Стрелки часов пододвинулись к семи. Затарахтел чайник. После зарядки Ромбов принял душ и почистил зубы. Заметил в сливном отверстии длинные волосы, вытащил их, надев перчатки. Отнёс в мусорное ведро. Включил ноутбук. Завёл музыку. На шипящую сковородку разбил пять яиц. Разбуженная утренним брожением, из кровати выползла Юля. В её тонкой золотой ночнушке красиво обрисовывались грудь и бёдра. Андрей заварил себе цикорий, а ей растворимый кофе, пакет с которым пренебрежительно держал подальше от лица, как насекомое.
Юля была сонной и недовольной:
— Ты можешь слушать музыку в наушниках?
Сплошные условия с самого её переезда. Она двигала предметы, что-то вечно перекладывала, теряла. А он потом не мог найти нужное. Со словами «здесь как в больнице» она притаскивала цветные тряпки, посуду с вензелями и уродские кактусы. Он только и успевал ловить её за руку и возвращать всё назад. Его холодильник захватили продукты, которые по своей воле он бы туда ни за что не пустил: сладкие йогурты, магазинные пельмени, замороженная пицца, шоколадки, булки и глазированные сырки. На его завтрак она ещё соглашалась, когда в состоянии была проснуться, но без присмотра она поедала килограммами эту гадость. И как в неё всё помещалось?
Приходилось с ней разговаривать. Много. Он никогда и ни с кем столько не говорил. Нужно было выслушивать о её самочувствии, о её бывших, об экзамене и упражнениях, о сотнях знакомых, след которых давно простыл, о модных коллекциях, о телепередаче, в которой невеста бросила жениха, или о том, как убили героиню второго плана в новом сериале. Он не знал, как объяснить, что всё в деталях записывается на его болванку, и эти бессмысленные данные потом уже не вырубишь даже топором.
Нужно было спать с ней. И это было то, что раскалывало его на части. Он постоянно думал о сексе, его одолевало желание обладать ею. Словно она была магнитом, а он мелкой железячкой. Ему всегда было мало. Но он не мог делать это так, как ему хотелось. Он не мог обладать ею в полной степени. Ей всегда не нравилось. Она его то останавливала, то ей было больно или недостаточно, она объясняла, он старался делать, как она показывала, и от этого часто терял желание и становилось ещё неудобнее. А когда оно возвращалось, она уже не хотела. Он боялся лезть к ней с этим чаще, потому что видел, что для неё секс — это какая-то каторга, хотя он старался подстроиться.
И ещё нужно было делить с ней кровать. Он никак не мог привыкнуть засыпать с другим человеком, отодвигался на самый край, но всё равно часами ворочался без сна. Он понимал, что так заведено между людьми и не мог объяснить, почему это ему не подходит. Поэтому стал уходить спать в кабинет.
Всё подчёркивало его инаковость, его отличность от обычных людей, когда она была рядом. И всё же его тянуло к ней. Он понял это сразу, ещё в первый их раз, поэтому и позвал к себе. Надеялся, что всё утрамбуется. Он никогда такого не чувствовал. В нём всё расшевеливалось, как будто заканчивался ледниковый период. Он вспоминал прошлое и думал, что то, что он сейчас чувствует, несравнимо больше и сильнее того, что испытывал раньше.
Но как же ему надоело отражать набеги на свои границы:
— Не могу.
— Почему? Мне не надо на работу, ты меня будишь, и я потом не могу заснуть… шарахаюсь полдня, как привидение, с мешками под глазами.
— Я хочу, чтобы ты завтракала со мной.
— А я хочу высыпаться, — Юля театрально швырнула кружку с недопитым кофе в раковину и ушла в спальню, где забралась в постель и придавила голову подушкой.
Витёк махнул Ромбову, чтобы подошёл.
— Чего тебе? — пробормотал Ромбов, который опять опаздывал и был не в духе из-за ссоры с Юлей.
— Чё такой вежливый-то с утра?
Ромбов посмотрел на приятеля уничижительно.
— Тебя, говорят, покоцали?
— Да уже нормально, — нехотя признался Ромбов, но внимание льстило.
— Погудим вечером?
Идти никуда не хотелось. За несколько недель он успел ужасно соскучиться по острой рабочей жизни, по своему заброшенному делу. Опять в его голове взвинтился гул, который Юля успела вытеснить своим появлением. Но одновременно почувствовал гордость за то, что теперь был как Витёк — с человеческими проблемами.
— Обещал девушке быть дома, — соврал он, чтобы похвастаться.
— Девушке? Ого!!!
— И работы накопилось… Ну, в общем, надо идти, потом расскажу.
Оставил Витька в изумлении.
После драки в клубе отдел оттаял, словно берлога весной. Его по-прежнему чмырили как младшего, подтрунивали из-за обеденных контейнеров с варёной курицей, странных привычек и молчаливости. По-прежнему сваливали на него бумажную волокиту, но теперь называли не Гугл, а Гуга, и в ироничном «эй, Гуга, все штаны просидишь» слышался не морозный холод, а братская насмешка. Как будто он претерпел боевое крещение и теперь считался за своего.
Весь сентябрь он бродил в каком-то задорном тумане. У него впервые в жизни была девушка. Она жила в его квартире. Он просыпался рядом с ней и учился засыпать рядом. Он нёс за неё ответственность. На работе наладилось. Его посвящали в общие дела и, наконец, перестали считать трусом.
И всё же в нём, словно борщевик, росло ядовитое раздражение против всего нового. С одной стороны, его волновали Юля, секс с ней, совместный быт. С другой — новая жизнь требовала огромной концентрации. Всё перевернулось вверх ногами, Юля бурлила, как горная река, и вечно чего-то требовала: внимания, денег, разговоров, перемен. Перемен он не хотел. Он буквально заставлял себя приспосабливаться.
Но чем дальше, тем становилось хуже. Ему не хватало пространства, Юля злилась. Он искал укрытия в работе — в стабильном и понятном мире. Но и там уже было тесно. Его, как прежде, вынуждали сдавать нормы, искать свастики и вызывать на допросы подростков. Тогда он снова погрузился в мир своих девочек.
Он обзвонил все оставшиеся кладбища в городе и области. Новых случаев не нашёл. В его табличке было восемь имён. Поговорил с родственниками остальных детей, но не узнал ничего полезного. Он читал. Статьи про маньяков и психопатов. Книги про древние цивилизации. Журналы о чёрной магии, найденные на развалах. Материалы про древние символы. Купил книгу Зелёнкина о свастике, на которую тот ссылался в газете. Ничто не приближало его к разгадке. И от этого голова тяжелела, словно к ней привязали кирпичи неопределённости, которые громыхали на призрачных верёвочках при ходьбе. Комната, которую он запирал от Юли, обрастала подробностями. Расширялась чёрно-белая карта на стене. Закрашивались на ней проверенные кладбища. Рядом с красными областями он прикрепил фотографии девочек, которые удалось раздобыть. Сначала думал, что сможет проследить район обитания преступника, но ничего не прояснялось. Восстановил разговоры с родственниками и распечатал их, отметил адреса девочек, прочертил их пути следования в школу, записал имена друзей и других родственников. Информации становилось всё больше, но вычленить из неё важное не удавалось.
В октябре осень зарядила дождями. Он запирался в кабинете: читал, рыскал в интернете, а бывало, сидел на диванчике часами и смотрел на карту.
Наступил ноябрь. Небо было на сносях, скоро ждали первого снега. Но земля ещё лежала незамёрзшая, разбухшая от влаги и прикрытая коричневым слоем прелых листьев.
Позвонил сторож с Ново-Сормовского кладбища. Андрей помнил Кентервиля и помнил, что оставлял ему визитку. Кентервиль рассказал, что ночью осматривал территорию и заметил свет фонарика в темноте. Он приблизился и услышал нечленораздельное бормотание, а когда подошёл ближе, обнаружил гору земли в дальнем квартале кладбища.
— Эй, — крикнул сторож.
Тогда из могилы выскочил мужик — он видел его только со спины — в лёгком бежевом плаще, среднего роста, среднего телосложения и бросился наутёк.
Сторож за ним, конечно, не побежал. Но осмотрел место происшествия. Могила была полностью раскопана, труп ребёнка извлечён из гроба и брошен в яме. Очевидно, его хотели украсть, но не успели.
— А что с памятником на месте захоронения? — с нескрываемой надеждой спросил Ромбов.
— Глаза замазаны, — сказал Кентервиль.
У Ромбова буквально затряслись руки.
— К могиле никого не подпускайте и сами там не ходите, я еду! — Ромбов чуть ли не закричал в трубку и как ошпаренный начал собираться.
Медведев был в кабинете:
— Ты чего? — спросил он встревоженно.
Ромбов дёрнул несколько раз головой. Замер на минуту, переваривая данные. Потом решительно подошёл к медведевскому столу, сел напротив.
— Слушай.
И он рассказал: сколько уже материалов накопилось, про новый звонок и что они, видимо, имею дело с серийным некрофилом. Подробности про родственников и свою картотеку девочек опустил.
— …Убегал в спешке. Наверняка оставил следы… — восторженно выпалил Ромбов.
— Ну что ж… — кивнул Медведев.
После совещания собрали опергруппу.
На Ново-Сормовском осмотрели могилу. Стоял ясный осенний день, подморозило, будто сама природа берегла место преступления.
Сохранились следы ботинок сорок первого размера. Возле памятника, где глаза покойной Арины Горновой, шести лет, были закрыты аккуратной чёрной полоской, нашли забытый впопыхах баллончик с краской, лопату и рюкзак, в котором преступник, очевидно, собирался переносить тело. Сняли отпечатки.
Нужно было проверить остальные известные могилы — на месте ли тела. С тех пор, как стало понятно, что дело может быть громким, препятствий никто не чинил. Ромбов уговорил родителей Гусевой подписать разрешение на эксгумацию. Отчим сопротивлялся, но мать одержала победу. После сбора всех разрешений и справок в присутствии растерянных родителей и опергруппы копатели извлекли из могилы пустой гроб.
28. Что такое «плохо»
Я не могла поверить в то, что написала заявление. Два года жизни перечеркнул этот гондон. Просто взял и сжёг их в печи своего самолюбия. А ведь мне казалось, если по чесноку, что я всё ещё его люблю. Я бежала от этой больной любви весь последний год: неважно куда и к кому. Главное — от него. Я боялась себе признаваться, но на самом деле всё ещё надеялась на его возвращение. Как будто просто произошёл разрыв на линии во время ссоры между двумя важными друг для друга людьми. Ошибка в коммуникации. И разговор обязательно будет продолжен. Учёба в Педе, по правде говоря, мало меня интересовала. Правильно Светлана Матвеевна орала: какой из меня учитель? Я хотела остаться, хотела быть хорошей студенткой, чтобы опять видеть его, заслужить его уважение и внимание, чтобы хотя бы иногда сталкиваться с ним в коридорах и приветствовать: «Здравствуйте, Юрий Сергеевич». И потом ещё неделю разглаживать, словно мятую бумагу с рисунком, внутри себя образ этой встречи.