– Хорош шуметь, люди спят!
Люди, видимо, действительно спали: кроме этой девушки на всём этаже я не встретил больше ни души. А может, все были на парах. Часы показывали начало второго, но за окнами висела плотная войлочная мгла, по-прежнему шёл дождь, и казалось, что на дворе девять вечера. Я навалился на крайнюю дверь коридора; хрупнув, повернулся ключ, и я оказался в своём новом доме – узком и длинном, как советский пенал. Всё ещё стоя на пороге, я зашарил по стене в поисках выключателя. Внутри стояла жуткая духота; я двинулся к окну и шагал, шагал, минуя тумбочку, шкаф, стол, кровать, а комната всё не кончалась. Я шёл, как в матрице; зарешёченное окно, в которое, пробиваясь сквозь прутья, тыкались ветки, никак не приближалось. Я схватился за столбик двухъярусной кровати, подтянулся, перехватил другой рукой подоконник и наконец взялся за ручку окна. Повернул, распахнул – в комнату ворвался стылый уличный воздух с капельками дождя. Я затащил внутрь сумки, сел на матрас, брошенный поверх такого же панциря, на какой я наткнулся в коридоре.
Яркий свет длинной офисной лампы слепил глаза, но здесь, на нижнем ярусе, было получше, посумрачней. Я посидел, зажмурившись. Потом из-под ладони оглядел комнату: белые стены с розетками, пустой стол, под ним тумба. Подоконник весь в каких-то пятнах, хотя окна свеженькие, ещё в заводских наклейках.
Тут резче, чем в коридоре, пахло краской и штукатуркой. Судя по клокам пыли в углах, после ремонта в этой комнате вообще никто не жил. Ладно. Буду первым.
– Ладно, ладно. Ладно.
Не знаю, сколько я просидел. Когда встал – по ногам разбежались мелкие иголки, рука занемела. Надо было что-то делать, разобрать сумки хотя бы. Пойти в банк, разобраться с куклами. Записаться к юристу, узнать про мамины счета. Добраться до магазина купить чайник – я даже не додумался взять его из дома. Не возвращаться же теперь – там, поди, семейство уж вовсю обосновалось.
В общем, дел было – уйма. Сил – ноль.
Я сделал круг по комнате, погасил свет и снова сел на кровать. Встал. Закрыл окно. Лёг. От подушки пахло сухим и затхлым. Я подмял её кулаком, вытянул из рюкзака футболку и накинул сверху. Стало терпимо. Отвернулся к стене и закрыл глаза.
Какой бесконечный, бесконечный день.
…Я проснулся от урчания в животе; в комнате стоял мрак, только далеко за окном мелькали, расплываясь, огоньки светофоров. Очень хотелось есть. С утра я только выпил чаю, потом, пока общался с арендаторами, было не до того. Потом пришёл в общагу и уснул. И проспал… сколько… с ума сойти, пять часов проспал…
Где-то в рюкзаке лежало печенье. Я достал, съел, но оно только ещё больше раззадорило аппетит. Я потряс рюкзак над кроватью, вываливая содержимое, обулся, накинул куртку и вышел в коридор. Надо разведать, где тут продуктовый.
В голове по-прежнему царил хаос; умом я понимал: начиналась другая жизнь и пути назад не то чтобы нет – самого «назад» больше не существует. Но сердце требовало сейчас же выйти вон, сесть на автобус и гнать домой. Я прямо видел – сквозь общажный коридор, сквозь пар, вырывавшийся из дверей кухни, – наши окна. Видел машущую мне маму – расплывчатый силуэт в стекле семнадцатого этажа. Какой-то частью себя искренне верил, что если сейчас рвану домой, если успею до полуночи – обязательно всё вернётся, обязательно всё будет как прежде…
Пустое это дело – плакать на холоде.
Я сбежал по кривым бетонным ступеням и через пустырь направился к скоплению огней – на противоположной стороне шоссе мигали вывески кафе и шаурмичных. Среди забегаловок отыскал круглосуточный минимаркет и встал у витрины с готовой едой. С одной стороны, это точно будет съедобно. С другой – цены больно кусачие. Первое время придётся, наверное, экономить. Слишком плохо я представляю, что будет дальше, на что придётся тратить… Может быть, и поступать придётся платно в сентябре.
Я вздохнул, отвернулся от прилавка с сэндвичами и пошёл к лоткам с овощами. С борщом, конечно, вышло не очень, но пожарить картошку-то я смогу: у меня даже сковородка имеется. В чехле из-под коньков.
Глава 5. Катя
Олег выглянул из комнаты, когда сумерки за окном окончательно сменились тяжестью ночи. Судя по всему, в общаге в это время жизнь только начиналась. В коридоре появились люди, распахнулись двери, донеслись откуда-то гитарные переборы, а из кухни запахло нормальной, домашней едой. Коридорные лампочки вкрутили, и на кровати, об которую Олег запнулся днём, обнаружилась целая толпа студентов. Лиц было не различить; кто-то сидел на матрасе, кто-то – прямо на полу. Тут же валялись тетради, планшеты, провода наушников и зарядок…
Со сковородкой под мышкой, кульком картошки в руке и телефоном в кармане Олег заглянул в кухню и тут же отскочил: мимо, задев его щёку, пролетела влажная куриная шкурка. Ударившись в стену, шкурка мягко сползла по кафелю в мусорный бак. Олег выдохнул, обернулся и врезался в толстяка, который тут же принялся извиняться:
– Прости, братан, я курицей не целился. В мусорку хотел. Прости.
Олег помотал головой, решил, что в первый день затевать ссору не стоит, и, быстро оглядев толстяка (вроде не опасен), махнул рукой:
– Да ладно. Слушай, помоги, пожалуйста, газ зажечь. Я не…
Хотел сказать «я не местный», но на язык подвернулось:
– Не умею.
– С другого этажа, что ли?
– Д-да. С другого.
Ну, формально так и есть. С семнадцатого.
– Давай. Какую тебе зажигать? Пьезушка есть?
– Пьезушка?..
– Пьезозажигалка. Пистолетик такой, чтобы зажигать. Спичками не очень.
– А… Нет.
– И у меня нет. – Толстяк расплылся в улыбке. – Ты попроси у Кати, вон она. Она нормальная, научит. Ка-ать!
Девушка, стоявшая у заставленного кастрюлями окна, обернулась. Олег подался вперёд и, забыв о собеседнике, уставился на Катю. Та близоруко сощурилась, откинула со лба чёлку и глянула на толстяка:
– Чего, Ярик?
– Тут с другого этажа челик пришёл, помоги с плитой разобраться. У тебя же есть пьеза?
Катя вздохнула, вытерла ладони о штаны и кивнула Олегу.
– Давай. Что там тебе ставить надо?
– Ка… картошку пожарить.
– Нарезал уже?
Олег вытащил сковородку, тряхнул кульком, демонстрируя: мол, нет, не нарезал; тонкий полиэтилен порвался, и грязные картофелины раскатились по липкому полу.
Он бросился подбирать.
– Нарезал… – донеслось сверху. Катя снова вздохнула, забрала у него сковородку и водрузила на плиту. – Чистить-то умеешь?
Олег дёрнулся, но девушка спрашивала вроде бы без издёвки, хотя и смотрела на него без всякого интереса. Вблизи она выглядела уставшей, бледной и почти что тощей в огромных штанах и длинной кофте. Но красота и из-под хламиды просвечивает, говаривал отец, и Олег в кои-то веки был с ним согласен.
Собрав картошку, он поднялся и ещё раз искоса посмотрел на Катю. В резком кухонном свете она казалась рыжеватой; большие тёмные глаза цветом походили на ореховый пряник.
Катя в третий раз вздохнула и велела:
– Почистишь – скажешь.
Вернулась к подоконнику и загремела там чем-то.
Олег осмотрел свои руки, испачканные в земле, покосился на большую зелёную кастрюлю в углу и опомнился, что ножа-то и нет.
– А… Катя… Извини, можно нож?
Катя без удивления, не оборачиваясь, кивнула на стол, где среди пачек яиц, обёрток и тарелок блестел узкий синий нож. Олег взял ножик, ухватил картошину и вонзил лезвие в брызнувшую соком мякоть.
– Забавно. Это где тебя так учили картошку чистить?
От неожиданности рука дрогнула, лезвие соскользнуло и прыгнуло на палец; к счастью, неглубоко.
– Ты можешь мне помочь? – выпалил он, думая, что день вместил в себя уже слишком много: натянулся до самого предела, вот-вот лопнет.
Катя поморщилась, и ему в голову пришло, что просто так она время на него тратить не будет.
– Давай в обмен. Я могу тебе часть картошки отдать…
Он имел в виду сырую, но Катя, видимо, подумала про готовую, фыркнула, отобрала нож, быстро вычистила три картофелины и кинула в раковину. Они ударились о жесть с грохотом и вселенским звоном на всю кухню. Катя и ухом не повела. Сунула нож обратно Олегу:
– Мой, режь, доска на столе. Всё, у меня тесто подошло.
И опять загремела у окна, размешивая что-то в огромной чашке. Пока Олег неловко кромсал картошку, Катя поставила на плиту тонкую сковороду, и вскоре на кухне одуряюще запахло горячими, поджаристыми блинами. Олег чуть язык не проглотил, да и не он один: народ то и дело оборачивался к плите, заглядывали даже из коридора.
Стопка блинов быстро росла, а вот дела с картохой шли плохо: Олег еле-еле дорезал первую, порезался на второй, а на третью плюнул: сунул в кулёк к нечищеной.
– Готово? – окликнула Катя.
– Да.
– Клади в сковородку.
Он сбросил картошку в сковородку и застыл, не зная, что дальше.
– Да что с тобой? Масло-то кто наливать будет? Лопатка есть?
Олег уже десять раз пожалел, что дома не сгрёб всю посуду в мешок и не взял с собой. Дома. Дома… Он резко утёр кулаком глаза и буркнул:
– Нет.
Катя помолчала. Глянула удивлённо.
– Ты откуда такой? – И сама налила на поверх картошки масло. – Мешай теперь лопаткой вот этой. Посоли. И следи, чтобы не подгорело. На газе быстро.
Уткнувшись взглядом в пол, Олег механически елозил лопаткой по сковороде. Катя, картошка, голод отошли на второй план. Опять показалось, что, если рвануть прямо сейчас – успеет, вернётся.
Терпеть не было сил; он подхватил сковородку, рывком, до скрипа повернул переключатель и погасил газ.
– Не дожарилось же ещё! – воскликнула Катя.
– Ничего… Спасибо…
Держа сковородку на вытянутой руке, забыв на общем столе остатки картошки, он выбрался в коридор и побрёл к своей комнате.
– Всё в порядке? – окликнули из кухни, кажется, Катя, а может, кто-то другой.
Олег мотнул головой и ускорил шаг. Навалившись на дверь, почти упал внутрь комнаты. Сковородка накренилась, половина кривых, недожаренных долек просыпалась на пол. От запаха масла кружилась голова. Олег сунул сковородку в пуст