— To есть это облегчение временное? — переспрашиваю, но знаю ответ. — Зачем помогла мне?
— Ну-у… — разводит Дарина руками и на лету ловит ртом виноградину. — Считай, что интуиция. Ты важна для мира. Сильная, потому на тебя и внешнее давление мощное. Бабуля мне говорила, что в мире есть категории людей: великие, средние и пустышки. Вот ты к первым относишься. И муж твой тоже. А я — нолик, без палочки.
— Муж? — непроизвольно дергаюсь, но сердце не ускоряет бег. Я спокойна, как удав.
— Что ты о нем знаешь?
— Я ничего не знаю. Только чувствую твою энергетику. И его сила с тобой крепко перевязана. Ты отвергаешь ее, но это почти бессмысленно. Вы, как одно целое.
— Он предал меня, — отвечаю ровно.
— Изменил?
— Возможно. Я не знаю точно, но предательство может быть в других вещах. Так ведь?
Дарина доедает виноград и слизывает сок с пальцев.
— Сейчас, — поднимается, — я руки помыть. Вика, ты не боишься, что видишь только часть реальности?! — громко говорит она из другого помещения. Голос разливается по комнате, смешиваясь с шелестом воды.
Не отвечаю. Что мне сказать?
Надолго задумываюсь, уставившись в светлый ковер. Вдавливаю пальцы ног в высокий ворс. Я должна с Марком поговорить, потому заранее готовлюсь к этому.
— Поговори с ним завтра. Свяжись, — девушка оказывается слишком близко. Я вздрагиваю.
— Дарина, ты знаешь слишком много. Мне это кажется странным, — я зову ее жестом в спальню. — Я прилягу. Голова гудит. Посидишь со мной? — сама не знаю, что меня дергает так сказать.
— Ничего, если я, — она мнется на пороге, — у тебя переночую? Не хочу на улицу в таком виде идти, — Дарина показывает на халат.
Я думаю, что могу предложить ей свою одежду, чтобы она добралась до корпуса, но отвечаю:
— Оставайся. Надеюсь, ты не храпишь.
Она чешет щербатый нос, и я замечаю на запястье вязь разноцветных фенечек. Я не люблю украшения, но вот кожаные ремешки в виде браслетов — моя слабость. Хотя я почти никогда их не одеваю. Чтобы в танце не мешали.
— Иногда, — девушка растягивает губы в скромную улыбку.
— Ладно! — бросаю я. Впервые за эти дни мне хочется спать так сильно, что едва стою на ногах. — Все равно вряд ли услышу.
Вылавливаю в шкафу две длинные футболки, что заменяли мне ночнушки, и бросаю одну гостье. Всю одежду мне выдала учительница-каланча. Имя не помню, надо будет хоть записать. Хорошая ученица!
Отступаю в сторону и бормочу:
— Я быстро в душ. Не скучай.
Девушка кивает в ответ. Высохшие кончики волос весело прыгают, переливаясь при свете диодных ламп.
Когда возвращаюсь, Дарина уже крепко спит, закутавшись в халат. Побоялась брать постельное без спроса? Не скажешь, что скромница.
Я отбрасываю край покрывала и укрываю ее, а сама ныряю под стеганое одеяло и не успеваю о чем-то подумать, как слышу звон монет. А может, это колокольчик?
Глава 15. За гранью
Дзынь… Дзынь…
Темнота расступается, не успев как следует поглотить меня.
Тихий теплый ветер поглаживает плечи. Я сижу под навесом и смотрю в, будто глазированное, закатное небо. На улице светло, но солнце уже спряталось за горизонтом, и дневные краски потускнели. В подлеске слышны убаюкивающие песни птиц. Уютно. Спокойно.
Над головой звенит «музыка ветра». Тоскливо, трепетно, а изредка режет по ушам так, что хочется обернуться и оборвать тонкие трубочки. Но приятная тяжесть в теле останавливает меня. Не хочется вставать. Будто влипаю в плетеное кресло.
Сильные руки опускаются на плечи. Я слышу легкий аромат нероли и трусь щекой о ладонь Марка.
— Я так скучаю… — шелестит чей-то голос, и, только обернувшись, понимаю, что это говорят мои губы. Голос сиплый и уставший. Муж ласково улыбается и, наклонившись, целует в висок.
— Я всегда рядом. Ты же знаешь, — слышу в интонациях печаль.
Душу ломает от воспоминаний, но я прикрываю глаза и с легкостью прогоняю их.
Понимая, где я, и что происходит, позволяю себе расслабиться. Сон не причинит мне вреда и боли. А без Марка, без того Марка, что любил меня больше жизни, я не смогу долго выдержать. Как без ветра не звенят длинные трубочки, что висят под потолком в беседке и, говорят, отгоняют злых духов, так и я без мужа — просто сосуд, не имеющий смысла. Бабочка в зачатке: куколка. Обездвиженная, неспособная. Любой может подойти и уничтожить: беззащитную и слабую. Это состояние хуже загнанной в угол жертвы. Ведь она еще может драться, в отличие от меня. Быть опустошенным намного тяжелей.
Отгоняю пространные мысли и льну к Марку. Тяну его к себе, запуская пальцы в длинные смолистые волосы. Языком прорываюсь сквозь пухлые губы и глотаю его вкус. Жадно и неистово. Я знаю, что сплю, потому позволяю себе больше, чем обычно. Возможно ли напоить страсть? Можно ли утолить голод?
Раскрываюсь для него. Тихий стон сливается с биением сердца и шелестом дикого винограда. Будто измазанные кровью листья забрались под крышу и спустились по лозе до самого пола беседки.
Я помню ее. Именно здесь Марк давил на самое больное. Сыпал соль на открытую рану. Ту, что никогда не остынет и не заживет. Ту, что сделал мне другой жестокий мужчина. Но сейчас я с легкостью глушу эти эмоции и отдаюсь власти порыва.
Сон сметает остатки злости и обиды. Я свободна здесь. Никто не узнает о моей слабости и шалости, а еще о том, что я без Марка беззащитна. Даже перед самой собой.
— Бика-а-а-а, — выдыхает муж в губы, и я забываю обо всем на свете.
Шорох листьев смешивается с нашими стонами. Скрип половиц беседки подпевает нашим движениям. Нет границ. Мы не чувствует стыд. Мы не чувствуем времени.
Губы горят от поцелуев, душа стонет от наслаждения и желания выпорхнуть из тела. Только с Марком у меня есть крылья. Только с ним.
Мы перемещаемся по беседке, целуясь, и муж прижимает меня к единственной стене. Возле нее значительно холодней, но я горю и не хочу останавливаться.
Жаркие и широкие ладони Марка скользят по телу, задирая футболку. Он не церемонится: стискивает грудь и прижимается к ней губами. Вторую руку заводит за спину и притягивает к себе. Слышу его запах. Не могу надышаться: хватаю ртом остатки теплого воздуха и выпускаю жаркий стон.
— Марк, зачем ты так со мной? Зачем? — выдавливаю с надрывом.
— Тише-е-е, — шепчет он, вбирая губами сосок. Чувствую, как кусает его, и от невыносимой сладкой пытки бьюсь головой об стену.
Марк резко поднимает взгляд. Глаза в глаза.
— Верь мне! Я люблю тебя. Только верь мне, — и не дает мне ответить: накрывает рот поцелуем. Проникает языком внутрь, и пламя желания застилает взор и заглушая все мысли. Кажется, еще миг, и полотно перед глазами покроется трещинами, и я окажусь снова одна, в пустом пространстве без выхода. В белом ничто.
Отвечаю, отдавая всю страсть. Кончики пальцев ног и рук подрагивают, а живот стягивает приятной истомой. Он нужен мне сейчас. Как воздух.
Отрываюсь от мужа.
— Я… — пытаюсь сказать, что верить ему теперь довольно трудно, но Марк прижимает палец к губам и упирается лбом в мой лоб. Дышит рвано, со свистом. Грудь поднимается высоко, а горячая ладонь размашисто гуляет по моей спине.
— Не нужно слов. Слова могут разрушить, убить, но и способны воскресить. Не говори, не подумав.
Одежда падает, как листья винограда. Мы кружимся в танце страсти, больше похожем на сумасшествие.
Дзынь…
Марк опускает меня на стол и, наклоняясь, ласкает языком тело. Гладит, мучая, умелыми руками кожу, царапает живот и стискивает грудь. Я забираюсь пальцами в черные густые волосы и тяну на себя. Обнимаю широкие плечи, чувствуя напряжение его мышц.
Дубовая столешница заменяет нам кровать, сине-фиолетовое небо — одеяло, а ветер поет настоящую песню любви.
Дзы-линь…
Марк осторожно разводит мне ноги, и я чувствую его твердость и тепло. Тишину, как мачете, прорезает мой томный выкрик. Сон… Это сон, и можно кричать и отдаваться сласти, сколько хочется. Утро расставит точки по местам и отнимет Марка у меня снова. Утром нам придется смириться с настоящим. Мне придется.
Ритм ровный, как штрих в танце. Раз-два-три-четыре… Быстрее, сильнее. До пота и хрипа. До крика и биения сердца в висках. Раз. Два. Раз. Два.
Спиной ощущаю шероховатость столешницы. Острые колючки терзают лопатки и царапают ягодицы. Впиваюсь ногтями в бедра Марка и заставляю подаваться вперед сильнее и настойчивей. Мой, сейчас только мой.
Марк легко поднимает меня, не отстраняясь. Чувствую его в себе. Глубина нашей любви неизмерима. Я не испытываю сейчас боли, ненависти или разочарования. Только невероятное чувство наполненности. Без Марка меня нет. Но утро убьет. Нас. Знаю.
— Я не хочу просыпаться, Марк, — шепчу ему на ухо, крепко держась за шею, пока он переносит меня к широкому ограждению беседки.
Садится, оставляя меня сверху, а затем хрипло проговаривает:
— Нет ничего страшнее, чем заблудиться в собственных иллюзиях. Не задерживайся в снах, Медди. А если, все же, потеряешься, я найду тебя. Только помни нашу любовь. Помни нас.
Хватаюсь за квадратную балку, что подпирает крышу, и принимаю темп. Марк лишь помогает, придерживая меня и оберегая от падения назад. Его крепкие ладони на спине считают позвонки и цепляют лопатки.
Обхватываю ногами его тело. Двигаюсь раскованно. Царапаю, не стесняясь, и вжимаюсь, вжимаюсь…сильней. Заберу столько, сколько возможно взять. Нету нас Завтра, нет у нас Вчера. Только этот сон, который позволил прикоснуться к мечте. Я осознаю, что напрасно себя обнадеживаю, но не могу Марка прогнать именно сейчас. Мне нужен последний глоток счастья. Пусть нереального, пусть иллюзорного. Маленькую каплю нашей любви. И, если проснусь не вовремя, в тот же миг окажусь разбитой. Как брошенная на кафель ваза. На мелкие кусочки. Дешевая и пустая, раскрашенная водными красками.
Марк, будто понимает мои переживания. Приподнимается и, развернувшись, сажает меня на ограждение. Если беседка сейчас рухнет от нашей страсти, я буду рада умереть быстро. Пусть только муж не отпускает меня. Пусть любит и доказывает свою любовь.