— Если бы верила, не спала бы с тобой, — ответила та.
— Но как можно жить с человеком, не доверяя ему?
— Не забывай, у нас дочь. Которая обожает папу.
— И ты готова принести себя в жертву?
— Мы хорошо живем. И мои сомнения не в счет.
— Хочешь доказательств? — И сжал в кулаке телефон. Скажет «да», продемонстрирует фото.
— Нет, — резко ответила она. — В жизни бывает всякое. Кто-то с кем-то спит, и это ничего не значит.
Камень в его огород? Типа, я занимаюсь с тобой сексом, но люблю мужа, и это не измена, а так… Гимнастика для здоровья.
Барановскому стало так обидно, что если бы он давал волю чувствам, то пустил бы слезу.
— Дура ты, Оля, — бросил ей в лицо Вася и ушел.
Они три месяца не общались. Но Барановского не отпускало. Теперь он искал оправдания любимой. Она же не знает, как серьезно он к ней относится. Василий никогда не заговаривал о чувствах. Ждал подходящего момента. Но Оля постоянно держала дистанцию, и он не хотел навязываться…
А что, если она вела себя зеркально?
И Барановский снова явился в салон. Еле дождался, когда все уйдут. В кустах сидел, как в засаде.
Когда Оля, выключив свет, стала выходить, он сгреб ее в охапку. Она сначала испугалась, потом, когда узнала Васю, обрадовалась и стала его целовать. Любовью они занялись в холле, на полу.
— Как же я скучал, — выдохнул Василий, зарывшись лицом в ее растрепавшиеся волосы.
— Я тоже.
— Люблю тебя…
Вот бы она сказала «я тоже», но Вася услышал другое:
— Я знаю.
Помолчали.
— Мне нужно спешить, я уже опаздываю, — сказала она.
— Понимаю. Дома ждет муж… — И отстранился.
— Дочку нужно забрать у бабушки. Она нигде не остается ночевать, даже у нее. — Оля привлекла Васю к себе и нежно поцеловала. — Мы с ее папой сейчас не живем вместе.
— Развелись? — Сердце подпрыгнуло от радости.
— Нет. Просто разъехались на время. Хотим подумать, стоит ли вместе оставаться. Ругаемся часто, и дочка это видит…
Уже прогресс. Но рано Барановский радовался. Семья воссоединилась спустя несколько дней. После чего уехала на две недели к морю.
История повторялась еще дважды. И Василий уже не мог себя винить в бездействии. Он не только признался в любви, но чуть позже предложил Оле руку и сердце, поклявшись относиться к ее ребенку как к своему. Но это не помогло. Они продолжали бегать по кругу. Причем Вася болтался в хвосте. Первым несся супруг Оли, за ним она, а Барановскому выпала роль замыкающего.
Он часто размышлял над тем, почему любимая не выбирает его. Не из-за дочери, явно. Ею уже прикрываться нет смысла. Не любит? А изменника — да? Или все гораздо проще, и дело в бабках. Василий на окладе, пусть и неплохом. Но не жирует. А Олин муж успешный стоматолог. Свою клинику открыл, ей помог с кабинетом. Разве от таких уходят к простым ментам?
От этих мыслей становилось тошно. И Барановский старался ими не терзаться. Особенно после того, как понял, что из МВД уйти он хочет не из-за Оли. Это совершенно точно. За деньгами он как не гнался, так и не будет, а спокойно зажить хочется. И чтобы обнулиться, придется бросить и свою любовницу.
Уж если начинать новую жизнь, то с чистого листа!
Он думал, что опоздает, но прибыл на место без пяти девять. Все благодаря тому, что в доме кончился кофе, и Вася купил его по пути в Мак-авто.
Выгрузившись из машины, он увидел Славу. Он приехал на метро. Его авто вечно ломалось и сейчас стояло в сервисе.
— Приехал Коцман? — поинтересовался у коллеги Василий.
— Нет еще. Ждем-с.
Добронравов стоял в арке, уткнувшись в планшет. Он с ним не расставался. Эксплуатировал, как говорится, и в хвост, и в гриву. И если машина его, мягко сказать, оставляла желать лучшего, то планшет был крутейшим. Если бы вору пришлось выбирать между машиной и планшетом, то Слава явно лишился бы айпада, а не своей «Нексии».
— На чем приедет Иосиф Абрамович? — спросил Вася.
— Думаю, на такси. Он слишком стар, чтобы пользоваться общественным транспортом и водить машину.
— А сколько ему?
— Восемьдесят семь.
— Солидный возраст. И все же я уверен, что вон та «Чайка» коцмановская.
Слава оторвался от планшета, чтобы увидеть черное, идеально отполированное ретроавто.
— Фига себе, тачка, — выдохнул он. — Ляма четыре стоит.
— Серьезно?
— Если не больше. «Чайки» доходят до десяти, но это если с историей.
— Например, на ней ездил Брежнев?
Добронравов кивнул и бросился к машине.
Та лихо заехала на свободное место. Водительская дверь через некоторое время открылась. Но никто из салона не показывался. Вася, что двинулся следом за коллегой, решил, что водитель замешкался, чтобы помочь пассажиру, но он ошибся. За рулем сидел сам Коцман. А медлил он, потому что пристраивал свою трость. Найдя упор, выбрался.
Иосиф Абрамович был одет как гробовщик. Ну или как человек в черном из фантастического фильма с Уиллом Смитом. Траурный костюм, такой же галстук, белая рубашка. Кисти затянуты в кожаные перчатки из лайки. Тоже черные. И с дырочками на костяшках. Считай, рокерские. Помогают крепче держать руль. А это непросто в неполные девяносто.
Коцман был довольно высок ростом. Если бы не гнулся к трости, был бы с Васю. Худой, морщинистый. Волосы растут в самых неожиданных местах. Но только не на голове и подбородке. Зубов нет. Щеки впалые. Как потом оказалось, забыл сунуть протезы. На завтрак он всегда ел кашу, а ее не надо жевать.
— Здравствуйте, Иосиф Абрамович, — поприветствовал старика Слава.
— Шалом.
— Как добрались?
— Успел до больших пробок.
— Машина у вас — супер.
— Неплохая, — закивал лысой головой Коцман. На ней даже пушка не осталось.
— А вы что же, даже без очков водите? — вступил в разговор Василий.
— Зрение у меня хорошее. Относительно, конечно. В глаз белке с двухсот метров не попаду, но оленя на дороге замечу. И я сейчас не о животном. — Старик запер машину на ключ. Не на электронный, а на обычный. — Пойдемте уже в дом. У меня времени всего час.
Слава указал направление. Коцман поковылял к арке. Зрение у него, может, и было хорошим. Но шагал он с большим трудом. Еле-еле. Василию хотелось помочь ему, но старик, сразу видно, гордый, отбреет.
— Думаете, как я, такая развалина, могу хрупких куколок реставрировать? — проскрипел Коцман.
— Благодаря молодым глазам?
— Что они! Я могу ослепнуть, но продолжать свое дело. Жаль, что руки уже не те. Они лучше ног слушаются. Подрагивают, но не всегда. В те периоды, когда пальцы наливаются силой, я и приступаю к самой реставрации. До этого изучаю кукол. Сначала знакомлюсь с ними, флиртую, даю им возможность ко мне привыкнуть. И вот когда между нами возникает связь, во мне просыпаются силы. Они вдыхают в меня жизнь, а я в них. Благо к этому времени у меня все готово для этого. Имею в виду материалы.
— Вы были знакомы с Ивановым?
— Да.
— Вдыхали в его кукол новую жизнь?
— В одну. Вторую отказался брать.
— Как она выглядела?
— Лучше скажу, как пахла: кошачьей уриной.
— Вы поэтому за нее не взялись?
— Конечно нет. Мне в руки попадались игрушки и в более плачевном состоянии. Просто я не хотел иметь никаких дел с Павлом.
— Почему?
— Прощелыга он.
— В каком смысле?
— Посмотрите толковый словарь русского языка, молодой человек, — рассердился Коцман и стал сильнее впечатывать наконечник своей трости в асфальт. — Он раскроет вам значение слова «прощелыга».
— Я и так знаю, что его синонимом является «мошенник».
— А также «плут» и «пройдоха», — вставил свои пять копеек Славик, успев загуглить слово.
— Именно.
— Он вам не заплатил за работу?
Старик издал странный звук. Как будто чихнул. Но скорее всего он фыркнул:
— Еще не родился тот прощелыга, который мог бы кинуть на бабки Иосифа Коцмана. Я беру вперед.
— Тогда в чем дело?
— Иванов продал поддельную куклу одной женщине, имя которой я вам не назову.
— Почему?
— Я его не помню. Ее привела ко мне клиентка. Но тоже не постоянная, поэтому и как ее зовут, запамятовал.
— Вы бы записывали.
— Записываю. Но вечно теряю блокноты.
— А в телефоне не пробовали?
— Туда у меня постоянные клиенты занесены и нужные люди. Иначе запутаюсь в фамилиях. Мне восемьдесят семь лет, что вы хотите, юноша?
— Чтобы вы вернулись к рассказу о поддельной кукле.
— Я-то вернусь, но если вы будете меня перебивать, закончу как раз через час. Так вот принесла она куклу, чтоб я ее привел в надлежащий вид. Я только глянул и тут же отказался. Мне немного осталось, пока жив, хочу заниматься настоящими редкостями. А кукла той женщины была ничем не примечательной. Когда я сказал ей об этом, та взвилась: «Что вы такое говорите? Это раритет! Кукла Викторианской эпохи, очень редкая и дорогая…» Я взял ее в руки, осмотрел. Подделка, причем не самая хорошая. Из викторианского — только фасон платья. А материал его из пятидесятых прошлого века. Бабушкин крепдешин. Кукле было от силы лет восемьдесят. Волосы не родные, как и одежда. А клеймо фальшивое. Без него я бы ее оценил долларов в семьсот. С ним же она обесценилась совершенно. Но женщина купила ее за пять тысяч. И была довольна до тех пор, пока на ручках не облезла краска. Она так гордилась своим приобретением, всем его показывала, и тут такой конфуз…
— Когда она узнала о том, что стала жертвой мошенничества, что сделала?
— Сказала, что пойдет в полицию и напишет заявление. Потом вспомнила, что у нее нет никаких доказательств сделки. Сникла.
— Как давно это было?
— Сейчас лето. А тогда листья были голыми. Но эту весну я еще как-то помню. Значит, осенью. То есть чуть меньше года.
— А со своей вонючей куклой Иванов когда к вам явился?
— Зимой. Деревья были в снегу. Дело в том, что я отдыхаю от работы, глядя на улицу. Телевизора у меня никогда не было, а все хорошие книги я уже перечитал.