Поэтому, поразмыслив, Бэлль решила, что, вероятно, будет лучше для всех, если она ничего не будет писать. Правда их только растревожит. С другой стороны, если она напишет, что работает продавщицей или служанкой, ей никто не поверит. В конце концов, никто не станет похищать человека, а потом обеспечивать его спокойной, приличной работой!
Бэлль уснула, раздумывая над этой дилеммой.
На следующее утро она проснулась в десять часов. Странно, но с улицы, казалось, не доносилось ни звука. Вчера вечером здесь было еще более шумно, чем на Монмут-стрит в ночь с субботы на воскресенье.
Бэлль так хотелось выйти на улицу и осмотреть окрестности, ведь она видела Новый Орлеан только из окна экипажа по пути из порта. Тогда тоже стояла тишина, поскольку было всего девять утра. Бэлль разглядела тележки, доставляющие провиант, дворников и служанок-негритянок, которые чистили пороги и натирали медные дверные ручки. Но ее поразило то, каким притягательным был этот старинный город. Этьен рассказывал ей, что район, который они проезжали, называется Французский квартал, потому что в далеком 1721 году первые двадцать домов здесь возвели французы.
Все здания располагались прямо вдоль улицы, ни перед одним из них не было дворика, как и у большинства домов с террасами в викторианском стиле на родине Бэлль, в Англии. Но эти дома отличались от викторианских: тут яркие креольские коттеджи со ставнями на окнах соседствовали с особняками в испанском стиле с изящными коваными балкончиками на верхних этажах, на которых буйно цвели растения. Бэлль мимоходом заметила красивые дворики, площади с лужайкой посредине, множество экзотических цветов и высокие пальмы.
Этьен рассказал ей также о том, что до 1897 года Новый Орлеан был опасным, населенным преступниками городом. Проститутки навязчиво предлагали свои услуги или стояли практически обнаженными на пороге публичных домов по всему городу. Поскольку Новый Орлеан является крупным портовым городом, сюда каждую ночь стекаются моряки всех национальностей, чтобы поиграть в азартные игры, выпить, найти женщину. Обычно все заканчивалось дракой. Уровень смертности от ножевых ранений и выстрелов был чрезвычайно высок, и в темных переулках валялось множество убитых и ограбленных людей. Естественно, что благонамеренные граждане, вынужденные воспитывать детей в подобном окружении, потребовали, чтобы были приняты надлежащие меры.
Выдающийся, уважаемый житель города Сидней Стори предложил план: оградить территорию в тридцать восемь кварталов в самом конце железнодорожной линии, за Французским кварталом, и сделать проституцию легальной. Таким образом, все городское зло осядет в одном месте и полиции будет легче за ним приглядывать. Законопослушные граждане с радостью проголосовали за этот законопроект, который положил бы конец присутствию шлюх и пьяных, буйных моряков рядом с их домами. Азартные игры и наркотические притоны исчезнут с глаз долой, и честным людям больше не придется бояться того, что жестокие преступления будут совершаться в богатых кварталах.
Сидней Стори профинансировал законопроект, и его утвердили. Новому району дали название «Сторивилль», но большинство людей продолжают называть его просто «Район».
Бэлль несколько удивилась, когда Этьен объяснил ей, каким этот город был до принятия законопроекта. Как это было похоже на Севен-Дайлс! Она так и сказала об этом Этьену, но призналась: несмотря на то что ее всегда окружали преступность и порок, она не осознавала этого, ее это никак не касалось, пока не убили Милли.
— Как это ни смешно, но именно те, кто чаще всех жалуются на порок и безнравственность, больше всего от них выигрывают, — криво улыбнулся Этьен. — Хозяева и работники магазинов, гостиниц, салунов, прачечных, извозчики, портнихи и модистки выживают исключительно благодаря гостям Района, которые именно за увеселениями и приезжают в Новый Орлеан. Даже местный совет, больницы и школы выигрывают от налогов, которые получают от Района. Но никто не любит говорить о своих грязных денежках.
Бэлль встала с кровати, подошла к окну и увидела место, которое добропорядочные жители Нового Орлеана хотели спрятать.
Ее спальня располагалась на четвертом этаже — небольшая, скромно обставленная комната, предназначавшаяся для горничной, совершенно не похожая на роскошные спальни девушек на нижних этажах. Окна выходили на железную дорогу, которая отделяла Бейсин-стрит от Французского квартала. Насколько поняла Бэлль, первой улицей Района стала именно Бейсин-стрит. Здесь располагались самые роскошные публичные дома, жили самые красивые девушки, предлагали самую лучшую еду, выпивку, развлечения. Чем дальше от центра Района и Бейсин-стрит, тем дешевле и грубее становились трактиры и публичные дома. В последнем квартале и на Робертсон-стрит вместо баров были низкосортные забегаловки, а шлюхи отдавались первому встречному за пару центов. Некоторые даже не могли позволить себе снять дешевую комнатенку.
Бетти рассказывала об этих дешевых борделях — нескольких крошечных комнатушках, где помещалась только кровать. Мужчины стояли в очереди на улице. Когда выходил один, заходил следующий. Бетти утверждала, что за ночь там обслуживали до пятидесяти клиентов. За этими девушками следили сутенеры, которые забирали бóльшую часть денег и часто избивали проституток, если те зарабатывали меньше, чем хотелось их хозяевам. О таких удобствах, как ванная и туалет в доме, они даже не мечтали. Жизнь у девушек была тяжелой, и многие находили утешение в спиртном и опии. Бетти говорила, что мужчины, которые использовали этих девушек, вели себя очень грубо, и никакой надежды на светлое будущее у этих проституток не было — большинство из них считали смерть счастливым избавлением.
К своему разочарованию, Бэлль не увидела ничего, кроме железнодорожного полотна, даже когда высунула голову из маленького окошка. Пока ей приходилось довольствоваться тем, что она заметила мельком, когда приехала вчера утром — высокие, массивные здания. Ни намека на разруху, как в Севен-Дайлс. Хэтти сказала, что во многие дома проведено электричество и паровое отопление.
Несмотря на то что было начало апреля, солнце припекало обнаженные плечи и лицо Бэлль — совсем как дома летом. Она вспомнила о том, как холодно, серо и ветрено в Севен-Дайлс в это время года, и с удивлением поймала себя на том, что скорее радуется, чем печалится из-за того, что попала в Америку.
Девушке хотелось прогуляться по окрестностям, осмотреть Район. Но ей казалось, что Марте может не понравиться то, что она ушла, не спросив разрешения.
Открыв дверь, Бэлль вышла на узкую лестницу, ведущую вниз, и прислушалась, не проснулся ли кто-нибудь еще. За исключением тихого похрапывания, доносившегося из комнаты Хэтти, в доме царила тишина.
Бэлль почувствовала запах сигар, который еще не выветрился после вчерашнего вечера, и увидела голубую атласную подвязку на красно-золотистом ковре. Интересно, кому из девушек она принадлежит и почему здесь валяется? На окне висели красивые белые кружевные занавески, а дверь ванной комнаты была слегка приоткрыта — Бэлль разглядела черно-белый пол и часть ванны на резных ножках в форме лап.
Все выглядело таким чистым, ярким и красивым, что девушка улыбнулась, когда вспомнила о том, что, находясь в Париже, думала только о побеге. Бэлль могла бы покинуть этот дом прямо сейчас — одеться, спуститься по лестнице и выйти через парадный вход. Но девушка поняла, что на самом деле не хочет этого.
И дело не в том, что у нее было всего два доллара и пятьдесят центов чаевых, заработанных вчера. Ей действительно тут понравилось.
— Тогда тебе следует вести себя так же, как и остальные девушки, — пробормотала Бэлль себе под нос, возвращаясь в комнату и ложась в постель.
Через неделю, где-то в три часа ночи, Бэлль находилась одна в гостиной, убирала стаканы и пепельницы, когда услышала на улице крик.
Сегодня у Марты был спокойный день. Последний клиент ушел полчаса назад, и девушки легли спать, поскольку было очевидно, что посетителей больше не будет. Марта отправилась в свою комнату на первом этаже, а Сисси в кухне заваривала чай.
Бэлль поставила поднос с бокалами и подошла к окну посмотреть, что происходит. Она увидела небольшую толпу, которая собралась метрах в двадцати от борделя Марты, у дома Тома Эндерсона. В льющемся из его окон свете были видны собравшиеся люди.
Бэлль была поражена, когда впервые увидела дом Тома Эндерсона. Его заливал свет стольких электрических ламп, что глазам становилось больно. Эндерсон всем тут заправлял — улаживал споры, наказывал виновных. Ему принадлежала бóльшая часть города. Его ослепительный салун длиной в полквартала был отделан резным вишневым деревом, зеркалами и позолотой. Здесь круглосуточно работали двенадцать барменов.
На Бейсин-стрит никогда не было очень тихо. Между пятью и девятью-десятью часами утра наступало временное затишье, но оставшееся время суток музыка гремела в десятках баров, клубов и в публичных домах. Прибавьте к этому игру уличных музыкантов, заглушавшую крики, которые в «районе красных фонарей» раздавались очень часто. Иногда Бэлль выглядывала из окна и видела пьяных матросов, которые, пошатываясь, брели в сторону кабаре «Неглиже». Девушки говорили, что они, скорее всего, заходят выпить в каждый бар, попадающийся на пути, с тех пор как сошли с корабля. Моряки направлялись в дешевые бордели на Ибервиль-стрит, где проститутка стоила всего доллар, но пока они туда добредут, будут уже ни на что не способны и истратят все деньги.
У мужчин, приезжавших в Новый Орлеан на поезде, было больше шансов найти себе женщину, прежде чем они напьются, поскольку поезда останавливались прямо у начала Района и пассажиры могли видеть, как из окон некоторых борделей призывно выглядывают проститутки, принимая соблазнительные позы.
Бэлль подошла к входной двери и вышла на крыльцо. По крикам и одобрительным возгласам она поняла, что собравшаяся толпа наблюдает за двумя дерущимися мужчинами. Но неожиданно зрители расступились, и Бэлль, к своему изумлению, увидела двух женщин, которые набрасывались друг на друга, как дикие собаки.