Палаточный лагерь[25]
1«Я-то знаю, что это Иоши…»
Ворота были не заперты. Приоткрытую створку я разглядел издалека, несмотря на поздний час. Со двора нёсся дробный стук молотков; перекликались строители. Их гомон перекрыл сердитый рык отца:
— Куда?! Ослепли? Это на фасад!
Что-то зашуршало, заскрежетало. Проползи по нашему двору не слишком крупный дракон — крупный не поместился бы! — звук был бы именно такой.
— Вот, другое дело! Ставьте, крепите. И хватит на сегодня: темнеет уже. Наработаете мне тут! Вы и на свету фасад от боковины не отличите…
Что это на отца нашло? Обычно он менее разговорчив. Впрочем, ответ я знал: отец увлёкся. Ему нравилось распоряжаться строителями: вроде как они — его инструменты, а дом он строит сам. Такой, какой хочет.
По большому счёту, так оно и было.
Шум смолк, едва я потянул створку ворот на себя: как отрезало. Словно я не ворота открыл, а захлопнул шкатулку, наполненную сверчками, отсекая стрёкот.
— У вас праздник, да?
— Нет, Каори. Это дом строят.
— А фонарики зачем?
— Работники зажгли, чтобы доску поперёк входа не приколотить.
Фонари на шестах и впрямь напоминали праздничные огни.
Девочка заворожённо смотрела на дом. Четыре опорных столба. Две дюжины столбиков под веранду. Полторы стены: северная и половина западной. Подсвеченные снизу голые стропила на фоне вечернего неба, быстро наливающегося фиолетовой тушью. Вспомнился рисунок на обоях в кабинете Сакаи Рокеро. Там стропила тянулись в голубое небо к белым облакам. На обоях стройка выглядела куда красивее.
— Какой красивый!
Я с изумлением уставился на Каори. Лицо девочки горело ярче любого фонаря, так оно светилось неподдельным восторгом. Великий будда! Столбы и стропила, изрытая земля и жалкие полторы стены — дочь пьяницы Нацуми видела вовсе не это. Так, как она, мне не увидеть собственный дом, хоть все глаза прогляди: не просто здание, каким оно есть сейчас, и даже не то, каким оно станет к концу месяца. Убежище от бурь, кров для семьи; забота, защита, любовь, тепло, отдых, пристанище…
Всё, чего у неё никогда не было.
…когда мы с достоинством отступили…
…когда я поблагодарил Камбуна и мы распрощались…
…когда мы остались втроём: Иссэн, Каори и я…
«И что теперь?» — задумался я тогда.
Отец, помнится, ворчал, что я сперва делаю, а потом думаю, и лучше бы наоборот. Отец, ты был прав. Куда теперь деть девочку? Отвести домой, в Грязный переулок? Мамаша вызверится на дочь за то, что не принесла денег на выпивку. При мне руки распускать не посмеет, но я рано или поздно уйду. Значит, изругает и изобьёт. Дать мамаше денег, чтобы не злилась? В любом случае, скоро вернётся Шиджеру: без собаки и с распухшим носом. Отыграется на девочке, как пить дать, а мать и слова против не скажет. На это я готов поставить своё годовое жалование.
Дома Каори ждал ад. Маленький кусочек ада посреди большой Чистой Земли. Нет, домой нельзя. Куда же?
Случись это год назад или раньше, я бы попросил святого Иссэна приютить девочку в Вакаикуса. Потом, глядишь, что-нибудь придумаю. Но теперь настоятель — мой начальник, вот ведь как! Просить начальство о подобной услуге — неслыханная дерзость, немыслимая глупость!
Выбор невелик, понял я.
Сперва думать, а потом делать — это для мудрецов. Сперва делать, а потом думать — для дураков. Я же встал на срединный путь, то есть делал и думал одновременно. А если по-простому, шёл и дрожал: что скажет отец?
— Рад вас видеть, Иссэн-сан! Простите за разгром…
— Это вы простите нас за вторжение, Хидео-сан. Надеюсь, мы вас не очень стесним?
Мысленно я вознёс тысячу благодарностей старику за спасительное «мы». Выходило, что девочку привёл не я, а мы оба, а то и вовсе святой Иссэн. Это не вполне соответствовало истине, но можно ли публично оспорить слова живого бодисаттвы?!
На миг я ощутил себя на месте собственного отца — когда в его присутствии я делал доклад господину Хасимото.
— Ну что вы! Поужинайте с нами, окажите честь.
По девочке отец скользнул мрачным взглядом и отвернулся, не сказав ни слова. Строители, погасив фонари, спешили прочь со двора. Гореть остался лишь фонарь у палатки да огонь в очаге.
Ужинать мы сели под навесом возле очага. Здесь стоял временный стол, сколоченный из неструганых досок. Нам с отцом его хватало, но вчетвером мы едва поместились. Кто ж знал, что доведётся принимать гостей? Каори пристроилась с краешку: робела. Мне пришлось трижды позвать её, прежде чем она решилась выбраться из-за штабеля брусьев, привезенных днём.
На ужин был рис, отваренный заранее. Отец залил его горячим зелёным чаем.
— Как вкусно! — пискнула Каори.
И засмущалась, спрятала лицо.
— Не надо, — остановил я её, когда после ужина она бросилась мыть посуду. — Ты гостья.
— Гостья?
Её никогда не водили в гости, понял я. Она не знает, как себя вести.
— Хочешь помочь? — буркнул отец. — Помогай. Тоже придумали: гостья…
И пошёл к колодцу за водой.
Квартальные ворота закрыли, старый настоятель остался ночевать у нас. Я подозревал, что он замыслил это с самого начала. Двоим в палатке места хватало, но четверым… И я, и отец испытывали неловкость, отчего суетились больше обычного. Монах неприхотлив, но мы-то должны сделать всё, чтобы старику было удобно! А тут всех удобств — пара тюфяков, дощатый настил да одеяла…
Ничего, отыскали ещё одеяло и пару циновок. Я хотел отдать тюфяки старшим, но отец не позволил, забрал циновки себе. Пока разместились — вспотели. Жаровню не зацепи, шесты не сбей, друг на друга не наступи…
Набились, как пирожки в коробку. Мы с отцом по краям, святой Иссэн и Каори — посередине. Настоятель рядом со мной, девочка — рядом с отцом. Хорошо ещё, Иссэн сухонький, как кузнечик, а Каори мелкая — чистый воробей. Иначе б точно не влезли.
Матушка, подумал я мимоходом. Узнай мама, что трое взрослых мужчин ночуют в тесной палатке бок о бок с десятилетней девочкой — не миновать выволочки! Придумает невесть что, раскричится. Ладно, мы ей не скажем. Я, во всяком случае, точно не скажу.
Некстати вспомнился Шиджеру с его приёмными дочерьми.
Гоня прочь гнусные мысли, я прислушался. Спят? Умаялись за день? Нет, бодрствуют. По дыханию слышно.
— Каори?
— Да…
— Ты своего брата хорошо помнишь?
Тишина. Девочка даже дышать перестала.
— Иоши? — шёпот был похож на шелест палых листьев. Я его едва расслышал. — Иоши хороший. Он мой брат…
Хороший, значит. У Шиджеру было иное мнение: «Жизни сестре не давал. Тиранил, ел поедом. Я его, извиняюсь, даже бил, гонял от сестры: не помогало…»
— Ты помнишь, как он умер?
Теперь затаили дыхание мужчины.
— Умер? Иоши умер?
Её удивление вонзилось мне в сердце острой стрелой. Вопреки всему представилось: они мне врали! Нацуми, Шиджеру, остальные… На самом деле Иоши жив! Сбежал из дому? Прячется? Тайком видится с сестрой?
Нет, невозможно.
— Мне жаль твоего брата. Но он, к сожалению, умер.
Молчание. И наконец:
— Иоши умер, да.
Похоже, она всё-таки сомневалась.
— Ты помнишь, как это случилось?
— Да, помню. Это из-за меня!
— Из-за тебя?!
— Кукла. Моя кукла! — Каори завозилась под одеялом. Я понял: девочка лезет за пазуху, желая проверить, на месте ли её драгоценная кукла. — Это Иоши мне её подарил. Он её сам сделал! Говорил, будто куклу мама сшила, для меня. Ругался, когда я не верила. Я соглашалась: пусть мама. Я-то знаю, что это Иоши…
— Да, он сделал замечательную куклу. Но что с ним случилось? С Иоши?
— Кукла! — в голосе Каори звенело отчаяние. Кажется, девочка досадовала на мою непонятливость. — Мне её Иоши подарил.
— Да, я помню.
— А я её урони-и-ила…
Каори шмыгнула носом: вот-вот расплачется.
— Уронила? Куда?
— В коло-о-о-одец! Хотела достать…
Театр? Сцена, актёры в гриме? Рокочут барабаны?! Нет, на сей раз я видел всё будто наяву. Слушая сбивчивый рассказ Каори, я присутствовал там, в Грязном переулке — бесплотная тень, беспокойный дух, мятущийся призрак.
Не в силах помочь, вмешаться, спасти.
2«Помогите! Кто-нибудь!»
— Воды принеси! — хрипло кричит мать.
Кашляет, булькает, перхает горлом.
Каори ёжится, как от удара. Оглядывается в поисках брата: нет, не видно. Убежал куда-то, а она не заметила. Значит, придётся самой. Надо торопиться: промедлишь — огребёшь тумаков.
— Принесём маме воды, — объясняет она кукле. — Мама хочет пить.
И, подхватив любимицу, спешит к колодцу, оскальзывается на плотном утоптанном снегу. Вчера выглянуло солнце, снег подтаял, а к ночи снова замёрз, покрылся тонкой корочкой льда.
Каменный край колодца тоже обледенел. С третьей попытки Каори пристраивает на нём куклу. Деревянная бадья громко плюхает, ударившись о воду. Кажется, удачно упала: не придётся вытаскивать пустой и бросать снова. Каори дышит на озябшие пальцы, берётся за верёвку. Ворот сломан, надо тянуть. Бадья идёт тяжело — точно, полная! Мама будет довольна.
По крайней мере, не побьёт.
Нога едет на снегу. Девочка хватается за край колодца. Верёвку не удержать одной рукой: вырывается как живая, больно обжигает пальцы. Бадья ухает обратно в колодец. Вслед за ней, задета локтем, кувыркается кукла.
— Нет!
Едва не плача, Каори опирается о каменный бортик. Ложится на него животом, заглядывает вниз. Кажется, она различает плавающую куклу.
— Я тебя вытащу!
Подцепить куклу бадьёй? Каори пытается. Нет, надо спускаться. Страшно. Девочка прислушивается. В доме храпит мать.
— Мама заснула, — сообщает Каори кукле, вновь перевесившись через край колодца. — Я тебя вытащу, а потом уже наберу воды. Мама нас не побьёт. И ругаться не будет. Проснётся, а вода рядом стоит!
Не без труда она забирается на бортик. Берётся за верёвку.
— Каори!
А, это Иоши. Вовремя он вернулся. Вместе они достанут куклу!
— Я…
— С ума сошла?!
— Кукла…
— Слезь сейчас же!
— …уронила. Ай!
В который раз за сегодня Каори оскальзывается. Пальцы вцепляются в верёвку что есть сил. В мокрую, холодную, похожую на вёрткого угря верёвку. Пальцы и раньше-то замёрзли, онемели, а сейчас Каори их и вовсе не чувствует, словно пальцы кто-то украл.
Девочка сползает вниз.
— Каори!
Это Иоши. Успел. Нет, опоздал.
— Каори, держись! Я тебя вытащу!
— Кукла! Она упала!
— Это ты упала! Держись крепче!
Ловкой обезьяной Иоши запрыгивает на бортик, хватается за верёвку. Он хватается, а Каори отпускает: украденные пальцы не держат. Падает в ледяную воду. К счастью, до воды осталось всего ничего. Девочка барахтается, колотит по воде руками. Вор возвращает ей пальцы: девочка хватает что-то мягкое.
— Кукла! Нашла!
— Кто-нибудь! Помогите!
Мама спит, думает Каори. Я тоже хочу спать. Тело сковывает холодом. Одежда делается неподъёмной, тянет вниз, на дно.
— Помогите! Кто-нибудь!
Мама не услышит. И хорошо, что не услышит. А то задаст обоим! Сейчас Иоши её вытащит, и всё будет хорошо.
— Моя сестра! Она упала в колодец!
Каори пытается сунуть куклу за пазуху и уходит под воду. С трудом выныривает.
— Каори! Держись!
Вопль брата мечется, бьётся о стены. Наверху мечется сам Иоши, не находит себе места. Хватается за верёвку, съезжает вниз — так, будто всю жизнь по колодцам лазил.
— Цепляйся! Скорее!
Ей всё-таки удаётся затолкать куклу за пазуху. Руки не слушаются. Рукам никак не ухватиться за брата. Иоши соскальзывает в воду целиком, подныривает под Каори. Девочка сидит у него на плечах.
Как он это сделал, удивляется она. Иоши всё может, да.
— Давай! Лезь обратно.
Лезет один он. С ней на плечах. Сильный, смелый. Лучший брат на свете! Каори хочет ему об этом сказать, но её бьёт безудержная дрожь. Зубы стучат, норовят откусить кончик языка. Потом скажу, решает девочка. Когда выберемся.
Она помогает Иоши. Ну, как может. Цепляется за верёвку. Обледенелый край колодца приближается.
— Давай! — хрипит Иоши. — Хватай!
Она хватается. Ладони соскальзывают. Ещё раз. Ещё. Получилось! Пальцы — крючья, они намертво впиваются в камень, выступающий из кладки. Примерзают к нему. Каори тянется, карабкается изо всех своих невеликих сил. Иоши подталкивает снизу: плечами, спиной, головой.
Девочка распластывается на бортике. Ноги ещё в колодце, туловище — снаружи. Нутро колодца сотрясает кашель: гулкий, сухой. Точь-в-точь трескучий гром во время сухой грозы. Опора под ногами пропадает, Каори едва не падает обратно.
Вскрик. Всплеск.
— Иоши! Ио-о-о-ошииии!!!
Она валится с бортика: к счастью, вперёд, а не назад. Падает лицом в ледяную корку, разбивает в кровь губы, нос. Острые ледяные бритвы полосуют щёки. Каори этого не замечает. Вскакивает на ноги — откуда и силы взялись? Перевешивается через край колодца, рискуя снова свалиться в чёрную воду.
— Иоши!!!
Брат не отвечает. Нырнул, молчит. Не выныривает. Наверное, тоже весь дрожит, зубы стучат. Боится язык откусить, потому и молчит, отдыхает на дне. Мне его не вытащить, понимает девочка.
Она заставляет себя отвернуться от колодца. Сердце рвётся на части: там же Иоши! Но иначе её вопли никто не услышит.
— Помогите! Кто-нибудь!
Тишина. Храп? Храпа нет. Мама проснулась? Мама будет сердиться. Мама будет очень сильно сердиться! Она их побьёт: Каори, Иоши…
Пусть бьёт! Лишь бы…
— Мама!!! Скорее!
Голос срывается. Крик дерёт горло.
— Иоши упал в колодец! Мама! Кто-нибудь!
В щели забора блестит любопытный глаз. Это сосед Шиджеру. У него полно злых собак. У него четыре приёмные дочери, чуть старше Каори. По ночам девочки кричат и плачут. Наверное, Шиджеру делает им больно. Пусть он сделает больно и Каори, лишь бы помог вытащить Иоши…
— Шиджеру-сан! Помогите!
Доска забора сдвигается, встаёт на место. Глаз исчезает.
— Иоши! Колодец! Помоги-и-ите-е!
Она кричит. Кашляет. Снова кричит. Снова кашляет.
Во дворе вдруг становится тесно от людей. Мама, Шиджеру, другие соседи, незнакомцы: они суетятся, шумят, заглядывают в колодец, уходят, возвращаются…
— Там Иоши! Вытащите его!
Ей что-то говорят. Она слышит слова, но не понимает их.
— Иоши! Вытащите!
Какой-то мужчина, раздевшись до набедренной повязки и обвязавшись верёвкой, лезет в колодец. Другие мужчины держат верёвку, вытаскивают спасателя обратно. На руках у голого мужчины — Иоши. Неподвижный, синий. С него в три ручья течёт вода.
— Ему холодно! — кричит Каори. — Надо его согреть!
Ей самой холодно. Но сейчас это не важно.
— Он умер, — надувшись от собственной значимости, объясняет Шиджеру. — Спину сломал.
— Нет! Он живой! Надо его согреть…
Её уводят. Раздевают, заворачивают в сухое, тёплое. Велят сесть у огня. Дают горячего чая. Каори начинает клонить в сон. Рядом плачет мама. Не ругается, а плачет. И Каори понимает, что её брат действительно умер.
Во сне к ней приходит Иоши. Не плачь, говорит он. Всё будет хорошо. Я присмотрю за тобой. Не дам в обиду. Каори смеётся от радости и облегчения. Её обманули. Вот же он, живой! Иоши никогда ей не врёт. Значит, и сейчас он говорит правду. Обещал, что не даст в обиду — значит, не даст. Как бы он стал за ней присматривать, если б умер?
Кукла спит рядом. Она горячая, как уголёк.
3«Истина открывается нам по крупицам»
Последние слова Каори были едва различимы. Нам пришлось затаить дыхание, чтобы их расслышать. Мы ждали продолжения — хотя что тут продолжать? Девочка молчала. Дыхание её выровнялось, Каори начала слегка посапывать.
Заснула.
Умаялась за день. Выговорилась, как, наверное, никогда в жизни. Время позднее. Пора бы и нам… Сна не было ни в одном глазу. Я лежал, глядел в матерчатый потолок. Понимал, что и отец с Иссэном не спят. Уверен, они тоже прислушивались. Ждали, кто начнёт первым.
— Рэйден-сан, я всё хотел у вас спросить…
Голос святого Иссэна прозвучал не громче шёпота. Но каждое слово вколачивалось мне в рассудок, словно гвоздь:
— Почему вы решили отправиться на собачьи бои?
Удивление отца я ощутил так, словно оно навалилось на меня — тяжелей горы. Мы ничего не рассказали отцу о сегодняшнем походе. Ладно, потом расскажу. Сейчас надо отвечать начальству.
— Шиджеру мне солгал, Иссэн-сан. Во-первых, не сказал, что знаком с Нобу. Во-вторых, скрыл, что сам навёл Нобу на подозрительную куклу. И в-третьих, умолчал про собачьи бои…
— Последнее неудивительно, — отметил отец. — Кто же признается дознавателю, что нарушает закон?
— Никто, — согласился я. — Во всяком случае, не такой человек, как Шиджеру. Но это ещё не всё. Шиджеру хотел удочерить Каори. Ему мешал Иоши? Грозился спалить дом? Но когда Иоши утонул, у Шиджеру был целый год, чтобы исполнить своё намерение. Мать согласна, даже напоминает, брат мёртв. Кто ему мешал? Однако же, не удочерил.
— Это действительно странно. Но при чём здесь собачьи бои?
— Простите меня, скудоумного! Мне трудно объяснить связно. Брата Шиджеру загрызла собака — уже после смерти Иоши. Шиджеру не рискнул удочерить девочку — тоже после смерти Иоши. Как это связано? Смерть брата от клыков и страх удочерить Каори? Должно быть, в гибели брата Шиджеру видел происки Иоши. Боялся мёртвого больше, чем живого, ждал беды. Опять же, навёл монаха на куклу, значит, предполагал, что кукла непростая. В чём ещё он мне солгал? Что скрыл? Я хотел увидеть Шиджеру-настоящего, такого, каков он на самом деле. А где это возможно, если не на боях? Я не знал, что мне это даст. Может быть, и ничего. Я рискнул и выиграл.
— Истина открывается нам по крупицам, — задумчиво откликнулся старый монах. — Иногда мы находим эти крупицы в самых неожиданных местах. Вы неплохо справляетесь с поисками, Рэйден-сан. У меня тоже есть кое-что, вряд ли известное вам. Свой рассказ я собирался отложить до утра. Но раз вы всё равно не спите… Думаю, не будет большого вреда, если уважаемый Хидео-сан тоже услышит сказанное мной. Он и так принял самое прямое участие в этом сложном деле. Как считаете, Рэйден-сан?
— Согласен, — ответил я.
Я говорил не как сын, а как дознаватель. С одной стороны, кто же осмелится возражать начальству? Но в данном случае я не солгал ни на рисовое зёрнышко. Для замысла, который уже созревал в моём сердце, требовалось, чтобы отец был полностью осведомлён об обстоятельствах дела Иоши.
— Благодарю за доверие, — отец попытался скрыть смущение. — Дальше меня ничего не пойдёт.
Старик еле слышно засмеялся:
— Я в вас и не сомневался, Хидео-сан. Уверен, вы оба помните, как я отослал вас после осмотра жилища, а сам задержался в доме, арендованном Нобу. Я сделал это не из недоверия к вам обоим. Просто я знаю Нобу не первый год. И у меня появились кое-какие предположения, которые стоило проверить…
4Рассказ Содзю Иссэна из храма Вакаикуса
Нобу из Конгобу-дзи был одарённым человеком.
Гора жира, он никуда не опаздывал. Любитель выпить, он ничего не забывал. Живое воплощение рассеянности, он никого не подводил. Ходок, не знающий устали; советчик, не допускающий ошибок. А если, случалось, он не гнушался мясной пищей, тратил часть выручки на внимание певичек и забывал вовремя брить голову, так это простительные слабости. Во всяком случае, лавочники, с которыми он имел дело, глава монашеской общины, к которой принадлежал Нобу, настоятели храмов, где он брал товар на продажу — никто ни разу не упрекнул Нобу в растрате или присвоении чужого.
Главное, он видел амулеты насквозь.
Если ему отдавали амулет, чей срок действия вышел, и просили отнести в храм для ритуального сожжения — Нобу брал омамори, мял в пальцах, вдыхал запах, прислушивался к дальнему эху. После этого он забирал амулет, а с ним и малую плату за услугу — для обладателей амулетов это было дешевле и проще, чем самим тащиться в дальний храм. Брал он и деньги на приобретение нового омамори — или сразу продавал новый амулет заказчику, если в поклаже монаха имелся подходящий. Но бывало, что Нобу возвращал амулет владельцу и давал совет не торопиться. Амулет ещё хранит силу, утверждал он. Сила пребудет в нём до конца месяца, а может, и до начала нового сезона. Зачем торопиться с расходами, уважаемый? Пользуйтесь на здоровье, а когда оберег отдаст всё до последней капли, тогда и озаботитесь новым.
Плату за советы Нобу не брал. А я добавлю, что в подобных вещах он знал толк.
Теперь о кукле.
Когда я увидел её на полу, возле разорённого алтаря — сразу стало ясно, что сарубобо здесь неспроста. Оставшись в одиночестве, я долго сидел на полу, сжимая куклу в пальцах. Небо не наградило меня такими выдающимися способностями, как у Нобу, но кое-что могу и я, ничтожный. То, что я уловил в первые мгновения, подтвердилось после длительного изучения куклы. Хотите знать, что я уловил?
Ничего.
Просто кукла. Даже не оберег: ни капли силы, ни тени чьего-нибудь присутствия. Смутные отголоски? Должно быть, я их сам придумал, вообразил от усталости. Рэйден-сан, вы помните кладбище Куренкусаби? Могилу банщицы Юко, где покончил с собой несчастный господин Имори? Там я сказал вам, что чую присутствие мстительного духа. Здесь, в жилище Нобу, среди амулетов, с куклой в руках, всё сложилось иначе.
Это важно, запомните: оберег перестал быть оберегом. Сарубобо, кто бы его ни изготовил, для кого бы он ни был изготовлен, всегда содержит в себе некую защиту. Эта же кукла была пуста, словно клетка, из которой упорхнула птица.
Вы мне очень помогли, Хидео-сан. Помните, вы произнесли слова, услышанные вами той ночью? «Добродетель нельзя уничтожить, а зло неизбежно уничтожит само себя…» Это цитата из «Сутры в сорока двух разделах». Я предполагал, на что решился Нобу; вы укрепили меня в моих выводах.
Собачник Шиджеру не зря боялся этой куклы, боялся и ненавидел. Весь страх и всю ненависть, которую он испытывал к маленькому Иоши, Шиджеру перенёс на куклу. В сарубобо для него воплотился яростный заступник сестры, истинный «детёныш обезьяны». Иногда ненависть поразительно обостряет чувства. Лавочник не ошибся: спасая сестру, мальчик утонул в колодце, охваченный последней страстью, превыше иных страстей — защитить уязвимую Каори от всех невзгод.
Тело Иоши погибло в воде. Дух вселился в куклу, изготовленную мальчиком. Вы же знаете, что сарубобо, сделанный бабушкой для внучки или матерью для дочки, связывает женщин незримыми нитями? Иоши не был женщиной, но разве это имеет значение? Окажись он старше, не мальчиком, а юношей, мужчиной, всё могло сложиться иначе. Мужское начало, развившись в должной степени, помешало бы духу Иоши найти убежище в кукле. А может, я заблуждаюсь, и неукротимый дух брата Каори поселился бы в сарубобо, даже если бы небо упало на землю.
Что толку гадать?
Девочка не расставалась с защитником. Я уже говорил о чувствительности Шиджеру — сосед боялся пользоваться Каори, как раньше, чуя опасность. Можно не сомневаться, что брат Шиджеру смеялся над страхами родственника — и однажды, вопреки опасениям Шиджеру, потащил ребёнка на бои, где соскучились по Собачьей Будде.
Я не знаю, когда после этого дух Иоши вышел из куклы и довёл бойцовую собаку до бешенства. Вероятно, это случилось скоро. Ведомый ненавистью мальчика, пёс бросился на хозяина. Собака-убийца — не человек. Даже если её натравил на жертву гневный дух — всё равно это животное. Фуккацу не произошло, как не произошло бы его на собачьих боях, когда на вас, Рэйден-сан, едва не спустили псов.
Брат Шиджеру умер и был погребён.
С того дня Шиджеру не приближался к Каори.
Но деньги?! Выручка за щелчки по носу Собачьей Будды снилась Шиджеру по ночам. Что делать? Поступать с девочкой так, как ему вздумается, Шиджеру мог лишь в одном случае — избавившись от ужасного защитника. Тут он и вспомнил про Нобу, указав монаху на куклу.
Уверен, Нобу сразу уловил присутствие духа в сарубобо. Мстительный дух, решил он. Я не упрекну его за ошибку. Легко спутать месть и защиту, особенно если защитник собачьими клыками загрыз брата Шиджеру. Месть горела в духе Иоши ярче яркого. Ужаснувшись, монах попытался выманить куклу у девочки, а когда не сумел это сделать, украл оберег.
Принеся куклу домой, он вызвал духа и потребовал оставить мир живых, прекратить свои противоестественные деяния. Разумеется, Иоши отказался. И тогда Нобу совершил вторую ошибку, роковую. Он попытался уничтожить злобного онрё, убить Иоши во второй раз.
Нет, не так. Он убил его.
«Добродетель нельзя уничтожить, а зло неизбежно уничтожит само себя…»
Нобу был мастером амулетов. К сожалению, на этом его таланты заканчивались, а знания были недостаточны. Если дух человека не успокоился после смерти тела, оставшись на земле ради великой цели — его можно изгнать разными способами. Утихомирить страсть, составляющую его стержень; заменить одну страсть другой, как это сделали вы, Рэйден-сан, в случае с господином Имори; убедить духа отказаться от преследуемой им цели; молитвами успокоить мятущуюся душу… Есть и другие способы.
Но убийства среди них нет.
Для будды Амиды человек есть человек, даже если он утонул в колодце. Не тело делает нас людьми. Закон непреложен: дух убитого занимает тело убийцы. Заклинаниями и чтением сутр бедняга Нобу прикончил дух Иоши; подчиняясь закону Чистой Земли, дух убитого обрёл новое тело, вселившись в злополучного Нобу.
Но и душа Нобу тоже осталась в своём собственном теле, пусть и на вторых ролях. В подобных случаях закон даёт сбой: насилия, как его трактуют в нашем вещном мире, не было. Монах не резал Иоши, не душил и не сбрасывал с обрыва. Значит, душа Нобу не заслужила схождения в ад. Время от времени Нобу прорывается наружу, умоляет, чтобы его спасли. Рэйден-сан, вы имели несчастье это слышать.
Возможно, это тоже ад. Возможно, закон всегда закон, даже если нам кажется, что он допускает ошибки и двусмысленности.
Ах, Нобу, Нобу! Благие помыслы, дурной итог.
Ты плохо знал «Сутру в сорока двух разделах», бродячий разносчик амулетов. В этой же сутре Будда сказал: «Если человек омрачился, а я считаю это злом, то я должен сохранять милосердие и четыре добродетели, а именно доброту, сострадание, радость и нелицеприятие. Если он снова придёт со злом, я снова должен отвечать добром. Зло усиливает несчастья, возвращаясь к человеку. Зло следует за человеком, как эхо за звуком, как тень за формой, и никогда не избежать этого. Нужно быть осторожным, чтобы не совершать зло».
Я, недостойный монах, повторю: «Нужно быть осторожным…»
Рэйден-сан, вы не против, если я упомяну этот случай в своих «Записках на облаках»?
— Иссэн-сан, — спросил я, когда старик замолчал, — а что должен был сделать Нобу? Вот он узнал, что в кукле скрывается дух мальчика… Изгонять духа, тем паче пытаться его убить — да, понимаю. Это было самонадеянно и едва не стало губительно. Каковы правильные действия в сложившейся ситуации?
— Нобу должен был, — спокойно ответил настоятель. Чувствовалось, что ответ известен ему заранее, — доложить о случившемся главе своей общины. Доложить и дождаться указаний. Если дело не терпит отлагательств, Нобу должен был явиться с докладом к настоятелю ближайшего храма. Если таких храмов несколько, он должен был выбрать наиболее уважаемый. В нашем случае это была бы обитель Вакаикуса и я, недостойный…
Старый монах говорил как по писаному. Вероятно, так оно и было.
— В конце концов, Нобу должен был явиться в службу Карпа-и-Дракона к господину Сэки. О Драконе-и-Карпе известно немногим, Нобу мог и не знать правду обо мне и делах, связанных с дýхами. Но дух погибшего человека воскрес в кукле, значит, имело место фуккацу. Необычное, подозрительное, выходящее за пределы нашего разумения, но всё-таки фуккацу. Куда идут с такими делами? К Карпу-и-Дракону. Помните об этом, Рэйден-сан…
Он перевёл дух.
— Помните об этом, когда вместо того, что предписано, что диктуется здравым смыслом, вы позволяете себе излишнюю самостоятельность. От самостоятельности до самонадеянности — один шаг, и это шаг над пропастью.