— Спасибо, — ещё раз сказал Ромбов.
— Памятником мы постараемся заняться, — обещала она. — Можно ведь?
— Можно, — махнул рукой Ромбов.
Он выяснил, что не выяснил ничего. С одной девочкой произошёл несчастный случай, две другие умерли от болезней, причём в разных местах, а значит, он не имел дело с убийствами и маньяком, который после убийства зачем-то помечал своих жертв. Между собой дети не могли быть знакомы, жили в разных районах и принадлежали к разным социальным группам. Их родственниками, очевидно, не могли быть члены одной секты: у Ромашки вообще не было семьи, Гусевы казались дельцами и прагматиками, Гришаева была домашней системной алкоголичкой. То есть кто-то выбирал захоронения случайно, руководствуясь только тем, что там — маленькие девочки. Встречаться с родственниками Кошкиной он раздумал: пока что это не имело смысла.
15. Опека vs Зелёнкин
I
Орган опеки, алкаю вниманья, Тифон Новгородский,
Я твоего, о повелитель бумажных чудовищ,
Рыком стозевным прошу не гневиться сотрудниц,
Словно в горах неприступных, гнездящихся по кабинетам,
А умоляю коленопреклонно представить возможность
К лучшему и милосерднейшему из деяний,
То есть прошу сим меня записать в кандидаты
На сирых деток грядущее усыновленье.
II
Я, Николай, утешитель малюток, Зелёнкин,
Вам во второй раз уже подаю заявленье:
Уведомляю, что очень желаю ребёнка;
Будет взлелеян он подобострастнее Зевса,
нимфы которого мёдом кормили на Крите.
Я одинок, не имею супруги — ни алчной Геры,
Ни расплетающей в доме ковры Пенелопы, —
Но я надёжно и благонамеренно трудоустроен:
Разнообразны мои трудовые занятья
И неизменны, как Гелия свет и Селены.
Я прилагаю характеристику с места работы,
А также справку о постоянном доходе,
Пусть невелик он, но, орган опеки, не мучай
Ты осуждением интеллигентного мужа,
Не насмехайся над чаяньем черноязыко,
Всё-таки больше выходит, чем две минималки.
III
Я проживаю в спокойном районе на Пермякова,
У водоёма, где ходит на поиск любви розовоперстая Эос
И, словно крылья стрекоз, содрогаются листья акаций.
После приватизации треть двупалатной квартиры
(Первый этаж, без балкона, сорок шесть метров)
В собственность мне перешла. Остальные две трети
Принадлежат много лет старикам благородным,
Оба они деликатные пенсионеры —
Мать и отец, но они заседают на даче,
Так что с ребёночком места нам будет в достатке,
Сам бы Зефир мог быть вынянчан в этом пространстве.
(Из домовой прилагаю выписку книги.)
IV
Что до здоровья, то вас, камеристки опеки,
О неподступные, словно троянская крепость,
Смею уверить, что мог бы с богами поспорить
В крепости разума, тела и бодрости духа:
Я к многоходству по области нашей привычен —
Мог бы поспеть даже за керинейскою ланью,
Если б погнался по улицам за златорогой;
Ведаю опыт, когда крылышкуют сандалии,
Словно подносят к горгоне Медузе Персея,
Так отражается лень от щитов моих крепких;
Знание — сила, и с помощью знаний глубоких,
Кажется, сдвинуть скалу я могу при желанье
И минотавра сразить не хуже Тесея,
Только мне вас не подвинуть, кирпичных сотрудниц.
(Справку больничную я прикрепляю по форме.)
V
Я вам тут что, Одиссей, сорок лет бестолково слоняться,
Изо дня в день обивать безуспешно пороги
И заполнять каждый месяц при вас заявленья,
Что, как гонцы в преисподнюю, не возвратятся?
Вы хуже Сциллы, Харибды и всех вместе взятых
Чудищ рогатых, в бесчувственности закопчённых!
VI
Орган опеки, молю я коленопреклонно
Прошлый мой гнев позабыть и вернуться к истокам:
Самому светлому из всевозможных желаний —
Удочерить и пестовать горе-сиротку.
Хоть я детей, к сожалению, и не имею,
Но твёрдо верю, что будет на пользу общенье:
Дам ей и пищу, и кров. И ещё воспитанье,
Что будет лучших людей в государстве достойно:
В мудрости сможет она состязаться с Афиной,
Я передам ей сокровища собственных знаний.
Преподавательский навык за годы на службе
Мной отшлифован, как меч до весёлого блеска,
Будто Гефест закалял его в кузнице неба.
Вот мой диплом как свидетельство образованья,
Вот полный перечень разных моих публикаций,
И прилагаю справку я с места работы.
И подтвержденье родителей — не возражают.
VII
Я не судим и полностью дееспособен.
VIII
Дайте ребёнка, гнездо отвратительных гарпий,
Вы не имеете права младенцев присвоить!
IX
Я в миллионный с хвостом уже раз объясняю
что не могу посещать эту школу приёмных
там хуже вас выседают дурацкие тётки
только бубнят всей толпою и травят страшилки
дети воруют и лгут и т.д. всё ужасно
то говорить заставляют про личные вещи
дескать откроем сердца на пути к совершенству
то рисовать на бумажках планеты всей группой
лучше бы им подтереться всем этой бумагой
я этой дуре сказал что нельзя быть тупее
что она хуже пилы заржавевшей даче
я не могу время тратить на эту клоаку
мне вообще-то над книгой надо работать
X
гидры и гарпии вот же аспидные твари
сдохнуть желаю вам всем в чудовищных муках
чтобы смотреть как бамбук через вас прорастает
крысы грызут в животах ваших долгие дыры
вас колесуют и топчут большими слонами
на кол сажают пытают щекочут до смерти
и зашивают железки в мясистые ноги
чтобы окислились и причинили вам столько же боли
сколько вы мне её тварье гнездо причинили
16. Хвостатый знак
Перезвонили с «Красной Этны» — молодой смотритель ответственно подошёл к делу: он поговорил с могильщиком, давно служившим на кладбище, и тот припомнил, что много лет назад на одном из памятников замазывали глаза и администрация заказывала работы по реконструкции.
Обитательницей могилы оказалась Наталья Ивановна Лазова, 1969 года рождения, умершая в возрасте десяти лет. Это позволяло подобраться к делу с другого бока. Все девочки были захоронены относительно недавно. И только Лазова — тридцать лет назад. Что если она была первым случаем, как в сериях, когда маньяк начинает с кого-то близкого? Возможно, он знал её? Возможно, это был человек её возраста, живший рядом? Мужчина? Старше сорока? Совершенно необязательно, но имело смысл. Следовало наведаться к Лазовой по месту прописки. Ромбов сделал запрос в ЗАГС.
По-прежнему, когда выдавалась возможность, он обзванивал областные кладбища. Те, с которыми телефонная связь была доступна. И откопал — не в буквальном значении слова — ещё трех пострадавших. Все они были девочками, похороненными в последние пять лет.
Не вписывалась в эту картину только Лазова. Чутьё подсказывало Ромбову, что именно она была ключом к разгадке.
Но теперь он мог доказать — это не хулиганство. Восемь девочек из таблички, территориальная разбросанность их могил, вплоть до областных поселковых кладбищ, то, что памятники обезображивались в разные годы, указывало на выверенную, терпеливую систему. Серию ритуалов, а не случайные проделки подростков. Стали бы дети таскаться куда-то в область ради шалостей?
А вот татарские могилы никак не укладывались в расширявшуюся картину и потому были отложены на время.
Ромбов по-прежнему катил сизифовы камни документооборота отдела. Но мысли его вились вокруг спрятанных в земле тел. В рабочее время через бумажные наслоения ему чудились чёрные полосы над воображаемыми живыми глазами, а поздними вечерами он маркером обводил места преступлений и кладбища на огромной карте. Чёрно-белую карту он распечатал на принтере из атласа автомобильных дорог на листах А4 и приклеил скотчем, словно собранный паззл, на стену в кабинете. Собранные фотографии девочек и мест захоронений прикрепил сбоку кнопками с цветными шляпками.
Понимая, что следует обсудить новые обстоятельства с начальством и ещё раз настоять на официальном возбуждении дела, он предполагал, что натолкнётся на сопротивление, и оттягивал момент разговора. Ему не хотелось делиться. Как ребёнку, нашедшему конфету, — вдруг заставят выбросить или отберут, а он так и не узнает вкуса, спрятанного под обёрткой.
Пришли данные по Лазовой: раньше она жила на улице Пермякова. Когда Ромбов припарковался у нужного дома, ему показалось, что интуиция кричит: это оно. Что «оно» — он ещё не знал, но район, в котором, с одной стороны улицы, как спичечные коробки, были натыканы серые однообразные девятиэтажки, а с другой — лежало озеро с выжженными солнцем берегами, казался именно тем местом, в котором то странное, с чем он столкнулся, могло произрасти.
Он направился к подъезду. По пути заметил всего двух человек. Дама с собачкой и понурый мужик средних лет в футболке с буквой «А». Ромбов позвонил в квартиру, в которой жила умершая. Ему не открыли.
Он попробовал — к соседям. Справа не открыли, слева тоже. Испытал ещё одну кнопку звонка.
— Кто? — спросил старушечий задверный голос.
— Полиция. По поводу соседей, — Ромбов показал удостоверение в глазок.
Дверь приоткрылась на цепочке, каких Ромбов не видел с самого детства. В щёлку глядела половина старческого лица со светло-голубым глазом, который был такого бледного цвета, словно уже готовился к исчезновению.
— Чего? — спросила половина рта, видная в щель.
— Вы давно здесь живёте?
— Да, давно живу, — заверило пол-лица.
— Помните Лазовых из пятьдесят второй?
— Так они не живут уже лет двадцать, чего их помнить.
Ромбов попросил, ещё раз поднеся к глазу удостоверение:
— Откройте, неудобно так говорить.
Звякнула цепочка. Широкую и приземистую бабулю стало видно целиком.