Вот и ломай после этого в очередной раз голову, кто там чей-то хитроумный «агент влияния», а кто просто – тупой «иностранный агент», представитель не то «пятой», не то «шестой колонны» внутри страны. И на кой ляд нашей кривой исторической козе снова баян-аккордеон понадобился…
Вновь процитирую главного отечественного архивиста Козлова.
«Всеобщая изощренность XX столетия вряд ли может вызвать у кого-либо сомнения. История фальсификаций в этом смысле не стала исключением. Масштабы подлогов, равно как событий и лиц, которым они были посвящены, нередко соответствовали масштабам событий и деятельности лиц, которыми оказался богатым век. Достаточно вспомнить поразившую мир фальсификацию дневника Гитлера.
Впрочем, такими же масштабами отличались и явления противоположные. Как не вспомнить в этой связи отрицание советским руководством подлинности протоколов Молотова – Риббентропа о разделе сфер влияния накануне Второй мировой войны и многолетние усилия советских историков, доказывавших их подложность. Можно напомнить и о примитивных, но преисполненных восхитительного упорства стремлениях доказать подложный характер документов, связанных с уничтожением польских военнопленных в 1940 г. по решению Политбюро ЦК ВКП(б)»[45].
Почему я привожу здесь эту цитату? Чтобы показать, что между поведением Дюкова и Козлова в вопросе «пакта Риббентропа – Молотова», по большому счету, никакой разницы нет. Оценочные суждения по поводу масштабов исторических фальсификаций – всегда пожалуйста, но при чем здесь «многолетние усилия советских историков что-то там скрыть или опорочить»?
Вытащить с большой помпой рукописные правки И. В. Сталина по тексту советско-германского договора о ненападении (заметьте – договора, но отнюдь не «секретного протокола») и выдавать их за некие «разоблачительные материалы» – будьте любезны, нужна лишь ловкость рук – и никакого мошенничества. Лучше бы вместо сотрясания воздуха сии ученые мужи привели бы в своих публикациях натурные изображения пресловутых «секретных протоколов». Только не из коллекции фон Лёша, а из пакета № 34, хранящегося в президентском архиве.
Слабо вам сделать это? Тогда сидите скромно в сторонке и берите пример с руководства МИД России, которое не лезет поперек батьки в пекло, а по-прежнему дает по сему щекотливому предмету крайне осторожные и всесторонне выверенные суждения. Почитайте, к примеру, статью Лаврова, приуроченную к 70-летию начала Второй мировой войны, и убедитесь в этом сами[46].
Сегодня речь уже идет не о том, были или не были секретные протоколы и творением чьих рук они являются – гитлеровских или же, наоборот, англо-американских спецслужб. Вопрос, на мой взгляд, стоит гораздо острее, и формулировка его должна быть примерно следующей: кто, когда и с какой целью запустил на историческую и внешнеполитическую орбиту не где-то там за рубежом, а в нашей собственной стране материалы, хранящиеся в пакете № 34 Архива Политбюро ЦК КПСС?
Судя по достаточно скудным свидетельствам бывших работников Общего отдела ЦК КПСС, первые документально зафиксированные факты нахождения «секретных протоколов» в «Особой папке» относятся к началу перестройки, но никак не ранее начала горбачевской эпохи.
В отличие от материалов по Катыни, которые, согласно записи В. Е. Галкина на пакете № 1, докладывались в закрытом виде заведующему Общим отделом во времена Л. И. Брежнева К. У. Черненко и затем им же снова перепакетировались, материалы о секретных советско-германских договоренностях довоенного периода еще не имели в то время особого вида хранения документов «Особой папки» – в закрытом и опечатанном пакете. Об этом, кстати, прямо говорил покойный В. И. Болдин в своей книге «Крушение пьедестала», если, конечно, он говорил то, что было на самом деле, а не то, что ему хотелось бы сказать в условиях новых исторических реалий[47].
В подтверждение процитирую статью бывшего сотрудника «Особой папки» Общего отдела ЦК КПСС Юрия Мурина в газете «Совершенно секретно».
«Работая над выявлением документов по советско-германским отношениям за предвоенный период, я обратил внимание на несколько небольших по объему дел. Это были подлинники секретных статей советско-германского пакта 1939 года, получившего название “пакт Молотова – Риббентропа”. Запомнились подписи Молотова, Риббентропа, а также росчерки Сталина и Риббентропа на карте раздела сфер влияния. (На самом деле это карта к Договору о дружбе и границе, на которой Риббентроп, в отличие от Сталина, поставил дату 28/IX-1939. – Прим. авт.) Номера дел с секретными статьями пакта и картой оказались литерными. Это означало, что дела были включены в опись уже после ее оформления и находились на обычном, т. е. совершенно секретном, а не специальном хранении. Хранитель фондов разъяснила, что документы были переданы из МИДа, где находились в личном сейфе Вячеслава Молотова. В 1987–1989 годах средства массовой информации стали чаще вспоминать о “белых пятнах” в истории, в том числе о подлинниках секретных статей советско-германского пакта 1939 года. 28 марта 1989 года состоялось заседание комиссии ЦК КПСС по вопросам международной политики. В своих выступлениях ученые В. Кудрявцев, А. Чубарьян, Ф. Ковалев, Г. Арбатов не отрицали существование секретных статей пакта (так как в ФРГ сохранилась их фотопленка), однако судьба подлинников оставалась загадкой. По официальным заявлениям МИД, КГБ, ЦК и Минобороны, их не находили.
Учитывая взрывоопасный характер обнаруженных подлинников секретных статей, мы с заведующим VI сектором Л. А. Мошковым решили изъять эти документы с совершенно секретного хранения и передать их на закрытое, в запечатанном пакете.
В начале апреля 1989 года заведующий Общим отделом ЦК В. И. Болдин затребовал секретные статьи пакта. Через некоторое время документы возвратились с указанием: никому никаких справок не давать. На конверте Мошков сделал запись о том, что документы были доложены В. И. Болдину.
Однако М. С. Горбачев на I съезде народных депутатов СССР 1 июня 1989 года, отвечая на вопрос о подлинниках секретных статей пакта, заявил: “Мы занимаемся этим вопросом. Подлинников нет, есть копии, с чего – неизвестно”. Через некоторое время меня вызвал Мошков.
– Положение очень серьезное, – сказал он, – руководство спрашивает наше мнение о возможности уничтожения этих документов.
– Но о существовании подлинников знают некоторые сотрудники…
– Возьмем подписку о неразглашении.
После обсуждения пришли к решению доложить В. И. Болдину о нашем отрицательном отношении к данному предложению. В. И. Болдин выслушал наши доводы и не настаивал. Казалось, что документы надежно спрятаны в закрытом пакете. Но в обществе происходили серьезные перемены, события развивались стремительно.
Прошли “дни ГКЧП”. Во второй половине декабря 1991 года, перед самым уходом с поста президента СССР в Архиве Политбюро появился Михаил Горбачев в сопровождении помощника и охраны. Его прихода здесь ждали: на сдвинутых во всю длину комнаты столах лежали документы, составляющие особую государственную тайну. Речь шла о надежном их сохранении от возможной утраты при смене власти. Выбрав удобный момент, задаю вопрос М. С. Горбачеву:
– Михаил Сергеевич, везде говорилось, что подлинники секретных статей пакта в архиве не обнаружены, а они хранятся здесь, и мы о них знаем.
– Ну что ж, – ответил М. С. Горбачев, – мы же объявили их с самого начала недействительными.
Михаил Сергеевич ушел, а мы вскоре получили распоряжение от руководства срочно передать документы “Особой папки” в Архив Генштаба. За два-три дня в опломбированных мешках документы перевезли в здание Министерства обороны. Прошло немного времени, и от нового начальства мы получили указание вернуть все на старое место, что было так же оперативно исполнено. (?)
В октябре 1992 года средства массовой информации на весь мир заявили, что подлинники секретных статей пакта 1939 года наконец-то найдены, и тогда же состоялась их публикация наряду с другими рассекреченными документами. Так закончилась эпоха документов с грифом “Особая папка” и закрытых пакетов, ставших теперь достоянием истории»[48].
Отсюда для меня следует один очень важный вывод. По крайней мере, в брежневский период никакой «остроты» вокруг этих документов не существовало и в помине. По гораздо более острым проблемам Общий отдел ЦК информировал членов и кандидатов в члены Политбюро безо всякой утайки, хотя, как правило, и не вдавался при этом в детали. А если это так, то на сделанные и МИДом, и КГБ, и Международным отделом ЦК запросы обязательно последовал бы хоть какой-то вразумительный отклик вместо непонятной, плохо аргументированной и слабо мотивированной «игры в несознанку» работников Общего отдела.
Первыми, кто «пощупал секретные протоколы своими руками» и впоследствии публично засвидетельствовали это, стали заведующие Общим отделом ЦК А. И. Лукьянов и В. И. Болдин. До сих пор не понимаю, зачем Валерию Ивановичу понадобилось приводить в статье «Над пропастью во лжи» вот это изображение служебной записки А. И. Лукьянова? Кого он тем самым хотел вывести на чистую воду – Горбачева или Лукьянова[49]?
И вообще, как оказалась у вчерашнего узника Матросской тишины, у подследственного по делу ГКЧП эта записка? Хранил он ее у себя дома, что ли, проходя подозреваемым по подрасстрельной статье «Измена Родине»? Чушь, да и с какой целью? Дал «по старой дружбе» кто-то из работников «Особой папки»? Маловероятно, кто станет рисковать и подвергать свою служебную карьеру опасности, передавая служебный материал человеку, обвиняемому в измене Родине? Из текста этой записки, кстати, вовсе не следует, что речь идет именно о «секретных протоколах». Смотрите сами.