Я надеялась, что отношения с Андреем — это прыжок во что-то новое, спокойное, определённое. В тёплое море, как в отпуске, которое будет качать на солёных невысоких волнах: без жара, без шквального ветра. Отношения, в которых можно будет согреться и забыть о прошлом. Но, по правде, мне становилось в них всё холоднее. Особенно ночью, когда я вспоминала, как Юра в самом начале обнимал меня, как проникал во всё моё существо и я, засыпая, отворачивалась и неслышно плакала от счастья, от невыносимой близости. Но то, что было с Андреем, было скорее похоже на попытку загорать на скалистом берегу — сплошные раскалённые камни. Да, я просто использовала его для передышки. Но куда мне было идти?
Юра меня ненавидит. Пока я ехала домой, я думала, что тоже ненавижу его, что мне хочется свернуть ему голову, как субботней курице. Я представляла это в подробностях.
Когда я подходила к подъезду, нащупывая в сумке ключи, пошёл первый снег. Он посыпался сразу крупно и отвесно, как будто управляющая служба на небе отгораживала тюлевой занавеской мою прошлую жизнь. Там, за занавеской, была моя ненастоящая любовь и отхаркнувший меня университет. Как странно, что самым близким и неравнодушным существом, силуэт которого мерещился мне за снегом, оказался Продруид. И тот меня кинул с занятиями. Был ли там вообще кто-то близкий? Только Юра — слабый, истеричный, неуравновешенный мудак, которого я больше не хотела вспоминать. Как будто занавеска была даже не из снега, а из большого пепла от сожжённых страниц моей любви.
Андрей не обратил внимания, когда я зашла. Он читал книгу про свастику.
— Привет, — сказала я.
— Привет, — сказал он, не поднимая глаз.
Я переоделась, покружила по квартире и не нашла себе ни места, ни занятия. Села рядом с ним на софу, откинувшись на подлокотник и поставив ноги ему на бедро. Юра всегда клал руку сверху, это был такой камерный, тёплый ритуал, от которого у меня всё внутри переворачивалось. Андрей никак не отреагировал.
— Что читаешь? — спросила я, чтобы привлечь внимание.
Он, не отрываясь, поднял книгу — обложка оказалась напротив моего лица.
— Зелёнкин? — я удивилась сквозь усталость.
— Ага.
— Свастика? Я думала, он про кладбища пишет…
— Ммм… Что? — Андрей, наконец, посмотрел на меня.
— Он мне все уши прожужжал про своих мертвяков. Лучше бы, блин, к экзаменам нормально готовил…
Андрей завис на несколько минут. Я видела, как несколько раз дёрнулась его голова — это было свидетельство каких-то внутренних неполадок.
— Он пишет книги про кладбища? — Андрей больно схватил меня за плечи.
— Полегче, — я попыталась вывернуться, но он был заледенелый, как статуя, и смотрел на меня горящими глазами.
— Что за кладбища?
— Ну, хобби у него такое, я откуда знаю: ходит, записывает могилы.
— Какие могилы, где?
Он испугал меня. Я вырвалась и отступила на метр, растирая кожу выше локтя.
— Я не знаю, мне больно.
Он проборматал:
— Прости, — и бросился к шкафу.
Переоделся секунд за тридцать, бросился в закрытую комнату, откуда вылетел с газетой в прихожую.
Я побрела за ним в коридор:
— Ты не хочешь мне что-то объяснить?
— Это по работе.
Пока он надевал второй ботинок, я сказала:
— Меня из универа выгнали.
Не знаю, на что я рассчитывала. Это было как слабый, слабый сигнал — морзянка фонариком в тумане, — чтобы он поддержал меня.
Он обернулся (мне кажется, он вообще не слышал ничего):
— Закрой за мной.
Я осталась одна. Рядом был только большой первый снег, тающий у земли.
Я выкатила из шкафа чемодан. Давно следовало уйти, но было некуда. Однако теперь, когда больше ничто не держало меня в этом городе, я не могла оставаться в белой квартире, в которой не было ничего моего. К Вовке я тоже не могла вернуться — только не туда. Тогда я вспомнила, как мечтала о Питере, о комнате с высокими потолками, о новой жизни с новыми людьми и новой собой.
Я вытащила всю свою одёжку и обувь. Там были дорогие пеньюары, шикарные платья, подаренные Юрой, красивые туфли. Выбрала только то, что покупала сама: простую одежду: колготки, джинсы, пару футболок, нижнее бельё, носки. Стряхнула в один большой пакет косметику. Ужасно тяжело было оставлять обувь, но она занимала слишком много места. И был ещё Лунатик. Не тащить же с собой аквариум! Андрей хранил крупы в больших пластиковых банках с крышками. Я выкинула гречку, которую мы постоянно ели и которую я терпеть не могла, в мусорное ведро, а в банку, насыпав туда грунт из террариума, засунула Лунатика. Выгребла всё из кухонного уголка, в котором рядом с пакетом кофе Андрей оставлял деньги. Этого должно было хватить на билеты и первое жильё. На вещи в чемодане я аккуратно положила Маяковского. Вспомнила, что клочок бумаги с продруидским адресом я спрятала в тетрадку, нашла его там и сунула в карман.
С собой у меня был только паспорт. Аттестат остался в универе — надо было заполнять обходной лист, чтобы отчислиться официально. Я решила сейчас этим не заниматься. А документы на мою половину квартиры и свидетельство о рождении валялись на Патриотов. Нужно было их забрать. И, может, ещё какие-то полезные вещи.
Я запихала в рюкзак телефон, зарядку, кошелёк, бутылку с водой, выкатила чемодан в прихожую, обулась, застегнула пальто. Сходила за банкой с Лунатиком на кухню. И вдруг заметила, что в замке второй комнаты остался ключ. В спешке Андрей забыл его забрать.
Я огляделась, проверив ещё раз, точно ли одна дома, хотя это было так очевидно. И очень плавно, будто опасаясь, что кто-то услышит, приоткрыла дверь. Даже Лунатика забыла поставить на пол — так и зашла внутрь в пальто и с черепашкой в руках. И я поняла, почему он не пускал меня. Комната была как из фильмов ужасов. На стене висела огромная, склеенная скотчем из распечаток карта с ярко-красными областями, с кучей каких-то пометок и пришпиленными портретами маленьких девочек. Наверное, он ловил маньяка. Но зачем держать это всё дома? Это было не очень нормально. Впрочем, всё здесь было не очень нормально.
— Пойдём-ка отсюда, — сказала я Лунатику.
На Вовку я наткнулась у подъезда. Он нёс буханку чёрного, прижав её к груди, словно котёнка.
— Явилась не запылилась, — он торжественно оглядел меня, сунул в руки хлеб и весело подхватил чемодан.
За несколько месяцев успел соскучиться. Как всегда.
— Я не насовсем, — предупредила я. — Только вещи забрать.
— А парень где?
— В Караганде.
Мы поднялись на этаж. Вовка обиженно открыл дверь и впустил меня в квартиру. Там царила та же разруха, что и всегда.
— Ну ладно, чё. Чайник поставлю, — он скрылся в кухне.
Я придвинула к стенке табуретку и стащила папку с толстым слоем пыли, спрятанную на шкафу. Потом выкопала из шкафа кое-что из одежды.
Отчим робко выглянул из дверного проема:
— А чего с чемоданом-то?
— Переезжаю в Петербург.
— А университет?
— Выперли, — угрюмо сказала я.
— Ну и хрен с ними, — посочувствовал Вовка.
Когда он не был в говно, он был почти приличный человек. И то, что я вдруг почувствовала себя отдельной от него, от его бедного, грязного быта, придало мне сил. Сейчас мне не хотелось его убить, как в последнюю нашу встречу. Правду говорят, что плохое быстро забывается. Я разглядывала дырку на его футболке — прямо на животе, его розовое лицо, перетянутое широкими морщинами, словно ветчина сеткой верёвок. Он был жалким и одиноким. Человек, который вырастил меня.
— Ну, давай свой чай, — я примирительно улыбнулась.
Удобнее всего было выехать ночью. Я поискала в интернете, сколько может стоить книжка Зелёнкина, и наткнулась на сумасшедшие суммы — в несколько сотен тысяч рублей. Продруид, конечно, вёл себя по-скотски последние месяцы, но, если книга стоила так дорого, а он этого не знал, следовало её вернуть. Я позвонила ему четыре раза, но было занято. Решила, что лучше всего заехать вечером, чтобы не разминуться, — днём он мог быть на работе. В крайнем случае, можно было оставить книгу родственникам или соседям. План был такой.
Вовка рассказал мне в общих чертах о последних месяцах домашней жизни. Я рассказала ему об экзамене и Юре. Об Андрее я почти не говорила. Только предупредила, что не нужно ему говорить, где я. И почему ко мне прямо-таки тянет каких-то психов?
Времени ещё оставалось много. Я забралась с ногами на диван и свернулась калачиком, как миллион раз до этого, когда пряталась под одеялом от резких голосов Вовкиных алконавтов.
Телефон отключила нарочно и, когда проснулась, увидела несколько пропущенных от Андрея. Проигнорировала.
Темнота уже схватила город за грудки. Снег ещё сыпал. Но красивые большие хлопья превратились в мокрую мелкую кашу — почти всё большое и красивое быстро мельчает. Около семи я набрала номер на домофоне в сером доме на улице Пермякова. Ответил женский голос:
— Алло.
— Николай Иванович дома?
Растерянно помолчали.
— Я его студентка.
— Поднимайтесь.
Как раз в этот момент зазвонил телефон. Мне не хотелось, чтобы Андрей продолжал трезвонить.
Я ответила:
— Андрей, не звони мне больше.
— Ты где? — он, кажется, не понимал, что происходит.
— Слушай, я уезжаю. Совсем. В другой город. Только книгу верну. Не надо мне звонить.
Он замолчал на несколько секунд, а потом очень медленно и тихо переспросил:
— Какую книгу? Кому вернёшь?
Я поняла, что проговорилась.
— Не звони мне больше.
Он повысил голос:
— Юля, где ты находишься?
Я сбросила звонок и вырубила телефон.
Этаж не был указан в записке. На одной из лестничных клеток в щёлку глядела старая тонкая женщина, похожая на осеннюю сухую ветку за окном.
— Здравствуйте! — я постаралась поздороваться как можно бодрее.
Она молча пропустила меня в коридор. Полы были чистые, но квартира не лучше нашей с Вовкой: ветхая мебель, старые обои — всё какое-то старческое и бесприютное. И ещё — всё завалено хламом: у стен стопками книги, газеты и журналы. Между ними громоздились старые вещи, инструменты, тряпки, велосипедные колёса. Этому дому явно не хватало места для хранения. И ещё стоял странный запах — я узнала его — такой на себе носил Зелёнкин. Запах какой-то сладкой гнили, луковой шелухи и, кажется, ладана — что-то близкое к церковной вязкости.