Венкерова открыла рот и заговорила, не издавая ни звука, словно у неё вдруг выключили голос. Но Олег безошибочно прочёл по губам: Арабелла. Тело сотрясло крупной дрожью. Он вскочил.
– Нет, нет! – вскрикнула старуха, тянясь следом. Включили звук, надо же. – Не надо врача, Пьер… Я знаю, я плоха, очень плоха… Простой врач не поможет…
Он замер, огорошенный. О чём она говорит? Врач? При чём тут врач?
– Я очень плоха, Пьер, – захлёбываясь рыданиями, выговорила Венкерова. – Очень плоха… Вчера пришли результаты… Мне нужны огромные деньги, Петр Олегович. Я… продам Беллочку.
Из груди старухи вырвался вопль. Она потянула руки к безразлично сидящей кукле, хрипя, выскочила из кресла и схватилась за Арабеллу.
– Нет… Нет… Не-е-ет!
Её старческая сухая грудь ходила вверх-вниз под широкой шифоновой блузкой с большим аграфом. Венкерова, задыхаясь, шептала:
– Как я… Я умру без неё… И с нею тоже умру… Пётр, мне нужны деньги на операцию! Я продам вам Беллу!
Глаза Александры Юрьевны пылали. Зрачки расширились так, что заполонили радужку.
– Я продам Беллу во «Флаинг унд Паппс». Так скоро, как только можно устроить всё с такими деньгами… Мне нужен нотариус. Я дам вам контакты, Пётр. Обеспечьте всё. Мне начали сниться сны…
Старуха пылко прижала Арабеллу к груди. Олег едва подавил желание выхватить куклу. Внутри разгонялся гигантский поршень; он жал, подталкивая сердце к горлу, выжимая мысли и всякие приличия.
Олег держался.
Испытывая почти физическую боль, он помог старухе сесть. Она устроила Арабеллу на руках – так ребёнок сажает на колени большого пупса. Перламутровый, в синь, хвост куклы скрючился между обтянутых гофрированной юбкой старушечьих коленей. Олег заглотнул побольше воздуха, чтобы не закричать. Руки ходили ходуном.
– Мне начали сниться сны, – глядя в глаза своему отражению в полированной дверце шкафа, отчаянно повторила Венкерова. – Белла хочет уйти!
Слёзы катились из её глаз непрерывно, но старуха не щурилась и больше не вытирала лицо. Капли сползали по морщинам, как по протокам: уголки глаз, щёки, носогубная складка, дряблый покрасневший подбородок в крупных порах. Падали на голубую, в мелкий цветок блузку и расплывались тёмными кляксами.
– Я вызову врача…
– О нет, – выговорила Венкерова. – Нет. Устройте сделку как можно скорей. Я должна быть уверена: не будет никакого обмана. Я верю вам, Пьер. Но речь о Белле… И речь обо мне. Хотя не уверена, смогу ли жить без неё…
Старуха захлебнулась, умолкла, вздохнула так же глубоко и прерывисто, как сам Олег. Возможно, в её груди тоже ходил безжалостный тугой поршень.
Он в первые в жизни купил пива. Из открытой банки пахну́ло чем-то родным: тот самый противный, сладковатый запах, что исходил от отца.
Олег шёл, шатаясь, минуя перекрёстки и развязки, игнорируя прохожих и светофоры. С каждого плаката, с каждого билборда, объявления и афиши его преследовал надменный и царственный взгляд Арабеллы.
– Фальшивкой. Не. Расплатиться, – пиная снежный камушек, в такт ударам выговорил он. Зима растянулась в бесконечность; казалось, настоящей весны не будет никогда, время застряло в этом несвежем небе, в тающем снеге, в коричневой крупе на гребнях сугробов.
– Фальшивкой не расплатиться! – отчаянно повторил Олег.
Уж в деньгах Венкерова наверняка смыслит больше, чем в гербовых бумагах. Перевод на карту она не примет – да никакой карты у неё и нет. Фальшивые купюры наверняка распознает сразу; может, конечно, и не сразу, но тогда это должны быть фальшивки очень хорошего качества. Где их достать? Тем более, сроки поджимают. Если Венкерова умрёт – а что-то подсказывало, шептало, колосилось внутри неистребимым предчувствием: это случится, скоро! – Арабелла вместе с прочим имуществом бабки может отойти неведомо кому и куда. Нужно вызволять куклу сейчас. Что делать? Что делать?!
Мысли вились, бились. Но на самом деле всё было просто.
План оформился в голове, ещё когда Олег впервые встретил обречённый, испуганный взгляд Александры Юрьевны.
…Он улыбнулся незнакомой девушке, в которой на миг блеснуло то самое царственное выражение: тяжёлые веки, тёмное, пышное облако чуть вьющихся волос, застывшее изумрудное пламя в узких восточных глазах.
А впрочем, зачем мне в хостел.
Всё своё ношу с собой.
Он усмехнулся, нырнул в метро и поехал на вокзал. Если поторопится – окажется в Крапивинске уже к утру, как раз к тому времени, как открываются все конторы, которые нужны, чтобы продать квартиру.
Глава 12. Арабелла
– Александра Юрьевна, как вы сегодня?
В голосе – никакого бархата, никакой излишней благоговейности, деловитой обходительности прилежного юного служки из фешенебельного салона. Нет. Прочь всё это. Вон отстранённость и почтение, выкрутить на полную тревожность и осторожное сочувствие – но без унижения, без жалости. Забота. Искреннее сожаление и сострадание.
Играй, Олежек.
Старуха выглядела ещё лучше прежнего – в плане одежды и прочего. Но внутри…
Я не смог сдержаться, отшатнулся: такая безысходность глянула из её глаз. Воздух вокруг Венкеровой дышал усталостью, горячкой и страхом. Зрачки блестели, словно в глаза впрыснули белладонну.
– Я могу сделать что-то для вас?
Слова вырвались против воли. Я не хотел спрашивать ни о чём таком. Я собирался её обмануть, и это было как обмакивать нож в мёд. А она схватила меня за руку, вцепилась так, что хрустнули пальцы… Я чуть не закричал.
– Помогите мне достать денег. Я поняла. Я не отдам Беллу. Я умру тотчас, как её заберут. Без неё не жизнь. Где мне достать денег, Пьер?
Ошеломлённый, истерзанный срочной продажей квартиры, измученный тремя бессонными ночами, качкой в поезде, сбором документов, общением с покупателями, выселением проживавшей в квартире семьи, я не сразу понял, о чём она.
– Я не отдам? – медленно, вслушиваясь в каждый слог, повторил я.
– Нет! – отчаянно воскликнула старуха, ещё крепче сжимая моё запястье. – Нет!
Её голос поднялся почти до визга. У меня засвербело в затылке, а потом голову охватила тяжесть – горячая, густая, как плотная меховая шапка. Мне показалось, в прихожей кончился кислород. В этой квартире вообще было сложно дышать.
– Я принёс деньги, – деревянным голосом, по инерции проговорил я. Лицо застыло; всё снаружи застыло, на секунду я испугался, что окаменел и теперь заперт в теле, как в изощрённой, облегающей ловушке. Но дёрнулся глаз, потом щека, потом палец. Я стряхнул руку Венкеровой. Испуганно повторил: – Я принёс деньги! Я продал квартиру!
– Квартиру? – прохрипела старуха. – Какую квартиру? У вас есть деньги, Пьер? Отдайте мне! Я верну… всё верну… Я всё распродам… Я хочу жить. Жить!
– Так продайте мне Арабеллу! – крикнул я.
Глаза у Венкеровой полыхнули, она открыла рот и захлебнулась слюной, закашляла, брызгая и икая. Она шагнула ко мне вплотную, и я испугался, что она дотронется до меня. Она прокажённая. Ей суждено было умереть; хуже того, ей суждено было остаться без куклы. Если она дотронется – эта проказа, это проклятие падёт на меня.
Я отпрыгнул, врезался в вешалку и повалил её вместе с лавиной шляп и пальто.
– Нет. Я не отдам Беллу! – с болью, с искренним отчаянием взвыла Венкерова. К шее у неё прилила кровь, щёки раздулись, кожа натянулась, сделав лицо похожим на маску. В прорезях глаз сверкали огоньки – как в морской пучине.
– Где она? – брезгливо, властно спросил я.
– Нет! Нет! Нет! – заорала старуха, подскакивая к дверям в комнату и растопыривая руки. – Я не буду продавать её! Не забирайте! Нет! Нет!
Меня окатило горячей волной; одновременно пошли мурашки, и в горло вполз взрывной холод, делающий голос ледяным и звонким, – тот самый холод, который я почувствовал, когда узнал, что отец истратил предназначенное на мамины лекарства.
А ведь я хотел помочь этой бабке. Я считал это свой расплатой. Нашей с отцом расплатой. Его поступок убил маму, но я, я куплю куклу у этой сумасшедшей Александры, и на полученные деньги она сможет купить лекарства, нужные ей. Мама умерла из-за Изольды, но благодаря Арабелле выживет Венкерова – и в этом был высший смысл, план, план выверенный, стальной и изящный, как линии небоскрёба. Мы часто не видим его за облаками, но он есть, и он ведёт нас в глубоком мраке жизни. Сейчас облака разошлись, я видел его кусок – с куклами и лекарствами, – и готов был добровольно стать его воплощением, его частью…
Но Венкерова рушила всё. Стояла, раскинув руки, беспомощная, красная, готовая биться насмерть.
Что ж. Я тоже готов.
Я сделал шаг, и в голове зазвенел гонг: я прикоснулся к страху, к самому нутру страха, хотя это была всего лишь слетевшая с её ноги стоптанная домашняя туфля. За нитяной, унизанной бусинами занавеской я видел очертания Арабеллы, слышал её возбуждённое дыхание и зов. И мне хотелось развернуться и убежать. И укрыться от этого страха навсегда, навсегда, навсегда, до самой смерти.
Ужас поднялся к горлу, сдавил, сузил зрение до двух цветных точек, выключил звук. Только ужас. Только сведшая пальцы судорога. Только тяжесть рюкзака с куклами и пачками купюр, пригибавшая, прибивавшая к земле.
– Отойдите, – велел кто-то, и я понял, что это я, только когда подошёл к проходу в комнату и сдвинул визжащую Венкерову. Она рухнула набок, видимо, в полуобмороке. Она больше не хрипела, не просила, не плакала – тонко выла на одной ноте, не сводя с меня глаз, пока я шёл по комнате, распахивал звенящее стекло дверцы, касался моей русалки.
Моей. Моей!
Пальцы укололо теплом. В лицо ударило жаром. Мне стало больно, больно, как будто ожог кипятком умножили на десять, окатили меня с ног до головы. Я взялся за Арабеллу, как за оголённый провод. Но после провода не выживают. Я выжил. Я вытерпел брызнувшие из глаз искры, взрыв за переносицей, резкий рвотный позыв… Я вытерпел, я схватил куклу, прижал её к груди, ловя взволнованный перестук. Так-тики-так. Так-тики-так. Не только моё сердце. Её тоже.