Постановление от 3 июня анализирует ближайшие задачи внешней политики Германии: раздел Чехословакии между Польшей, Германией, Венгрией, соглашение Германии с Италией по австрийскому вопросу, захват Мемельской области как плацдарма для нападения на СССР»[69].
Прошу особо отметить – до Мюнхена оставалось еще почти три года!
Цитируем далее. «Немалое внимание в “постановлениях” уделено оценкам деятельности Коминтерна и выработке политики ВКП(б) в отношении этой организации. 16 декабря 1934 г. Политбюро обращает внимание Исполкома Коминтерна на то, что деятельность отдельных секций Коминтерна идет вразрез с соответствующими директивами Политбюро и создает затруднения для руководства внешней политики СССР. 7 января 1935 г. Политбюро принимает специальное развернутое решение по этому вопросу. По его мнению, мировая социалистическая революция в современных условиях не может быть вызвана искусственно. Коминтерну поэтому должна быть теперь отведена “вспомогательная и подготовительная” роль, его деятельность необходимо полностью подчинить интересам Советского государства, а они заключаются в том, чтобы исключить изоляцию СССР[70].
Вопрос о подлинности “постановлений” стал предметом оживленных споров среди исследователей буквально сразу же после их обнаружения. Американский советолог М. Ловенталь обратился в этой связи в 1960 г. к знатоку новейшей истории – историку и собирателю архивных документов Б. И. Николаевскому, находившемуся в эмиграции.
Ознакомившись с присланными материалами, Николаевский склонился к тому, чтобы признать их подлогом. По его мнению, в пользу этого говорили следующие факты: Политбюро собиралось на свои заседания раз в неделю в определенный день, среди представленных “постановлений” нет решений по целому ряду вопросов, рассматривавшихся Политбюро, и в то же время здесь имеются такие постановления, которых просто не могло быть (например, об отмене коллективизации).
Ловенталь не согласился с аргументацией Николаевского. “Я всегда считал, – писал он Николаевскому, – что документы являются выдержками, – таким образом, это не должно противоречить Вашим заметкам. Я смотрю на эти документы как [на] сжатые доклады, которые посылались важным советским агентам по всему миру, с тем, чтобы осведомлять их о буднях политики Советского Союза”.
Несмотря на то что оба ученых остались каждый при своем мнении, в последующей литературе “постановления” либо прямо рассматривались как подлог, либо использовались с обязательной оговоркой относительно возможности их фальсифицированного характера.
В настоящее время фальсификация “постановлений” (По мнению Козлова. – Прим. авт.) очевидна.
Во-первых, автор фальсификации не знал подлинного устройства высших органов партийного руководства: все постановления у него названы “постановлениями Политбюро ВКП(б) ”, тогда как высший партийный орган всегда назывался “Политбюро ЦК ВКП(б) ”.
Во-вторых, в своем творческом запале он употреблял выражения, просто немыслимые для решений высшего органа партии. Понятно, когда Политбюро ЦК ВКП(б) оценивало как “сговор”, например, договоренности Германии и Франции. Но пролетарская идейность и партийность просто не позволили бы в официальном партийном документе, пусть и совершенно секретном, употреблять аналогичное выражение в отношении поисков союзников СССР, договоренностей, например, с Великобританией, Ватиканом, Германией, Францией, – но именно на “сговор” с этими государствами нацеливают решения Политбюро руководство советской внешней политики. Фальсификатор в данном случае не смог скрыть своего “классового лица”, поскольку такие союзы для него выглядели именно как “сговоры”.
В-третьих, в настоящее время нам известны подлинные постановления Политбюро ЦК ВКП(б), в том числе и за 1934–1936 гг. Ни по характеру рассматривавшихся вопросов, ни по форме, ни по стилистике они не имеют абсолютно ничего общего с “постановлениями Политбюро ВКП(б) ”: это сугубо деловые, сухие записи, лишенные какой-либо риторики и многословия, с конкретными поручениями конкретным ведомствам и лицам. Таким образом, мы можем сделать твердый и окончательный вывод: перед нами сфальсифицированный комплекс документов.
Но, констатируя этот безусловный факт, мы не вправе отказаться от попытки ответить, по крайней мере, на три вопроса: кто и с какой целью прибег к столь масштабному подлогу, как он был изготовлен, и каково было реальное воздействие этого подлога на принятие ответственных политических решений германским руководством? Именно эти вопросы и ответы на них представляют гораздо больший интерес, нежели сам факт разоблачения фальсификации»[71].
Во многом я согласен с вышеприведенными доводами Козлова, особенно с их заключительной частью. Нужно, просто необходимо во всем детально и скрупулезно разобраться. Хотя бы потому, что писал эти «очевидные фальшивки» отнюдь не пришибленный жизненными невзгодами идиот или охочий до рейхсмарок авантюрист международного масштаба, а очень информированный человек и, безусловно, выдающийся аналитик того времени.
А попадаться на дешевки типа «автор не знал точного названия высшего органа партийного управления» просто недопустимо для работника основного государственного архива. Ведь мы имеем дело не с фотокопиями документов, а с произвольным изложением того, что в них содержалось. И все эти сермяжные «клазустуры» приводились либо для отвода глаз, либо для пущей важности, но сути дела при этом не меняли. Главное здесь – вопрос о том, представляла ли эта информация интерес для немцев, была ли она востребованной в руководстве рейха, использовалась ли им при выработке конкретных внешнеполитических шагов или нет?
Еще одна существенная деталь – писал донесения в Вене один и тот же человек, которого можно было бы, при наличии доброй воли, сравнительно легко «вычислить» по почерку и далее без особого труда пройтись по его контактам и связям. При составлении текстов донесений автор, очевидно, маскировался, чтобы при возможном их перехвате было бы невозможным сразу определить первоисточник информации. Наконец, упомянутые в сообщениях неизвестного сочинителя «постановлений» работники НКИД и полпредства (посольства) СССР в Австрии – реальные лица с особым статусом (заведующие некоторыми отделами дипломатического представительства и помощник посла). Вам что-нибудь говорят сегодня такие фамилии советских дипломатов, как Б. Стомоняков, К. Юренев, И. Кудрявцев, П. Некунде и др.? Нет, и это неудивительно, хотя именно они постоянно, наравне с М. М. Литвиновым и Н. Н. Крестинским фигурируют в указанных материалах как работники, причастные к деятельности «Особого» и «Восточного» отделов НКИД, а также «Особого отдела полпредства в Австрии».
Есть еще один весомый аргумент в пользу того, что легковесными оценочными суждениями от действительно важного вопроса о достоверности или, наоборот, недостоверности материалов из «архива фон Папена» просто так не отмахнешься.
В январе-феврале 1995 года в Институте всеобщей истории РАН проходила международная научная конференция «Начало войны и Советский Союз. 1939–1941 гг.». Конференция эта, к слову будет сказано, была организована по инициативе Центра Каммингса по исследованию России и стран Восточной Европы Тель-Авивского университета Израиля и финансово спонсировалась британцами, на ней много говорилось о деятельности разведок СССР, Германии, Англии и США, но не об этом сейчас речь.
В основном докладе директора ИВИ, тогда еще члена-корреспондента РАН А. О. Чубарьяна на тему «Советская внешняя политика осенью 1939 года» была дана развернутая характеристика существующей источниковедческой базе научных исследований по данной теме. Докладчиком был сделан вывод (с которым трудно не согласиться) о том, что в протоколах Политбюро ЦК ВКП(б) того времени почти нет материалов по ключевым внешнеполитическим вопросам. «Видимо, – заключил докладчик, – важнейшие внешнеполитические проблемы обсуждались советским руководством в узком составе и без протоколов»[72].
Вывод крайне немаловажный для обсуждаемой темы. Кстати, С. А. Кондрашев тоже участвовал в работе этой конференции, безуспешно пытаясь убедить большинство ее участников, что советская внешняя разведка (ИНО НКВД) отнюдь не дремала и давала «наверх» обильную информацию, поэтому последующие утверждения маршалов Жукова и Тимошенко о «сокрытии от них многих важных сведений» не соответствовали истинному положению дел.
Выступил на конференции и Кристофер Эндрю – соавтор (вместе с предателем Олегом Гордиевским) изданного в 1990 году в Великобритании шпионского бестселлера под названием «КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева», предисловие к русскому изданию которого в 1992 году написал другой предатель – Олег Калугин, успевший побывать, помимо всего прочего, в роли личного консультанта временщика на посту руководителя КГБ Вадима Бакатина.
Существует один фундаментальный труд по истории советской разведки – «Советская разведка в Америке». По-моему, это очень полезное и, в значительной мере, неангажированное издание. Ее автор – Владимир Владимирович Поздняков, старший научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, признанный специалист по истории советских и зарубежных спецслужб. Книга утверждена к печати Ученым советом Института всеобщей истории РАН и издана весьма нехилым издательством «Международные отношения» в 2005 году.
Так вот, в самом начале главы второй этой книги, озаглавленной «Директивные органы и разведывательная информация», есть один очень примечательный пассаж, процитирую его полностью. «Позднее, начиная с 1929 года, подавляющее большинство важнейших решений вырабатывалось либо единолично Сталиным, либо после обсуждения в узком кругу избранных им лиц (как правило, также членов Политбюро) и лишь затем и далеко не всегда выносилось на обсуждение всего состава ПБ, причем при принятии того или иного решения мнение Генерального секретаря имело решающее значение. По свидетельству В. М. Молотова, на протяжении всего межвоенного периода в Политбюро существовала