— Иллион Александрович, вас Аким Михайлович просил зайти после занятия, — говорит у меня за спиной молодой мужской голос. Я резко оборачиваюсь и отступаю в сторону. Невысокий румяный юноша подмигивает мне и ждет ответа тренера. А мне хочется сказать спасибо за подсказку имени, но я молчу. Новые знакомства ни к чему: наелась сполна. Даже Дарина оказалась слишком нежной и не понимающей.
— Конечно, — отвечает учитель и обращается ко мне: — Виктория, не стой в дверях, проходи. Сейчас попробуем просто обсудить и попробовать докопаться до причины ступора.
— Нет ступора, — говорю я, падая в кресло по центру комнаты. Оглядываюсь на тяжелые шторы, что едва ли пропускают дневной свет. — Просто магии во мне не больше, чем солнца на дне океана.
Учитель пристраивается напротив и, едва вместившись в просторное кресло тучным задом, закидывает короткую ногу на ногу.
— Но оно все равно там есть, даже если и мало, — говорит мужчина с мягкой улыбкой.
— Только не греет, — складываю руки на груди и давлю новую волну мыслей о Марке. Достал! — А зачем полумрак? — интересуюсь, показывая на окна.
— Хочу все видеть, — отвечает учитель и снова встает. Кладет на столик передо мной крошечную бумажную бабочку. — Заставь ее полететь.
Я прикусываю губу, чтобы не прыснуть слишком шумно. Нет. Не так. Чтобы не заржать. Ага, вот прямо сказала ей: «Лети!».
— А вы сами сможете? — ехидно скалюсь и приподнимаю бровь.
Он, не отвечая, выставляет ладонь и шевелит пальцами, будто чешет кошку по шее. И бумажка приподнимается. Я смотрю спокойно, потому что это уже не удивляет. Поднять можно, видела в классе материалистов, а как заставить полететь?
— Она не оживет оттого, что вы ее оторвали от плоскости, — говорю, чувствуя блаженную радость, что я права. Нельзя оживить мертвое, нельзя вдохнуть жизнь в камень. И, когда бабочка начинает тлеть на глазах, затем вспыхивает, и из пепла вылетает живой мотылек, я непроизвольно ахаю. Вжимаю пальцы в подлокотники и влипаю в спинку кресла. Нереально ведь! Иллюзия!
— А так?
Сердце размашисто колотит в грудь.
— Невозможно… — шепот срывается с губ. — Я не смогу так. Никогда.
— Если оно в тебе есть, а оно есть — метки об этом красноречиво говорят — ты сможешь не только это.
— Какие еще метки? — удивляюсь я и гляжу, как мелкое насекомое машет крыльями и подлетает ближе. Тонкие усики, серебристая пудра на тельце, крошечные лапки. Хочется потянуться и тронуть пальцами необычное создание. Оно мне что-то напоминает, но я не могу вспомнить что. Внезапно в сердце бабочки загорается белый свет, и ее, с хлопком, разрывает на мелкую светлую пыль.
— Ты в зеркало давно смотрелась? — спрашивает, улыбаясь, Иллион.
— А что там? — пожимаю плечом, все еще уставившись в пустоту, где порхала бабочка. — И все-таки она неживая…
— Иногда приходится учиться принимать себя любым: толстым-худым, добрым- злым, честным или обманщиком — неважно. Мы не можем без признания, а когда сами в себя не верим — еще хуже.
— Магия — это не жизнь. Я до сих пор думаю, что нахожусь во сне, в зябкой иллюзии без выхода. Не вижу смысла верить в этот бред.
— Потому что ты не нашла себя, — тренер чешет двойной подбородок и выкладывает на стол еще одну оригами фигурку в виде бабочки. — Начнем.
— Зачем? — упираюсь я. Уже больше по привычке, чем по желанию. Мне даже интересно научиться такому фокусу, но верить все равно не получается.
— Будем искать себя, как зачем? Тогда ты сможешь сама управлять своей жизнью, и никто не посмеет вмешаться в твои планы или желания. Если только не будут выше по степени, конечно.
Я скептически смотрю в его глаза, подмечая какие они блеклые. На лбу блестит испарина, нос покрыт мелкими точками угрей, но мастер все равно располагает к себе. Внушение? Я уже ничему не удивляюсь. Говорят, что маги могут даже половое влечение вызывать, могут ломать мысли и путать память, лишь любовь навязать не в силах. Она волшебству не подчиняется.
— Вика, что ты видишь? — показывает тренер на стол.
— Огрызок листика, — усмехаюсь и потираю глаза. А когда убираю пальцы от лица, вижу, что листик развернулся, и его половина стала живой бабочкой. — Э…
— А теперь?
— Вижу, как мой тренер издевается над живым существом, — хмурюсь. Я точно эта бабочка — живая только наполовину. Одна часть хочет забыться и уйти в мир иллюзий, где можно не думать о предательстве, а вторая — машет беспомощно хрупким крылом и пытается понять любимого, разобраться в причинах его поступков. И почему первая часть сильнее, почему я чувствую, как она меня оттягивает и заставляет ненавидеть?
— Хорошо, — он щелкает пальцами: бумага сворачивается, превращаясь в куколку. — Помоги ей выбраться.
— Но ка-а-а-к?! — я взмахиваю руками и, хлопая по обивке, нервно впиваюсь ногтями в подлокотники, чтобы успокоиться. Невыносимо пытаться что-то сделать, не зная как.
— Скорее, ты не видишь смысла, — отвечает спокойно Иллион и берет куколку. Закрывает ее в ладони, пряча в темноте. — Она выживет, если ты ее раскроешь, иначе — погибнет.
— Скорее, вы убьете, — понимаю, на что он намекает. Это всего лишь бумажка, всего лишь кусок бумажки! Я не могу верить, что она жива. Бессмыслица!
— Убью, — кивает он. — Если ты не видишь, что она жива, не значит, что она не сможет жить без твоей веры.
Надолго замолкаю, уставившись на руку тренера. Ведь я могу не верить в свои чувства, отрекаться, вырывать их из сердца, а они все равно во мне есть. Так и здесь: я могу видеть бумажку, а бабочка может существовать на самом деле. Без моей веры. Он прав. И магия может быть во мне, даже если тяжело осознать это.
— Что нужно чувствовать? — голос срывается, в кончиках пальцев пульсирует ток. Больно, с отдачей в сердце. Гудит в ушах. Что? Нужно? Чувствовать? Чтобы не позволить убить?
— Ты сама должна разобраться, — усмехается тренер и, склоняя голову, чуть сжимает кулак. Мне кажется, что я слышу, как хрустит тонкий панцирь куколки, точно как мое сердце от невыносимой и длительной боли. Что? Нужно? Сделать?! Чтобы вычистить Марка из своего сердца? Поверить, что его нет? Просто поверить?!
Хруст усиливается и давит на виски. Я сжимаю голову руками и кричу:
— Хватит! — резко встаю. Кресло от рывка отодвигается назад. Я чувствую, что еще чуть-чуть и мне не нужна будет магия, чтобы испепелить взглядом любого, кто ко мне приблизится. — Я не хочу его убивать! Не! Хо-чу!
— Это и не нужно, Виктория, — ласково говорит Иллион и раскрывает ладонь. Крошечная бабочка, рассыпая серебристую пыльцу вокруг, взметается вверх. Она подсвечивает лицо мастера и делает его загадочным и задумчивым. — Потому что она жива вне тебя, вне времени, вне твоего желания. Просто есть.
Одним движением руки тренер распахивает шторы магией, и бабочка устремляется на свет. Летит стремительно, чтобы коснуться стекла и рассыпаться в звездную пыль.
— Она жива… — шепчу, не понимая, что происходит, не понимая, куда я иду и зачем.
— Жива, — подтверждает мои слова мастер и мягко улыбается набок. — Отдыхай, Виктория. Завтра продолжим.
Я покорно иду к дверям и слышу добродушный смешок в спину. Это заставляет меня дрогнуть и остановиться.
— Ты сама закрыла себя в этой ловушке, ты сама себя оттуда и вызволить должна.
— Ловушке? — бросаю через плечо. — Память и чувства — моя ловушка? Я хочу просто покоя, больше ничего.
— Думаешь, что найдешь счастье в покое? — мастер не встает, но мне кажется, что его голос звучит возле уха. Меня колотит и бросает в жар.
— Мне не нужно счастье… — все еще не повернувшись, гляжу в закрытую дверь.
— А что нужно?
— Не знаю.
— В том-то и проблема. Когда поймешь, что ты хочешь, тогда и магия проснется. Как видишь, она может быть в тебе и без твоего согласия, но вот использовать ее ты сможешь только после принятия себя.
— Как я могу быть уверена, что это не ваши фокусы? — я, наконец, оборачиваюсь. В его светлых глазах беснуются огоньки.
— Просто взгляни на себя в зеркало, — его улыбка мягкая, почти отцовская. — Иди, Виктория, — показывает на дверь. — На сегодня занятие окончилось.
Глава 27. Принять себя
Молча выхожу из учебного класса. Бреду по коридору почти вслепую, просто куда- то вперед.
В уборной сначала умываюсь холодной водой и дышу в ладони, придавливая губы и глотая мерзкие слезы, а потом поднимаю голову. Что я должна увидеть? Бледное лицо, мыльно-зеленые глаза и бурые волосы? Не понимаю.
Красные прожилки на белках уже привычны. От бесконечного напряжения и слез. Я стала настоящим нытиком и тряпкой, стала ненавистной самой себе. Противное чувство продирается по позвоночнику и застывает кинжалом между лопатками.
Не хочу больше так! Не позволяет Аким, я сама это сделаю. Найду того, кто сможет почистить память, а если не найду — раскроюсь только ради этого. Чтобы вычеркнуть Марка раз и навсегда!
С этими мыслями резко поворачиваюсь, прохладные волосы хлопают по плечу, и я сталкиваюсь с темным взглядом Дарины. Ловлю себя на мысли, что они чем-то похожи с Лизой, только волосы, как день и ночь, светлые и темные.
— Вик, не надо… — говорит она и опускает голову.
— Что? — подхожу ближе и сдавливаю зубы до хруста. Читает меня, как книгу?
— Я слышала, как ты просила Акима. Не удаляй Марка. Ты потом жалеть будешь. Разберись сначала, найди его и выслушай.
Не хочу слушать. Мне не нужны нравоучения и советы, ничего не нужно.
— Нужно! — отвечает Дарина, и я понимаю, что уже думаю вслух. — Нас подлавливают на слабостях, нас заставляют делать то, что мы не хотим. Поверь, в жизни ничего не может быть лучше, чем твоя боль.
— Почему? — голос срывается, но мне интересно, о чем она бредит. Что за чушь?!
— Потому что она настоящая.
Хотелось заматериться, но я сдержалась. Много она понимает, когда эта настоящая боль меня изнутри ломает на щепки. И жить не хочется.
— Я могу помочь, но ты должна осознавать на что идешь. Да и лекарства с гарантией нет, сама понимаешь. Только временное воздействие.