно, что самураи оскорблены недоверием господина. Но прекословить они не решились, выскользнув в коридор вслед за слугами.
— Садитесь! — Цугава указал мне на подушку, лежавшую на полу в центре залы. Видимо, он сообразил, что приглашение звучит как приказ, и добавил уже другим тоном:
— Прошу вас, Рэйден-сан. Конечно же, вы утомились за день.
Я сел. Сам же Цугава опустился на раскладной матерчатый табурет, широко расставил ноги и выудил из-за пазухи веер: лепесток ткани на бамбуковой ручке. Торец рукояти Цугава упёр в бедро и сразу стал похож на полководца, который обдумывает план грядущего сражения.
Судя по лицу господина Цугавы, сражение он считал заранее проигранным.
— Так не может продолжаться, — возгласил он.
Я был с ним полностью согласен. Единственный сын каждую ночь пытается свести счёты с жизнью? Однажды Ансэя не успеют спасти. Какой отец захочет длить эту пытку?!
— Неподобающее поведение, Рэйден-сан. Вам известно, что это такое?
— О да, — со вздохом откликнулся я. — Лучше, чем хотелось бы.
— Боюсь, вы меня не поняли. Неподобающее поведение — это приговор, когда вины нет, но вас тем не менее хотят наказать. В городе уже судачат, знаете?
Я счёл за благо промолчать.
— Люди видели, что я посетил вашу управу, — веер указал куда-то вдаль. — Никто не поверил, что Хасимото Цугава явился в службу Карпа-и-Дракона лишь для того, чтобы встретиться со своим добрым другом Сэки Осаму. Люди видели, как мы выехали из управы вместе с вами и направились ко мне в усадьбу. Никто не поверил, что я действительно пригласил вас в гости, желая насладиться общением с мудрым и просвещённым собеседником.
Я кашлянул. Сарказм в голосе Цугавы не доставил мне удовольствия, хотя слова его были в высшей степени разумны.
— Люди связали, как говорится, верёвку с верёвкой. В городе знают, что заявления о фуккацу не было. «Цугава что-то скрывает! — болтают зеваки. — У него в доме произошло убийство! Цугава хочет спрятать концы в воду, пользуясь своими знакомствами…»
— Это неприятно, — кивнул я. — Но чем молва может повредить вам?
Он хрипло засмеялся:
— Как же вы молоды, Рэйден-сан! Молоды и наивны. У болтовни длинные ноги: она уже добежала до княжеского замка. Хранитель меча скрывает фуккацу, случившееся в его доме? Даже если нет никаких доказательств этого преступления, само обвинение бросает на меня тень. Человек на моей должности обязан быть выше подозрений. Если князь решит, что поведение Хасимото Цугавы неподобающе, он не станет меня карать. Тем более он не станет разбираться, правда всё это или навет. Меня просто лишат милости господина.
— Что это значит? — спросил я.
— Перестанут дарить подарки. Понизят в должности. Урежут жалованье. Опала коснётся всех моих вассалов. Друзья отвернутся от меня. Враги обрадуются. Пострадает мой брат, начальник городской стражи. Меня не отправят в ссылку, нет! Но мне могут предложить переехать в отдалённое имение. От таких предложений не отказываются, Рэйден-сан! Вот это и называется: неподобающее поведение и его последствия. Поэтому я тоже хочу сделать вам предложение, от которого вам не отказаться…
Веер указал на меня:
— Если у вас есть какие-то соображения, способные помочь мне, говорите. Если же их нет… Тогда утром вы уедете из моего дома. А я приму удары судьбы, как подобает самураю.
Он бросил взгляд через плечо: на алтарь, где стояла подставка из дерева кейяки, а на ней дремал малый меч в чёрных лаковых ножнах. Объяснять, что значит этот взгляд, не требовалось.
— Меч, — произнёс я, стараясь говорить как можно уверенней. — Могу ли я узнать, кому он принадлежал?
«Вы просили у меня имя, Иссэн-сан? Я принесу вам имя».
Цугава нахмурился:
— Зачем вам это? Меч имеет какое-то отношение к происходящему?
— Вы обещали отвечать на мои вопросы, — напомнил я.
— Тут нечего отвечать. Этой истории много лет, она вовсе не секрет. Скорее я удивлён, что вам не доводилось слышать о ней. Вы могли задать свой вопрос кому угодно, например, вашему секретарю или архивариусу. Без сомнений, они полностью удовлетворили бы ваше любопытство.
Мне надоело. Сегодня я уже один раз ошибся, когда думал, что он беспокоится о сыне, в то время как Цугава беспокоился о последствиях неподобающего поведения. Кажется, мне самому пора позаботиться о примерной неподобающести моего собственного поведения.
— Вероятно, вы правы, — я пожал плечами, принял скучающий вид. Надеюсь, голос мой звучал в достаточной степени холодно. — Но архиваруса здесь нет, а ехать ночью в управу или домой к господину Фудо — дело хлопотное. Я желаю выслушать историю меча от вас, Цугава-сан. Вы же не откажетесь просветить меня, глупца? В противном случае утром я уеду, оставив вас наедине с ударами судьбы. Вернее, я уйду пешком. После всего, что случилось, вряд ли вы соблаговолите подать для меня лошадь. Это так?
Я думал, он швырнет в меня веером. Велит слугам выбросить наглеца за ворота. Я ошибся.
— Хорошо, — кивнул Цугава. — Слушайте.