Монах кивнул:
— Я знаю историю слепого Хоити. Все её знают.
— Всё тело кроме ушей, господин. Вы же оставили моё тело чистым, за исключением шеи и головы. Что оторвут мёртвые мне? Руки? Ноги? Может быть, они ограничатся пальцами? Мои пальцы уже не такие, как в молодости, но я ими дорожу.
— Когда закончишь песню, — повторил монах с нескрываемым раздражением, — трижды хлопни в ладоши и громко скажи: «Хвала будде Амиде! Выступление окончено!» Больше за тобой не придут. За кого ты меня держишь, а? За жалкого настоятелишку провинциального храма?!
Взгляд монаха полыхнул огнём. Сейчас легко было поверить, что этот человек пренебрёг завещанием отца, живого бодисаттвы, к которому прислушивался сам будда Амида, захватил монастырь, изгнал брата, а потом лишь волей сёгуна сменил жизнь в обители на руководство одной из важнейших служб Чистой Земли.
— Мне не надо целый день расписывать тебя тушью, чтобы прекратить кладбищенские забавы, — огонь вспыхнул и погас. — Тратить столько туши на дряхлую бездарность? Тратить столько времени? Столько сил?! Хочешь, верь, хочешь, не верь, но всё будет, как я сказал. Эй, кто там?
По склону взбежал юноша-слуга. Повинуясь жесту монаха, он положил руку слепца себе на плечо — и повёл старика прочь.
— Третий случай, — монах смотрел им вслед, хмурился. — Уже третий случай со слепыми музыкантами на кладбище Хонэн-ин. Третий за последние два года. Что-то господа покойники совсем распоясались. Пора прикрутить им хвосты при всём уважении. На чём мы остановились?
— «Закон не делает различия между живым и мёртвым, — зачитал секретарь вслух, — в особенности если закон этот положен буддой Амидой. Столкнувшись с трудностями, которые наша служба испытала ввиду вышеуказанного…»
— Вот-вот, — согласился монах. — Пиши дальше: «…я счёл необходимым учредить в рамках службы Карпа-и-Дракона особый отдел. В его обязанности войдут случаи фуккацу, выходящие за пределы обыденных. Старшему дознавателю приказываю взять такие особые отделы под личный контроль. В случае затруднений рекомендую обращаться…»
Налетел ветер. Несколько листьев сорвались с ветвей. Упав к ногам монаха, они лежали на земле как красные кляксы — или отпечатки окровавленных ладоней.
Повесть о мёртвых и живых
Есть чувства, сила которых такова, что они порабощают человека. В этом смысле нет разницы между любовью и ненавистью, стремлением отомстить или облагодетельствовать. Не всё ли равно, кто волочит тебя по земле, надев верёвку на шею — красавец или урод?
Отказаться от чувств нельзя. Сколько ни говори, что сердце должно уподобиться стылому пеплу — пустая затея. Даже будде свойственно милосердие. Но можно отказать чувству, если из спутника оно превращается во владыку. К сожалению, владыки гневливы, отказывать им опасно для жизни.
Глава перваяЖуравли — символ удачи
1«Будьте моим гостем»
Широкие размашистые мазки.
Небесный художник рисовал вечер. Картина менялась через каждые три-четыре вздоха. Вот только что горизонт полыхал багрянцем заката, а выше вздымался к зениту птичий хвост — лиловые перья облаков. Но стоило сморгнуть — и багрянец потускнел, едва тлеет тонкой полоской. Перья разлохматились, из лиловых сделались пепельными, из возвышенных — печальными. Почернели, обуглились, превратились в исполинского вóрона.
— Кажется, я слишком быстро дышу, — пробормотал Одзаки Хэруо.
Он ещё раз моргнул. Когда же взор Хэруо вновь обратился к вышнему холсту, то обнаружилось, что ворон потерял очертания, расплылся пятном туши. Сквозь эту всеохватную черноту проступили блестящие крупинки серебра — первые звёзды.
— Или кто-то слишком быстро рисует…
Хэруо покачнулся и ухватился за ближайшую изгородь, дабы не упасть. Пока он с натугой возвращал себе приемлемое равновесие, прохладный ветер овевал разгорячённое лицо. Горьковатый аромат осенних листьев мешался с бодрящей свежестью близкого моря. В голове заметно прояснилось. Хэруо даже отпустил спасительную ограду и отметил, что ободрал ладонь о занозистую доску. Впрочем, достойно ли доблестного самурая обращать внимание на подобные мелочи?
Доблестный самурай протрезвел в достаточной степени, чтобы осознать, что он пьян. Да, пьян! И битый час любуется закатом. Торчит в безымянном переулке, периодически засыпая с открытыми глазами. Или всё-таки с закрытыми? Не важно. Главное, теперь он может стоять ровно. Он может идти. Точно, может, если не очень быстро. Может вспомнить, в каком он квартале, что он здесь делал, куда направлялся…
Кстати, а куда он направлялся?
Хэруо сосредоточился. В портовый квартал он пришёл… Зачем? Ага, тут саке дешевле. Куда он собирался потом? В Ю-Каку, Двор Развлечений, где есть красотки на любой вкус, а главное, на любой кошелёк, от «птичек с набережной» до «сливовых чаинок». Деньги остались? Да, за пазухой, в кошельке. Значит, пошёл, да не дошёл. Глазел на закат, пока не стемнело.
Что теперь? Теперь — всё. Ворота закрыли, стража до утра из квартала не выпустит. Пробираться обходными путями? Вернуться пить дальше? Там же и заночевать? Кривой Нори не откажет, он никому не отказывает…
Качаясь сосной под ветром, Хэруо прислушался к себе. Удивительное дело! Саке ему не хотелось. И спать не хотелось. Хотелось женщину. Любую. Желательно помоложе и не совсем уродину. Остальное — пустяки. Он выпил достаточно! Вполне достаточно, чтобы…
Самурай расхохотался. Ну да, сейчас любая подойдёт. Только где её взять, любую? Раньше надо было думать. Тоже мне, закат! И кстати, чем это пахнет?
Посреди осени повеяло весной. Словно кто-то вслух произнёс имя самурая.[2] Цветы? Цветов, которые бы так пахли, Хэруо припомнить не мог, как ни старался. Духи́? Женские духи́?
— Простите мою дерзость, господин…
— Что? Кто?!
— Кажется, вы заблудились?
— Я? В родном-то городе?!
Нельзя было оборачиваться так резко. Перед глазами всё поплыло. Голова закружилась, Хэруо чуть не упал. То-то вышла бы неловкость! Нет, мы ещё ого-го, мы стоим на ногах! Мы стоим и любуемся, только уже не закатом.
Длинное, до пят, кимоно. Ткань блестит перламутром. Это всё луна, да. Выбравшись на небосклон, луна протекла на безымянный переулок, смазала, смешала цвета и оттенки. Почему она так ярко светит? Аж глаза слезятся! Из-за этого вокруг всего, куда ни глянь, расплываются туманные ореолы.
Красиво.
Кимоно светлое, пояс тёмный. Не разберёшь, какого цвета. Ну и не надо. Дался тебе этот пояс, дурачина! Лицо… Вторая луна взошла! Глаза, брови, губы. Вот же повезло! Родинка на левой щеке. С родинкой даже лучше. Маленький изъян делает красавицу совершенной. И вообще, кто здесь был согласен на любую женщину?!
— Ещё раз простите, господин, но знаете ли вы, где находитесь?
— Конечно, знаю! Я в портовом квартале.
Хэруо вспомнил о вежливости:
— Благодарю за заботу.
— Неужели вы живёте здесь? В этих трущобах?!
Хэруо хотел ответить, но к горлу подкатило. Удалось лишь отрицательно икнуть. Девица рассмеялась: словно пригоршня серебра раскатилась по переулку.
— Как же вы попадёте домой?
— Не знаю, — с вызовом ответил Хэруо.
Он с усилием сглотнул. Чаще забилось сердце, кровь быстрее побежала по жилам. Последнему болвану ясно, на что намекает девица!
— О, господин! Вы что, хотите ночевать на улице?
— Если такая красавица, как ты, предложит мне лучший ночлег…
— Красавица? Вы мне льстите.
В руке девицы возник веер, она прикрыла им лицо, будто в смущении. Безыскусное, такое милое притворство породило в Хэруо ответную бурю чувств.
— Разве можно польстить луне на земле? Родной сестре луны в небе?
— Отвечу любезностью на любезность. Могу ли я позволить такому учтивому и благородному господину спать под забором? Если вы не побрезгуете моим скромным жилищем, я почту за честь…
— Усталый путник и не мечтает о чём-то большем!
— Надеюсь, господин преувеличивает свою усталость, — девица подмигнула с откровенным лукавством. — Идёмте же! Тут недалеко.
«Недалеко» оказалось понятием растяжимым. Хэруо едва поспевал за девицей, которая вела его за собой через хитросплетения тёмных улочек и переулков. Самурай много раз бывал в портовом квартале, но совершенно его не узнавал. Ох уж это саке! Ох уж этот обманчивый лунный свет! Вступив в сговор, они превращали пропахший рыбой и нечистотами квартал в колдовской лабиринт. Вонь сгинула, расточилась, остался лишь аромат духóв его проводницы. Он вёл Хэруо за собой как на привязи, даже если красавица скрывалась за поворотом, на десяток шагов опередив спутника.
Впереди мелькнул свет фонаря. В его охристых мазках Одзаки Хэруо опознал Оониси, Большую Западную улицу. Девушка придержала шаг, дожидаясь спутника.
— Мы почти у цели, господин. Но нам лучше переждать.
По Оониси шёл ночной патруль. Хэруо с девицей притаились в тени. Ну да, зазывать мужчин к себе на ночь — занятие не вполне законное. Оно было бы законным во Дворе Развлечений, но никак не здесь. На глаза патрулю лучше не попадаться.
Хорошо, подумал Хэруо, что я не пропил все деньги. Будет чем отблагодарить красотку. Вряд ли она внезапно воспылала страстью к незнакомцу и готова провести с ним ночь совершенно бескорыстно. Мысль была на удивление трезвой. Разочарования Хэруо не испытал: на иное он и не рассчитывал. Возбуждение покусывало его за шею, копошилось в штанах.
Скорей бы уже дойти до её дома!
Свет фонаря исчез в отдалении. Стихли шаги стражи. Мужчина и женщина продолжили путь, пересекли Оониси, вновь углубились в извилистые лабиринты. Запах духóв усилился, ударил в голову не хуже саке. Девушка замедлила шаг, обернулась:
— Мы пришли, добрый господин. Не побрезгуйте, будьте моим гостем.
По дорожке, ведущей от калитки, они двинулись к дому. Аромат сделался густым, как патока, в нём пробились душные сладковатые нотки. Хэруо начало подташнивать. Как бы не опозориться! Возле крыльца росли диковинные цветы с длинными «ресницами», в лунном блеске они полыхали призрачным огнём. Это цветы, а не духи́ источали будоражащий запах, который удавкой захлестнул шею самурая и вёл его за красавицей всю дорогу.
Я их видел, вздрогнул Хэруо. Где же я видел такие цветы?
— Я нуждаюсь в изголовье, — тонким голоском спела девица, кокетничая. — Но если изголовья нет, я готова преклонить голову на колени человека с чувствительным сердцем…
В дверях она обернулась, с улыбкой поманила гостя за собой. Цветы? Какие цветы, когда впереди восхитительная ночь?! Разуваясь у входа, Хэруо едва не упал. Ухватился за стену, услышал хруст. Вроде бы, всё цело, ничего не сломал. Девица раздвинула бумажную дверь; в последний момент самурай успел заметить, что бумага мерцает. На ней проступал тёмный рисунок: цветы, опять цветы, похожие на глаза с ресницами. С тихим шелестом перегородка ушла в сторону, рисунок исчез. Свет, льющийся изнутри, сделался ярче, жёлтым прямоугольником упал на пол, под ноги. Нет, это не свет, это новенькая циновка. Гостеприимно расстелена, приглашает войти… Или всё-таки свет?
Хозяйка зажгла лампу? Зажгла, уходя из дома?! Хэруо икнул от изумления. Не пожалела масла? Не побоялась пожара? Так ждала гостя?!
Забыла погасить перед уходом?
Девица скользнула в комнату, пропала из виду. В душе Хэруо пробудилась от спячки змея тревоги: шевельнулась, расправила скользкие холодные кольца. Аромат упал сверху рогаткой змеелова, прижал змеиную голову. Ослабевшее было вожделение вспыхнуло с двойной силой, самурай решительно шагнул вперёд. С опозданием вспомнил о плетях за поясом: нехорошо, неправильно, надо было оставить оружие в коридоре…
Да ладно! Будь хозяин мужчиной — счёл бы оскорблением. А красотка не обидится. Даже не заметит…
Яркий свет лампы больно резанул по глазам. Хэруо зажмурился, вскинул ладонь к лицу. Пошатнулся, как от толчка — это саке, всё саке виновато! Пить надо меньше. Иначе с чего бы обычной масляной лампе гореть ярче пожара? И с чего бы в этом удивительном огне, за миг до того, как Хэруо смежил веки, взору его предстали не один, а два тёмных силуэта?
— Ты кто такой?! Что за невежа лезет в дом без спросу?
Голос был мужской: грубый и гневный.
— Я Одзаки Хэруо! А ты кто такой?!
Хэруо считал себя человеком обходительным. Но с грубиянами у него разговор был короткий. Если к нему обращались без должного почтения, самурай отвечал тем же. Кланяться? Лебезить? Извиняться до последнего и только потом вступать в схватку? Нет, это не для Одзаки Хэруо!
— Я Кояма Мичайо! Что ты тут делаешь? Отвечай!
Хэруо наконец проморгался. Лампа светила из-за спины Коямы, и он по-прежнему видел перед собой лишь силуэт наглеца на фоне стены, обтянутой расписной бумагой: в голубом небе с редкими облаками летели журавли.
— По какому праву ты спрашиваешь?!
Гнев закипал внутри, подступал к горлу. Ладони сами легли на рукояти плетей за поясом. Хорошо, что он не оставил их при входе! «А вдруг это её брат, и он в своём праве?» — запоздало пришло в голову. Гнев от здравой мысли ничуть не унялся. Напротив, разгорелся ещё больше.
— По праву гостя и защитника прекрасной госпожи!
— Это я гость прекрасной госпожи! — взревел Хэруо. — А ты — дерзкий самозванец!
Кояма тоже не оставил свои плети при входе. Больше не тратя слов, оба выхватили оружие, не став разворачивать плети. В тесноте комнаты сподручней было сражаться дубовыми рукоятями, как палками.
Занося большую плеть для первого удара и выставив перед собой малую для защиты, Хэруо бросил взгляд в дальний угол комнаты. Девица сидела на тюфяке, застланном дорогим покрывалом цвета весенней травы — его цветом! Лампа перестала слепить глаза, Хэруо видел девушку с неправдоподобной чёткостью, во всех подробностях, на какие прежде не обратил бы внимания. Смоляные волосы небрежно расчёсаны, концы перевязаны золотыми лентами. Нижнее кимоно — снежно-белое. Поверх него надето другое, шёлковое на вате, с узором из лилий и листьев ивы. Пояс цвета осенних сумерек заткан искусной вышивкой в виде листьев клёна. Прозрачный шарф на плечах…
Завязанный сзади пояс распустился сам собой — она его нарочно распустила? — так, что стало видно третье, самое нижнее кимоно цвета свежей крови.
Хозяйка дома смотрела на мужчин в ожидании.
В нетерпении.
В предвкушении.
2«А если не стану?»
— Я пришёл заявить о фуккацу[3].
Я поднял взгляд на посетителя. Кабинет у меня невелик, двоим — и то тесно. Поначалу я плясал от радости, считая выделенное мне помещение чуть ли не равниной Миягино, где хоть на коне скачи, но вскоре понял, как ошибся в своих представлениях о просторе. Вот и гость тоже топтался на пороге, боясь зайти. Самурай, плети за поясом. Одет прилично, хотя и скромно.
Свидетель или потерпевший?
За миг до появления этого самурая я разглядывал ширму, подаренную мне старшим дознавателем Сэки Осаму, и размышлял о высоком. Вот скажите, что может значить такой подарок — искреннее благоволение или тонкую издёвку? Кабинет у меня… Ну да, я уже говорил. Развернуть здесь ширму было решительно невозможно. Спрятать за ней кого-нибудь, кого я хотел бы укрыть при опросе, скажем, свидетеля, а потом пригласить тайного соглядатая выйти из-за ширмы в ключевой момент разговора — это вообще из области чудес. Спрятать, пригласить, выйти — это не про мою каморку. Оставалось лишь поблагодарить господина Сэки, разместить подарок вдоль стены и любоваться ширмой в свободное от работы время.
Журавли, вышитые по голубой ткани — красиво.
— Я пришёл заявить о фуккацу, — с нескрываемым раздражением повторил самурай. — Секретарь управы послал меня к вам.
У меня больше не осталось сомнений. Конечно же, потерпевший. Убитый, воскресший в убийце — он носил новое тело как одежду с чужого плеча. Кто другой, скорее всего, не заметил бы разницы, но если глаз намётан на такие вещи, всё видно сразу. Частичная скованность движений внезапно превращается в расхлябанность; глаза, чуть что, лезут из орбит, моргают невпопад — второй день после воскрешения.
— Располагайтесь, — я указал на подушку для сидения. Служитель раскладывал эти подушки по кабинетам до нашего прихода. — Я приму ваше заявление.
Садясь, он едва не упал. Точно, второй день, готов биться об заклад. Или сильное похмелье после длительного запоя. Временами эти состояния неотличимы.
Я был рад этому человеку. Он имел все шансы скрасить моё одиночество. Шёл третий месяц, как мы скучали без работы. Акаяма жила без случаев фуккацу, что не могло не радовать, но управа Карпа-и-Дракона изнывала от безделья. Дома у каждого дознавателя нашлась бы уйма забот по хозяйству, но господин Сэки требовал, чтобы мы безукоснительно являлись на службу — все как один, включая архивариуса Фудо и секретаря Окаду. Каждый приказ Сэки Осаму преследовал какую-то цель, но в данном случае я плохо понимал мотивы начальства.
— Ваше имя?
— Сперва представьтесь вы, — буркнул самурай.
Я ему не нравился. Ну да, возраст. Расселся, понимаешь, молокосос, корчит из себя… Разговаривая со мной, самурай глядел в пол. Мы сидели на расстоянии вытянутой руки, вынужденная близость тревожила, смущала посетителя. Меня всегда удивляло, какие пустяки способны терзать человека, претерпевшего смерть и воскрешение в чужом теле. Казалось бы, всё мирское должно улетучиться, а вот поди ж ты!
— Дознаватель Торюмон Рэйден, к вашим услугам.
— Младший дознаватель?
— Нет. Теперь я хочу услышать ваше имя.
— Одзаки Хэруо, чиновник по набору крестьян для строительных работ. А это, — он стукнул кулаком в собственную грудь, — Кояма Мичайо. Кто таков, мне неизвестно. Надеюсь, вы выясните.
— При каких обстоятельствах Кояма Мичайо убил вас?
— Задушил.
— Я не спрашиваю, каким образом он это сделал. Я спрашиваю: при каких обстоятельствах?
Он поднял взгляд на меня. Я мог гордиться: реплика, брошенная в наилучших традициях господина Сэки, добавила мне в глазах посетителя лет двадцать, а то и больше. И весу прибавилось. Вообще-то я тощий, но только не сейчас.
— Мы повздорили из-за женщины.
— Имя женщины?
— Не знаю.
Взор Хэруо обратился к ширме с журавлями. Самурай вздрогнул, закусил губу. Похоже, Одзаки Хэруо не любил журавлей.
— Проститутка? Певичка?
— Не думаю.
— Вы давно знакомы с этой женщиной?
— Мы познакомились в ночь убийства.
— Где?
— В портовом квартале. Я был пьян. Она спросила, не заблудился ли я. Предложила помощь. Мы разговорились, она пригласила меня к себе. Прилично одета, вежливая, хороша собой…
— Что делала прилично одетая, вежливая женщина ночью в портовом квартале? Хороша собой, но без провожатого? Ворота кварталов заперты, приличные женщины сидят по домам. Вас не удивило её появление? Поведение?
— Я был пьян, — повторил Хэруо.
Ну да, это многое объясняло. Был пьян, хотел женщину. Возникла сама собой, заботится, зовёт в гости — подарок небес, не иначе.
— Откуда вам известно, что вашего убийцу зовут Кояма Мичайо?
— Он сам сказал. Перед тем, как наброситься на меня.
— Он находился в доме этой женщины, когда вы туда пришли?
— Да.
— Он её муж?
— Не знаю. Вряд ли. Назвался гостем.
— Вам не кажется странным, что женщина привела вас в дом, где уже находился другой мужчина?
Хэруо обеими руками взлохматил волосы:
— Сейчас мне всё кажется странным. Но вы ошибаетесь, если ждёте от меня объяснений для каждой странности. Вы в чём-то меня подозреваете? Думаете, я лгу? Притворяюсь убитым? Воскресшим?!
Он вскочил:
— Если так, я вернусь к секретарю и потребую, чтобы мне предоставили другого дознавателя!
Жестом я велел ему сесть.
— Хэруо-сан, я не сомневаюсь, что с вами случилось фуккацу. Я целиком и полностью одобряю тот факт, что вы явились с заявлением в установленный законом срок. Но я обязан выяснить все обстоятельства дела. Другой дознаватель сделает то же самое, вы только зря потратите время.
Дождавшись, пока заявитель вернётся на подушку, я добавил:
— Драка из-за женщины, Хэруо-сан — в это я верю. Случайная смерть в результате потасовки — тоже верю. Подчёркиваю, случайная смерть. Но вы сказали, что убийца вас душил?
Он кивнул.
— Вы были сильным человеком? Я имею в виду, до фуккацу?
Самурай расправил плечи:
— Да!
— Задушить сильного и здорового человека, в особенности если он сопротивляется — дело нелёгкое, а главное, небыстрое. Я бы понял, если бы вы налетели головой на гвоздь, торчащий из стены. Сломали бы шею при падении. Но удушение? Он душил вас, Хэруо-сан, вы вырывались, хрипели, сопротивлялись, а господин Кояма всё душил вас, не догадываясь, чем дело закончится? Зная о фуккацу, о законе будды Амиды? Это обстоятельство требует самого тщательного разбирательства.
Хэруо сгорбился, став похож на старика. Кажется, до него начала доходить сложность дела, казавшегося поначалу самым простым. Незнакомка прогуливается ночью в портовом квартале, не боясь насилия или ограбления. Она приглашает к себе мужчину, тогда как в её доме уже ждёт другой мужчина. Ревность, драка, и вот — один самурай душит другого до смерти, прекрасно зная, чем рискует.
— Мы были в ярости, — пробормотал Хэруо. — Никогда в жизни я не испытывал подобной ярости. У меня не было врагов, кого бы я ненавидел так, как этого Кояму. Окажись я на его месте, я бы, пожалуй, тоже не остановился перед убийством.
Ярость, отметил я. Соперничество. Ревность. Совсем мозги отшибло от похоти? Ну, допустим.
— У вас есть свидетели?
— Моей смерти? Кроме этой женщины, никого.
— Нам нужны свидетели вашей жизни. Те, в чьём присутствии я мог бы задать вам ряд вопросов. Выслушав ответы, свидетели подтвердили бы, что вы — действительно Одзаки Хэруо, чиновник строительного департамента. Я бы выписал вам документ о перерождении… Кстати, при равных статусах убитого и убийцы у вас есть выбор: жить дальше как Одзаки Хэруо или взять имя и должность господина Коямы. Вы уже выбрали?
— Я останусь Одзаки Хэруо.
— Очень хорошо. Я выпишу вам грамоту на прежнее имя, после чего…
Он горько рассмеялся:
— После чего я вернусь к обычной жизни? Всё забуду, а?
— После чего, — я не стал его утешать, — мы займёмся самым подробным изучением обстоятельств вашей смерти. И вы станете нам в этом помогать. Полагаю, дело о вашем фуккацу заинтересует полицию.
— А если не стану? Что тогда?!
Я промолчал. Хэруо и сам всё отлично понимал. Дерзость была щитом, за которым он прятал слабость, страх и опустошённость.
— Будем считать, что мне повезло, — сдаваясь, пробормотал несчастный.
— В чём?
— Тело, — он ткнул пальцем себе в живот. — Мы ровесники. Мерзавец Кояма задушил меня, значит, он сильнее. В смысле, я теперь сильнее, чем раньше. Могло быть и хуже, правда? Когда я увидел ширму в вашем кабинете, я сразу понял, что пришёл куда надо. Совпадения — знаки, которые нам посылает судьба.
— Совпадения?
— На вашей ширме, господин дознаватель, изображены журавли. Они летят по небу среди облаков. Точно такой же рисунок был на стенах дома этой женщины. Умирая, я видел не лицо убийцы, а этих журавлей. Слышал, как они кричат.
Он вздохнул:
— Наверное, кровь шумела в ушах.
3Цветок мертвеца
До Большой Западной улицы Хэруо шёл вполне уверенно, что обнадёживало. И по самóй Оониси — тоже. Ну, поначалу. На третьем перекрёстке моя надежда начала угасать: самурай замедлил шаги и стал озираться.
По бокам тянулись дощатые изгороди с воротами — все, как на подбор, блёклых осенних тонов, под стать погоде и сезону. Из-за заборов виднелись крыши домов, но и они не радовали глаз яркостью красок. То ли дело в Правительственном квартале! Листва в садах уныло жухла на грушах и сливах: рыжая ржавчина, грязная охра, пятна тёмной засохшей крови. Выгляни из-за туч солнце — уверен, улица бы мигом преобразилась. Запылала бы золотом и праздничным багрянцем, радуя взгляд! Увы, сегодня небеса зябли, кутались в серое тряпьё туч, спрятав солнце глубоко за пазухой.
Грелись им, должно быть.
Всё вокруг намекало: холода не за горами. Ещё день-другой, и грянет. Дождь медлил, раздумывал: пролиться сейчас или погодить?
— Оттуда шли… с левой на правую… — бормотал Хэруо. — Помню! С левой на правую… А вот какой переулок…
Я понимал его затруднения. Он следовал за девицей глухой ночью, будучи пьян. А потом его убили. Это, знаете ли, даром не проходит. После фуккацу большинство людей далеко не сразу приходят в себя. Некоторые — вообще никогда.
Торопить беднягу — пустое дело, вредное.
— Вроде, этот. Или следующий?
Ступая без особой уверенности, он перешёл улицу, заглянул в грязный проулок. Принюхался, раздувая ноздри и шумно втягивая воздух. Мимо воли я последовал его примеру. Из проулка несло гнилыми листьями и человеческой мочой. Ничего особенного, листьями в это время года пахнет отовсюду, а мочой — вообще круглый год. Но Хэруо воспрял, словно монету нашёл:
— Сюда! За мной!
И нырнул в переулок, зачавкал по грязи спотыкучими деревянными гэта. Я последовал за ним. Идти довелось недолго. Свернув пару раз в боковые проходы, мы выбрались на улочку поприличнее. Пройдя по ней ещё с полсотни шагов — почти до конца — Хэруо резко остановился. Ещё раз втянул носом воздух:
— Здесь.
Тон его был полон сомнения.
— Вы уверены?
— Нет. Но…
— Пожалуйста, договаривайте.
— Я не узнаю́ дом. Но я узнаю́ запах.
Я принюхался. К обычному букету добавился новый запах. Цветов? Тления? Гнили? Не разобрать. Зато дом, у которого мы остановились, можно было рассмотреть во всех подробностях. Останки прогнившего забора — частично развалившегося, частично растащенного на доски рачительными соседями — были не в силах что-либо скрыть. Ветхая постройка ощутимо просела и покосилась. Крыша прохудилась, топорщилась вздыбившейся дранкой, как шевелюра бродяги — вихрами и колтунами. В проёме окна печально качался на ветру обрывок бамбуковых штор. Входная дверь была распахнута и перекошена, держась лишь чудом, не иначе.
— Было темно, — вновь забормотал Хэруо. Казалось, он просит у меня прощения. — Я толком не разглядел… Но дом был целый. Жилой, ухоженный, точно вам говорю! В эту хибару я бы и не зашёл… Ни за что! Вы мне верите, господин дознаватель?
— Ночь была тёмной. Так?
— Так.
— Вы выпили много саке. Так?
— Много, — вздохнул бедняга. — Очень.
— Вам не терпелось уединиться с девушкой. Сами же говорите: толком не разглядели. Но, возможно, это и впрямь не тот дом. Зайдём внутрь, чтобы убедиться?
С большей радостью Одзаки Хэруо кинулся бы в пасть дракона. Самурай скорчил такую гримасу, словно ему напихали полный рот речного ила. Но возразить не осмелился.
Миниатюрный сад зарос сухой травой. Плоских камней дорожки, ведущей к дому, было почти не видно под прилипшими к ним листьями. Сад, дорожка, дом — всё это давно не приводили в порядок. Впрочем, по дорожке недавно ходили: я разглядел на листьях следы свежей грязи. Точь-в-точь такие, как оставляли сейчас наши сандалии.
У крыльца странный запах усилился.
— Вот! — Хэруо остановился. — Это они! Я помню их!
Он указал на кроваво-алые соцветия на длинных безлистных стеблях. Цветы росли по правую руку от крыльца, похожего на насест со сломанной прогнившей доской. Без сомнения, запах шёл от цветов. Я пригляделся. Из середины каждого цветка, обрамлены пламенеющими лепестками, торчали длинные изогнутые «ресницы». Они придавали цветам вид изысканный и зловещий.
Видел ли я такие раньше? Безусловно, видел. Где? Когда? Пара ударов сердца, и я вспомнил. Когда я проходил обучение у святого Иссэна, наши обычные уроки письма, счёта и истории перемежались походами по окрестностям. Настоятель, который казался мне всеведущим (и сейчас порой кажется!), показывал разные травы, кусты и деревья, сообщая их названия и рассказывая о свойствах: полезных или вредоносных.
Случалось, Иссэн водил меня на кладбище, расположенное неподалёку от монастыря. Свои рассказы он продолжал и там. Наверное, даже в аду я бы слушал его с удовольствием. Святой Иссэн превращал в увлекательное повествование даже скучнейший рассказ о какой-нибудь захудалой травке, растущей на любой обочине. Что уж говорить о растениях редких, окутанных легендами?
— Это хиганбана. Цветок мертвеца[4].
Хэруо отступил на шаг:
— Точно! Я никак не мог вспомнить.
Он вскинул руки, словно защищаясь:
— Мой отец называл его ядовитой лилией.
— Ваш отец был прав. Этот цветок ядовит.
— Лепестки? Стебель? Корень?
— Все его части.
Память у меня хорошая. Я и сейчас помнил всё, что старый монах рассказывал мне о хиганбане. Впрочем, к убийствам и фуккацу эти легенды отношения не имели.
— Цветок несчастья! Его не садят возле домов!
— И снова вы правы, Хэруо-сан. Его высаживают на кладбищах возле могил. И то, сказать по правде, нечасто. Знаете, он мог и сам вырасти. За садом давно не ухаживали, ветер занёс семена… Раз вы узнали цветы, нам тем более следует войти в дом.
Крыльцо отчаянно заскрипело под нашими ногами. Я различил угрожающий треск. К счастью, доски выдержали. Уже входя, я ещё раз оглянулся на заросли хиганбаны, потянул носом воздух. Запах был скорее неприятный. Как подобный аромат мог вскружить кому-то голову до умопомрачения? Заставить воспылать страстью? Вести за собой через полгорода?! Правда, к запаху прилагалась соблазнительная красотка и море выпитого саке, что существенно меняло дело.
И всё же, всё же…
Ещё одно смущало меня в этой истории. Хэруо описывал запах цветов совсем иначе. А когда святой Иссэн показывал хиганбану мне, я вообще едва сумел уловить её аромат. Пришлось наклониться к самым соцветиям, и то запах был другим, не таким, как сейчас. И не таким, как можно было понять из слов Хэруо.
Случай с душком, иначе не скажешь.