самые низкие – именно благодаря своей крайней неуравновешенности, – то весьма вероятно и весьма возможно, что прекрасная Мадлен была просто-напросто психопаткой, ловящей себе любовников без всякого разбора, где попало, меняющей их, как перчатки. Я был ничем иным, как одним из номеров целой серии, и притом крайне несчастным номером, так как на меня выпало столкновение с мужем.
Делаю немедленно оговорку. Моя «опытность» в данном случае повела меня по совершенно ложному пути, и я ударился в другую крайность, так же, как моя былая «неопытность» заставила меня считать Мадлен Делесталь наивной и невинной девочкой, страстно пленившейся мною с первого взгляда на маскараде.
Извиняюсь перед читателем: я чрезвычайно непоследовательно веду свое повествование, то уклоняюсь, то забегаю вперед. Постараюсь быть последовательным и возвращаюсь к тому, как я жил в Саксонии.
В тот августовский вечер, с которого я возобновляю свой рассказ, я пообедал часом позже обыкновенного в столовой ресторана. Вследствие этого запоздания мне пришлось обедать за пустым столом, если не считать почтенного старого немца в золотых очках и его дородной супруги, обедавших в противоположном конце зала, за отдельным столиком. Это было так далеко, что я с трудом разбирал их лица.
Покончив с обедом, я вышел на террасу, закурил сигару и, рассеянно прослушав интермеццо из оперы «Сельская честь», прекрасно исполненное оркестром, игравшим в парке, решил возвратиться к себе, на виллу «Квисисана».
Мое помещение состояло из двух больших и комфортабельно обставленных комнат: спальни и гостиной. Вернувшись к себе, я прилег на кушетку в гостиной и занялся просмотром «Дрезденского Курьера», из которого получил подтверждение того, что политический горизонт все еще чист и вполне безоблачен. Потом я призадумался над объявлением, вывешенным у меня в комнате, рядом с электрическим звонком, причем все его параграфы были составлены на таком невозможном, комическом французском языке, точно хозяин гостиницы задался целью рассмешить своих постояльцев.
Посмеявшись над этим образцом лингвистики, я перешел в свою спальню и готовился уже лечь спать, как вдруг увидал на своем ночном столике письмо, адресованное на мое имя и надписанное явно французской рукой, но без адреса и штемпеля; это служило доказательством того, что это письмо написано тут же, на месте. Я немедленно вскрыл конверт и прочел следующее:
«Лицо очень желающее увидеть господина д'Алонд, просит его прийти завтра, в десять часов утра, в галерею парка. Его будут ожидать».
Больше ничего.
Я тотчас же позвонил коридорного и спросил его:
– Кто принес это письмо?
– Посыльный из каргауза.
– От кого?
– Он ничего не сказал.
У меня промелькнула было, мысль произвести дознание, но было уже поздно – одиннадцать часов, до каргауза довольно далеко, а немцы ложатся с курами: и городок, и гостиница, и парк, и каргауз – все это уже было объято мирным сном. Я отпустил коридорного и лег спать.
Если вы думаете, что я очень волновался при мысли о предстоящем мне свидании, то очень ошибаетесь, и, по-видимому, упускаете из вида, что прежний Филипп д'Алонд постарел на целых одиннадцать лет. Я лишь меланхолично подумал об этом. К тому же я заранее знал, что это приглашение – как бы оно ни было заманчиво и таинственно – не даст мне ничего ни нового, ни особенно интересного. В моей жизни не предстояло больше ничего ни нового, ни захватывающего, потому что и новизна, и «захват» – все это относительно и отражает лишь нетронутость и отзывчивость нашего внутреннего «я».
Мои мысли внезапно перенеслись к толстому немцу в золотых очках, сидевшему в столовой, и к его тяжеловесной супруге.
«Неужели это она шлет мне это послание?» – ужаснулся я.
Мысль, что эта почтенная матрона способна задаться целью соблазнить меня, положительно лишила меня сна. Даже когда я заснул, меня продолжала преследовать эта чудовищная фигура, подстерегая меня у каждого поворота галереи парка.
На следующее утро я за стаканом кофе перечитывал это письмо. И на этот раз – уж право не знаю, чему приписать?… может быть, беспокойным снам? – во мне загорелось любопытство.
Я выбрал изящный костюм, сшитый в Париже, и в десять часов вышел в парк.
Подходя к указанной мне галерее, увитой диким виноградом и вьюнком, я, к своему неудовольствию, заметил, что там сидит уже не одна парочка. Насколько я мог судить на расстоянии, мне показалось, что силуэты сидящих элегантны и изящны, хотя мне было бы трудно определить их национальность. Когда я вошел в галерею, дама поднялась со своего места и решительным шагом двинулась ко мне навстречу.
Я не успел еще узнать ее в этот краткий промежуток времени, но вдруг почувствовал, как мой мозг внезапно похолодел в голове.
– Здравствуйте!.. Это мило с вашей стороны, – просто промолвила она. – Вы тотчас же догадались? Не правда ли?.. Вы видите, я и до сих пор сохранила пристрастие к романтическим приемам.
Господин тем временем тоже поднялся с места и направился к нам. Я же в эти несколько минут вежливо раскланивался, расшаркивался и бормотал какие-то банальности. Но все это мои члены и язык проделывали вполне самостоятельно, по светской привычке, так как я был положительно неспособен ни соображать, ни желать что-либо делать…
Передо мной стояла Мадлен Делестадь. Мне казалось, что я нахожусь вне времени и пространства; в моей голове царили какой-то хаос, какая-то подавляющая пустота, и я словно откуда-то со стороны услышал спокойный, ровный, слегка иронический голос, обращающийся к подошедшему:
– Я раньше была знакома с мсье д'Алонд в Париже… Позвольте познакомить вас с моим мужем, – обратилась Мадлен ко мне, – барон Роберт фон Комбер.
Мы пожали друг другу руки. Это был высокий господин, пожалуй несколько грузный, но прекрасно одетый и, судя по розовому круглому, упитанному лицу, саксонец.
Мы несколько раз прошлись по галерее, перекидываясь незначительными фразами, ничем не выдававшими наше внутреннее смятение. Я искоса поглядывал на Мадлен и думал: «Она ничуть не изменилась. Та же стройная фигура, то же пленительное личико, те же темные, густые волосы».
И меня удивляло, что моя зрительная память оказалась много слабее душевной, так как я почувствовал Мадлен раньше, чем узнал ее.
Я тут же, гуляя по галерее, получил все желаемые сведения относительно жизни и общественного положения супругов фон Комбер. Они обыкновенно жили в своем имении и очень редко приезжали в Париж, но много путешествовали. В настоящее время они жили в том же отеле С, на вилле «Королева Августа».
В эту минуту раздался звук колокола, призывавшего нас к завтраку.
– Надеюсь, вы доставите нам удовольствие позавтракать с нами? – обратился ко мне барон.
Я вопросительно посмотрел на Мадлен; ее взгляд красноречиво ответил: «Соглашайтесь!»
– Благодарю вас, – ответил я, – я с удовольствием воспользуюсь вашим любезным приглашением.
– Вот и прекрасно!.. Ровно в двенадцать мы будем ждать вас в ресторане.
Мы церемонно раскланялись, и я тотчас же вернулся на свою виллу «Квисисана».
Мой мозг и мое сердце были в полнейшем противоречии.
«Безумец!.. – укорял я себя, – вот ты внезапно помолодел, точно тебе двадцать лет, и все это из-за того, что ты снова встретил на своем пути авантюристку, которая в былое время насмеялась над тобой, а в настоящее время таскает, может быть, своего десятого возлюбленного по саксонским курортам, а ты даже никогда и не был ее возлюбленным!.. Вот смехота-то! И ты еще имел слабость пойти на ее авансы, вместо того, чтобы холодно и сухо оттолкнуть ее от себя!.. То-то она, верно, хохочет теперь над тобой!»
Теперь, когда я был один, в моем мозгу копошился миллион самых разнообразных подозрений относительно этой женщины и ее спутника. Так, например, мне пришло в голову, что этот господин вовсе ей не муж, а просто ее любовник, что у них в данный момент стесненные обстоятельства; вероятно в гостинице требуют уплаты по счетам, и они очень рады встрече со мной и хотят меня, как известно просточка, «подковать» на некоторую сумму.
Результатами этих соображений было то, что, переодеваясь к завтраку, я успел взвинтить себя на крайне воинственный лад.
«Ну, погоди-же ты! – угрожающе бормотал я, меняя галстук, – я тебе, красавица, покажу! Ага, ты думаешь, что я все тот же Филипп д'Алонд? Нет, голубушка, одиннадцать лет меняют человека; я уже не прежний доверчивый, наивный мальчик, только сошедший со школьной скамьи! Нет, теперь тебе не обвести меня вокруг пальца!»
В моей воспаленной голове роились самые разнообразные планы, чтобы «уличить» и «провалить» прекрасную даму и ее сообщника. Я не видел границ своей изобретательности и временно утратил всякую щепетильность… Разве я не был в своем праве взять реванш и, проигравши первую ставку, выиграть хоть вторую?
Увы, должен прибавить, что хотя мой разум и держался воинственного настроения, но мое сердце старалось защитить бывшего кумира и робко вступало в пререкания с разумом.
«А что, если она тогда была искрения? – шептало мое сердце, – что, если она действительно любила меня, но была вынуждена уступить в силу обстоятельств? Или допустим даже, что одиннадцать лет тому назад она действительно была виновата… Но что, если теперь она влюбилась в меня и раскаивается в своем прошлом поступке?»
А кроме того, лжива ли она, или нет, но, тем не менее, она все-таки остается самой интересной и самой пленительной женщиной, которую я встречал когда бы то ни было. Моя теперешняя «опытность» подсказывает мне тоже, что и моя былая «неопытность»: «Она неподражаема! Нет второй подобной Мадлен!»
В это мгновение я заметил, что часы показывают пять минут первого. И тотчас же мое сердце усиленно и радостно забилось, как одиннадцать лет назад; я сразу почувствовал себя бодрым и помолодевшим. Да, мне снова было двадцать лет! И я, не теряя времени, весело направился к зданию ресторана.
Меня уже поджидали, и как только я пришел, мы тотчас же сели за отдельный маленький столик. Надо сказать, что кормят в отеле С. превосходно, и я обыкновенно ел с большим аппетитом, но на этот раз мне кусок не шел в горло. Вообще я заметил, что из нас трех волнуюсь лишь я один, что подтвердило мое первоначальное подозрение относительно «сообщничества» «баронской четы».