В: Шиповник, что ль?
О: Роза та слабенькая, без подпорки никнет, и аромат ее тише, чем у садовых сестриц. Но запах в пещере был именно тот, лишь крепче, будто сгущенный… Знаешь, сие равносильно тому, чтоб по наружности судить об душе.
В: А что с большим костром, об чем ты сказывала Джонсу?
О: Костра не было, только давний темный след, как перед входом.
В: Может, все-таки костер еще тлел?
О: Погас. Ни искорки, ни уголька.
В: Верно ль? Паленым не тянуло?
О: Верно. Не тянуло.
В: С близи не разглядела ль источник того яркого света?
О: Нет, он словно был укрыт матовым стеклом иль плотным непрозрачным муслином. Но светил стократ ярче всякой лампы и канделябра.
В: Какого размеру?
О: С фут.
В: Не боле?
О: Нет, но ярче солнца, прямиком не взглянешь.
В: Далеко ль от тебя?
О: Совсем близко. Вон как до той стены.
В: Ты утверждаешь, что сия штуковина перебралась из кромлеха в пещеру? Что она, точно птица, поднялась в небеса?
О: И еще выше.
В: Хоть не имела колес, крыльев иль конной тяги?
О: Дослушай, мистер Аскью. Знаю, тебе угодно, чтоб я оказалась дурой, ополоумевшей от наваждений. Чтоб Божьему дыханью присобачила колеса иль крылья. Я не корю тебя. Понятное дело — я простая баба, не большого ума, не шибко грамотная. Но то был не сон и не виденье, а нечто, подобное чудесам в балагане. Пусть те чудеса обман и фокус, но ведь зримы.
В: Ладно. Как вели себя его сиятельство? Не подметила в них тревоги иль страха перед тем жутким чудом?
О: Он застыл в ожиданье, вновь обнажив голову.
В: Словно вы предстали перед знатной особой?
О: Да.
В: Что Дик? Он-то выказал страх?
О: Скорее, благоговенье. Стоял, потупив взор.
В: Так-с.
О: Его сиятельство выставил шпагу, уперев острие в землю и сложив руки на эфесе, — будто древний рыцарь перед монархом. Потом куколка исторгла вздох и стала плавно спускаться, точно пушинка. Когда брюхо ее почти коснулось земли, из него выскочили четыре тонкие лапки с огромными когтями. Куколка на них утвердилась, и тотчас на боку ее распахнулась дверца.
В: Что? Дверца?
О: Пока куколка снижалась, дверка была неприметна, но по приземленье открылась прямо в середке, и из нее сама собой выпала лесенка, вроде каретной. В три-четыре серебристые решетчатые ступеньки.
В: Что увидала внутри?
О: Не требуху, но стенку, точно из драгоценных каменьев — топазов, изумрудов, рубинов, сапфиров, кораллов, перидотов и бог знает чего еще. Будто сзади подсвеченная, она неярко сияла как сквозь воду. Что-то вроде церковного витража, только сложенного из крохотных стеклышек.
В: Давай-ка проясним: то была не живая тварь, но некая машина, механизм, так?
О:Да. Благоуханье стало еще сильнее. Его сиятельство склонил голову, как бы призывая хранителей вод.
В: Погоди, лапы-то откуда вылезли?
О: Говорю ж, из черных дыр на брюхе. Тонюсенькие! Казалось, сейчас подломятся, ан нет!
В: Какой толщины? Ляжки, икры у них имелись?
О: Нет, ровненькие по всей длине, толщиной с цеп. Ну прям паучьи лапки.
В: Валяй дальше.
О: В проеме появилась серебристая дама с букетиком белоснежных цветов. Улыбнувшись, она проворно сошла по ступенькам и оборотилась к дверке, где возникла еще одна дама в таком же наряде. Та была постарше, с проседью, однако вполне осанистая и крепкая. Она тоже нам улыбнулась, но уже эдак царственно.
В: Каких лет?
О: Сорока, не больше. Еще в соку…
В: Ну? Чего опять засбоила?
О: Сейчас ты снова не поверишь, а я говорю правду, Христом Богом клянусь.
В: Да, но передо мной-то не Христос.
О: Тогда верь Его ничтожному слуге. Едва вторая дама сошла по серебряным ступенькам, как в дверном проеме возникла третья дама, еще старше, седая и усохшая. Оглядела нас и медленно спустилась по лесенке. Все трое смотрели ласково, но чудо-то в том, что они, явно бабушка, мать и дочь, были схожи как капли воды — одно и то же лицо в разные поры жизни.
В: Как были одеты две последние дамы?
О: У всех один чудной наряд — порты и рубаха. Скажешь, старухе не пристало в этаком щеголять, но они не дурачились — такая одежда была им привычна и удобна.
В: Какие-нибудь драгоценности, украшенья?
О: Никаких. Лишь букетики: старуха держала темно-пурпурные, почти черные цветы, внучка — белоснежные, матушка — кроваво-красные. Разные летами, во всем прочем они были неотличимы, как горошины в стручке.
В: Жабы, зайцы иль черные кошки их не сопровождали? Снаружи вороны не каркали?
О: Нет, нет и нет. Помела и котлов тоже не было. Ой, гляди! Сам не знаешь, над кем потешаешься!
В: Я лишь добавил мазки твоему полотну с летающей куколкой на паучьих лапах и тетками в наряде пугала.
О: Ну так сейчас еще крепче тебя огорошу. Бабка и внучка, стоявшие по бокам матери, плотнее к ней придвинулись и, уж не знаю, каким чудом, то ли с нею слились, то ли в ней растворились. Вошли в нее, точно призрак в стену. Только что было три дамы, и нате вам — одна. А в букете не одни красные цветы, но еще темно-пурпурные и белоснежные, словно в подтвержденье того, во что не хотели верить глаза.
В: Голуба, такую байку не проглотит даже самый доверчивый олух.
О: Ну вот тебе и роль. В байках моих ничего, кроме правды, закадычной подруги твоего неверья. Прошу, не злись. Ты законник и должен вникнуть в слова мои. Я ж говорю как на духу. Гляди, чтоб дров не наломать, пользы оттого не будет никому.
В: Мы еще поглядим. Давай замешивай.
О: Дама-матушка протянула руки к его сиятельству, призывая подняться с колен. Тот встал, и они обнялись, будто мать и сын, встретившиеся после долгой-долгой разлуки. Потом дама заговорила на неведомом наречье, голос ее был низок и приятен, а его сиятельство ей отвечал.
В: Попридержи-ка! Что за наречье?
О: Прежде такого не слыхивала.
В: А какие слыхивала?
О: Голландское и немецкое, еще французское. Случалось, испанское и итальянское.
В: Ничего похожего?
О: Ни капли.
В: Его сиятельство легко изъяснялись на том наречье?
О: Вполне. Но только сам переменился.
В: В чем?
О: Весь светился почтеньем и сердечной признательностью. Говорю ж, точно сын, после долгого отсутствия вернувшийся к матери. Да, вот еще странность: когда дама к нему приблизилась, шпагу и пояс с ножнами он отбросил, словно ненужный хлам, — как тот, кто после опасных странствий воротился под благодатный отчий кров.
В: Давай-ка уточним: шпагу он отбросил иль аккуратно отложил?
О: Вместе с поясом и ножнами отшвырнул футов на десять, будто сослуживший службу наряд, какой больше никогда не наденет.
В: Вот еще что: они поздоровались и заговорили как давние знакомцы?
О: Вроде бы, поскольку его сиятельство не выказал особого удивленья. Потом он представил нас: сперва Дика, еще стоявшего на коленях. Дама протянула ему руку, и Дик, порывисто ее схватив, прижался к ней губами. Затем он поднялся с колен, и тогда настал мой черед. Его сиятельство что-то сказал на неведомом наречье, и я, хоть ни слова не поняла, ясно расслышала имя, коим меня крестили: Ребекка. Не ведаю, как он его узнал, ибо прежде называл меня только Фанни.
В: Ты не открывала имени ни ему, ни Дику, ни кому другому?
О: Даже в борделе его знала только Клейборн.
В: Стало быть, она и сообщила. Погоняй.
О: Дама улыбнулась мне, словно давней подруге, с кем наконец-то встретилась. Затем вдруг пригнулась, взяла меня за руки и подняла с колен. Мы стояли друг перед другом, и она, не выпуская моих рук, вглядывалась в мое лицо, будто желая узнать, сильно ли я изменилась. Потом, словно в знак приязни, отдала мне свой трехцветный букетик, а взамен сняла мой венок, но лишь повертела его в руках и вновь водрузила на мою голову. Затем по-старинному поцеловала меня в губы — мол, добро пожаловать. Я растерялась, но все ж сообразила поблагодарить книксеном и улыбкой, а дама ласково смотрела на меня, будто родная мать иль добрая тетушка, кто сто лет меня знает.
В: Ничего не промолвила?
О: Ни словечка.
В: Была ль в ней грация, свойственная леди?
О: Как и дочь ее, она держалась очень просто, словно ей неведомы и безразличны светские манеры.
В: Хоть сама высокого сословья?
О: Весьма высокого.
В: Что скажешь об цветах?
О: Одного сорта, но разных колеров, они смахивали на те, что растут в Чеддерских скалах. В Бристоль их привозят в середине лета, мы называли их «июньские гвоздики». Но те, что в букете, были крупнее и душистее, хоть пора их еще не пришла.
В: Прежде таких не видела?
О: Нет, никогда. Однако надеюсь вновь увидеть и вдохнуть их аромат.
В: Что значит — вновь?
О: Узнаешь. Потом дама за руку подвела меня к куколке. Оробев, через плечо я глянула на его сиятельство — мол, как быть-то? Он приложил палец к губам и кивнул на даму — дескать, молчи и во всем ее слушайся. Похоже, дама все поняла, ибо сложила ладони и приветливо улыбнулась — мол, не надо бояться. И тогда следом за ней по серебристым ступенькам я покорно взошла в карету… гостиную… Не знаю, как сие назвать, ибо очутилась я в диковинной палате, выложенной сверкающими каменьями.
В: Его сиятельство и Дик тоже вошли?
О: Да.
В: Но вниманье уделяли тебе?
О: Да.
В: