— Любви тебе, сестра.
В ответ те же три слова. Однако Ребекка и старуха явно не сестры — они держатся порознь, больше не проронив ни слова. Похоже, единоверцы обменялись приветствиями, сродни обычному «с добрым утром». Но квакеры так не здороваются, посланный Аскью сыщик (кто сейчас вместе с Джонсом топчется возле подвала) напутал.
Когда четверть часа спустя Ребекка и Джон Ли, облачившийся в поношенный черный сюртук и плоскую шляпу, выходят на улицу, двое мужчин даже не пытаются изобразить увлеченность беседой, но откровенно на них пялятся. Долговязый сыщик, привычный к своей роли, сардонически усмехается, Джонс растерян. За несколько шагов до этой пары Ребекка вдруг останавливается, хотя муж ее шагает дальше, и смотрит на Джонса, который неловко сдергивает шляпу и утыкает смущенный взгляд в разделяющую их канаву.
— Пришлось… Мы ж условились…
Ребекка будто впервые его видит, но во взгляде ее нет злости, одно лишь понимание. Наконец она опускает взор и произносит уже знакомую фразу:
— Любви тебе, брат.
Ребекка спешит к мужу, по кому видно, что незнакомцы вызывают в нем всякие чувства, только не любовь. Под руку они продолжают путь. Чуть помешкав, парочка пускается следом, точно лисы, высмотревшие хилого ягненка.
Показанья Ребекки Ли,
под присягой взятые на допросе октября четвертого дня в десятый год правленья монарха нашего Георга Второго, милостью Божьей короля Великобритании, Англии и прочая
Я Ребекка Ли, в девичестве Хокнелл, старшая дочь Амоса и Марты Хокнелл; родилась в Бристоле января пятого дня, года тысяча семьсот двенадцатого. Замужем за Джоном Ли, манчестерским кузнецом с Тоуд-лейн. До нынешнего мая была лондонской проституткой, известной под именем Фанни. На шестом месяце беременности.
В: Вам ведомо, зачем вас сюда призвали?
О: Да.
В: Знаете, что я расследую исчезновенье высокородного джентльмена, случившееся давешним маем?
О: Да.
В: Тогда начнем. После первого мая имели вы известья об его сиятельстве либо сношенья с ними?
О: Нет.
В: Имеете сведенья, что, вероятнее всего, они каким-либо способом умерщвлены?
О: Не имею.
В: То же самое спрошу об их слуге: вам что-нибудь известно об его судьбе?
О: Ничего.
В: Вы под присягой.
О: Знаю.
В: Ну что ж, внове целомудренная наша, сперва выясним, что вы есть, а после перейдем к тому, чем вы были. Говорить как на духу. Вспученное брюхо и кликушество не помогут. Ясно выражаюсь?
О: Христос мой свидетель.
В: Прекрасно. Но советую не забывать, что я располагаю показаньями Джонса. А также вашей бывшей хозяйки и многих других. Ну-с, когда приехали в Манчестер?
О: Двенадцатого мая.
В: И отыскали родителей?
О: Да.
В: Они простили ваши грехи?
О: Благодаренье Богу.
В: Вы рассказали, чем занимались?
О: Да.
В: И вас не прокляли?
О: Нет.
В: Как же так? Неужто родичи не крепки в своей вере?
О: Весьма крепки, оттого и простили.
В: Что-то в толк не возьму.
О: Искренне раскаявшихся не проклинают.
В: Но ведь прежде вас прокляли и вышвырнули вон.
О: Потому что согрешила, но не раскаялась. Теперь, нынешняя, я знаю, что они были правы.
В: Значит, вы все им рассказали. Стало быть, и об том, что приключилось в Девоншире?
О: Нет, про то умолчала.
В: Что ж так?
О: Зачем тревожить то, в чем не грешна.
В: Главный свидетель и соучастник порочных безбожных злодеяний не желает себя тревожить?.. Что молчите?
О: Не было злодеяний.
В: А я утверждаю — были, и вы всячески им способствовали.
О: Отрицаю.
В:Чего ж отрицать доказанное?
О: Напраслины не приму. Есть превыше тебя законник. Ужель Иисус столь негожий весовщик, что обмишулится в мере раскаянья? Он вовсе не слаб, и вскоре свет об том узнает.
В: Будет! Попридержи язык! Не смей мне тыкать!
О: Иначе не могу, такие наши правила.
В: К бесу твои правила!
О: В том нет неуваженья. Все мы братья и сестры во Христе.
В: Заткнись!
О: Сие правда. Все друг другу ровня, хоть мир того не понимает. Не ставь в вину защиту личного права и слова Божьего.
В: Надо ж, личное право и слово Божье! Не подать ли тебе кафедру?
О: Они неразъемлимы. Лишающий меня права крадет у Христа.
В: Какое еще право у отъявленной шлюхи! Притворной благостностью меня не обморочишь! Блядская наглость с гордыней и сейчас полыхают в глазах твоих!
О: Больше я не потаскуха. Сие ты знаешь, ибо расспросил обо мне. Ныне Христос мой единственный хозяин. Горжусь лишь званьем Его слуги.
В: Хочешь запросто откупиться от грехов? Тогда катись в Рим!
О: Ты не ведаешь моей веры. Каяться мне до последнего вздоха.
В: Ведаю, что тебя высекут, коль не станешь почтительнее.
О: Обиды не помышляла.
В: Тогда умерься в наглости!
О: В борделе я повидала тех, кто скотскою повадкой не отличался от жеребца иль кобеля. Однако в полной мере ублажались те, кто действовал лаской.
В: Прикажешь расшаркаться перед тобою? Величать «мадам» и подсадить в карету?
О: Суровься, коль хочешь, но грозность твоя показная, не от сердца.
В: Неужто?!
О: Да. Прошу, не злись. Повидала я законников и судей, не зачерствевших душой. Они б не казнили раскаявшуюся девку — мол, прежняя ты нам милее.
В: Этакими проповедями ты б распугала всех клиентов.
О: Жалею, что не распугала.
В: Да уж, пропиталась ты папашиной отравой.
О: Еще и матушкиной. Мы все живем во Христе.
В: Пренебрегая элементарным почтеньем и мирскими сословьями, так, что ль?
О: Нет. Ежели только почтенье и сословье не препятствуют свободе совести.
В: Сие не дает тебе права быть дерзкой.
О: Тогда не замай нашу веру.
В: Мы тратим время. Давай-ка об тебе. Когда вы поженились?
О: Августа второго дня.
В: И супруг из вашей секты?
О: Мы уж не квакеры. Он Пророк.
В: Какой еще пророк?
О: Потомок тех, кто лет пятьдесят назад прибыл к нам из Франции. Их называли «Белые рубашки».
В: Камизары?{135} Разве они еще остались?
О: Нас чуть больше сорока, кто верит в пророчество об скором пришествии Христа.
В: Муж французских кровей, что ль?
О: Нет, англичанин.
В: Родители тож примкнули к пророкам?
О: Да, а еще мой дядя Джон Хокнелл, кто дружен с братом Джеймсом Уордли, нашим старейшиной и учителем.
В: Что, квакерства тебе уж не хватало?
О: Нет, с той поры как узнала об пришествии Христа. Но об Друзьях плохо не скажу. Они добрые люди.
В: Муж знал об твоем позорном прошлом?
О: Да.
В: Знал, что рогат и ведет к алтарю икристую бабу?
О: Его украшали не рога, но христианская доброта.
В: И впрямь святой пророк. Значит, из жалости тебя взял?
О: И по святой любви. Ибо сказал Иисус: «И Я не осуждаю тебя».
В: Не ты ль говорила Джонсу, что зареклась от всякого мужа?
О: В ту пору я не знала, что беременна.
В: Значит, обвенчалась ради ублюдка?
О: Ради души того, кто родится. И своей тоже.
В: Что за союз без истинного супружества?
О: Сего не понимаю.
В: Муж твой наделен плотскими правами?
О: Он довольствуется тем, что имеет.
В: Сие не ответ. Потребно «да» иль «нет»… Чего молчишь?
О: Ответить совесть не велит.
В: Мне надо знать.
О: От меня не узнаешь. И муж, что ждет на улице, не скажет. Зови его.
В: Опять строптивеешь? Отвечай!
О: Про его сиятельство спрашивай что хочешь, на все отвечу. Об сем не скажу.
В: Делаю вывод: олух тебя опекает, но доступ к телу ему заказан, так?
О: Думай как угодно. Что позорнее: мое молчанье иль твой нос, что суется в чужие дела? Говори об той, кем я была, твои вопросы сродни плетям, они заслуженное наказанье за былую мерзость. Но кем я стала — не твоя забота, ничья вообще.
В: Кто тебя обрюхатил?
О: Слуга его сиятельства.
В: Не ошибаешься?
О: В тот месяц других я не имела.
В: Что? Шлюха дала одному мужику?
О: Пришли краски… регулы, а после я уехала из борделя и была только с ним.
В: Разве его сиятельство тобою не пользовались?
О: Нет.
В: Как так — нет? Зачем же они тебя наняли?
О: Для другого.
В: Но ведь в пещере сам Сатана тебя покрыл, не так ли?.. Опять молчишь? Не ты ль рассказывала Джонсу?
О: Я говорила то, во что он поверит.
В: Но правду не открыла?
О: Нет.
В: Соврала?
О: В том — да.
В: Зачем?
О: Чтоб не совался куда не надо. Чтоб самой стать истинной христианкой и покорной дочерью. Вот зачем.
В: Ты не подумала о близких его сиятельства, кто уж отчаялся увидеть сына?
О: Сочувствую их страданью и неведенью.
В: Не ты ль тому причина?
О: На все воля Божья.
В: Но простит ли Он тех, кто постыдно пренебрег христианским долгом?.. Отвечай.
О: Отвечаю: Он простит тех, кто утаил правду, коей никто не поверит.