«Ага, – насмешливо подумал я, – очевидно, это авантюристы высокой марки».
Тем временем супруги фон Комбер спокойно распространялись о своей жизни в деревне и, с безмятежным спокойствием людей с чистейшей совестью, сравнивали парижскую жизнь с берлинской и венской.
Меня взорвало это бесстыдство. Я стал внимательно приглядываться к супругам и зорко следил за их взаимными отношениями.
Удивительно, по какому праву, по какой дерзости и испорченности заставляла меня эта женщина присутствовать при этом глупом, прозаичном эпилоге нашего юношеского романтического приключения?
Во всяком случае, внимательно приглядываясь к отношениям супругов, я вывел заключение, что их супружеское «счастье» относится к разряду «спокойных» и уравновешенных.
Барон был очень внимателен к Мадлен, но в этой внимательности сквозило больше светской сноровки и привычки, чем нежности и страсти. Мадлен тоже была спокойна и даже несколько суха. Во всяком случае, был ли этот союз свободным, или же законным, но он видно находился в период благоразумия, и розы любви были уже давным-давно сорваны.
Точно также бесследно исчезло ослепление любви, и развился критический дух. Так, например, когда барон стал восторгаться чудесными окрестностями, Мадлен насмешливо промолвила:
– Да, моему мужу в особенности понравился дивный глухарь, поданный нам вчера на обед.
Этим замечанием она убила двух зайцев: во-первых, дала понять, что эти восторги относительно природы несколько аффектированы и барон – слишком большой материалист для того, чтобы искренне так восторгаться природой, а, во-вторых, подчеркнула прожорливость барона-то, что я успел уже подметить в крайне короткий срок нашего завтрака. Очевидно, он любил и покушать, и выпить, так как он один выпил три четверти бутылки потребованного им «Иоганингсберга» и снова протянул руку за бутылкой; его жена собралась было что-то нервно сказать, но он одним взглядом заставил ее замолчать на полуслове.
С этого момента Мадлен больше не обращалась к нему, а говорила лишь со мной одним, и мы продолжали свой разговор через плешивую и раскрасневшуюся голову барона.
Все эти мелочи несколько успокоили мое мужское самолюбие, но вместе с этим усыпили и мою дипломатическую осторожность.
Наш завтрак затянулся; все уже разошлись, и проворные лакеи приводили в порядок столы и расставляли стулья, приготовляя их к следующей сервировке.
Было уже больше двух часов, и жара стала прямо нестерпимой. Природа казалась уснувшей под пляшущими лучами солнца. Спало зеркальное озеро, спали деревья, цветы, и смолкли птицы, весело щебетавшие утром. Мадлен же, словно тропический цветок, лишь выигрывала под палящими лучами солнца. Ее южная красота казалась ярче и значительнее, как бы «говорливее», если можно так выразиться. Эта палящая атмосфера положительно молодила ее! Я смотрел и удивлялся. Прошло столько лет, но они ничем не отразились на внешности этой красивой женщины. Ей, казалось, было все так же двадцать пять лет.
Но барон раскис от жары; он так же, как и вся природа, требовал послеполуденного отдыха; его бакенбарды касались жилета, а склонившаяся голова откровенно выставляла свою плешь.
Легкое похрапывание прервало наш разговор. Мадлен кашлянула; барон тотчас же очнулся, поспешно налил себе рюмочку коньяка и залпом осушил ее.
– Барон привык отдыхать среди дня, – сконфуженно промолвила Мадлен, – мы, кажется, стесняем его… Уж вы его извините…
– О, пожалуйста, – обратился я к барону, – не стесняйтесь и не меняйте своих привычек…
– Да, простите, это невозможная привычка, – сконфуженно сказал барон, грузно поднимаясь с места, – но, к сожалению, я твердо усвоил ее.
Мы сказали друг другу еще несколько вежливых слов, пожали друг другу руки, уверяя в своей взаимной симпатии, после чего этот милейший человек отправился к себе.
– Если хотите, – обратилась ко мне Мадлен, – пройдемте в читальню, там гораздо прохладнее и удобнее.
Я, понятное дело, тотчас же выразил свое согласие, и мы перешли в читальню – очень большой и комфортабельный зал.
Мадлен села в уголке дивана и сказала:
– Я знаю, о чем вы думаете.
– Да, я знаю это, – ответил я, пристально глядя на нее.
– Вы думаете, что мы уже раз были с вами так же, как теперь: друг против друга, я – на диване, вы – на стуле, причем точно так же, как и теперь, были в общественном месте, а вместе с тем – вдвоем…
– Да, вы угадали, я думал о маскараде маркизы де Талиасерпи… Впрочем, я часто думал и вспоминал об этом вечере, так же, как и последующей встрече и о ее действующих лицах, и…
– И что вы думаете обо мне, вспоминая все это? – быстро перебила меня Мадлен.
– Я думаю, – осторожно ответил я, – что молодая и обаятельная женщина доставала себе развлечение вскружить голову неопытному и простоватому юноше, и так как это вызвало нежелательные осложнения, то она благоразумно отряхнулась от этой встречи и, не оглядываясь, продолжала свой счастливый жизненный путь.
Наступило молчание. Мадлен сидела серьезная и озабоченная, низко склонив свою хорошенькую головку. Я был очень рад, что смутил ее.
– И это – все, что вы думали обо мне? – спросила она, пытливо глядя мне в глаза. – Вы не были обо мне дурного мнения, не презирали меня и не бранили?.. Признаться, если это так, то это меня немало удивляет!
– В таком случае вам придется удивляться, – улыбнулся я в ответ. – Как я ни молод и неопытен, – продолжал я, – но я и тогда твердо помнил, что мужчина всегда должен считать себя неоплатным должником, если красивая женщина хоть мимолетно почтила его своим вниманием.
Снова наступило молчание. Я мысленно радовался своему удачному дипломатическому приему: Мадлен была видимо сбита с толку и не знала, чего ей держаться; это раздражало и нервировало ее; по крайней мере, она нетерпеливо покусывала себе губы и нервно шевелила кончиком туфельки. (Совсем как на балу у Талиасерпи!)
«Ага, – злорадно подумал я, – ты верно ожидала какой-нибудь патетически-сентиментальной вспышки, с миллионом трогательных восклицаний, вроде: «Ах, какое счастье, я снова нашел вас, Мадлен!..» Погоди-ка, голубушка!.. А ведь все-таки она чертовски хороша!» – подумал я в скобках.
– Значит, наша разлука ничуть не опечалила и не удивила вас? – надменно-разочарованно протянула Мадлен.
– Я этого не говорил! – уклончиво отпарировал я.
– Во всяком случае, – нервно промолвила Мадлен, – вы и пальцем не пошевелили, чтобы постараться разыскать меня!
– Я дал слово не стараться разыскивать вас… но думал, что, если у вас есть хоть намек на желание видеть меня, то вы всегда сумеете…
– Мне кажется, что я сегодня достаточно ясно доказываю вам свое желание видеть вас, – нервно прервала меня Мадлен. – Ведь я имела полную возможность оставить вас в неведении относительно того, что я здесь… и вижу, что вы не печалились бы об этом.
– О, как вы можете это думать! – изысканно-вежливо возразил я, – я крайне благодарен вам за вашу любезность и внимание.
– Бог мой, до чего вы вежливы! – раздражительно воскликнула Мадлен. – Вы и раньше были чересчур вежливы, но, по крайней мере, хоть не так банальны.
– Кроме того, я крайне обязан вам за знакомство с вашим супругом, бароном фон Комбер, – пропуская мимо ушей ее предыдущие замечания, с легкой иронией, утрированно вежливо продолжал я. – Он очень мил.
– Мой муж вышел из тех лет, когда нравятся и главное стараются нравиться, – сухо промолвила Мадлен. – Он в настоящее время интересуется только покоем и хорошей кухней. Но это очень порядочный человек, он не выдаст и не продаст; на него можно положиться; а кроме того, он искренне любит меня и заслуживает того, чтобы я платила ему тем же.
– Ничуть не сомневаюсь в этом. Я успел заметить, что вы очень дружны, и это меня очень порадовало. По крайней мере, покидая вас на этот раз, я буду знать, что оставляю вас счастливой.
Моя фраза – я прекрасно сознавал это – была бессердечна и недостойна порядочного человека, но я весь проникся мыслью, что передо мной не что иное, как ловкая авантюристка, довольная неожиданной встречей и готовая снова позабавиться на мой счет.
Мадлен промолчала. Я видел, что она побледнела и, полуотвернувшись от меня, стала нервно перекладывать диванную подушку. Я выждал ее выпада и враждебно подготовился к отпору, как вдруг она повернула свое лицо, и я увидел, что оно все залито слезами.
Меня словно хлыстом подстегнуло: вся моя рассчитанная дипломатия разлетелась в прах, будучи смыта этими нежданными слезами; я вскочил со своего места, быстро пересел к Мадлен на диван, схватил ее руки, умоляя ее успокоиться и перестать плакать. Я был готов сделать все, что ей угодно, лишь бы она улыбнулась, лишь бы осушить эти безмолвно льющиеся слезы.
– Мадлен… друг мой!.. – растерянно заборомотал я, – что я наделал?.. Боже мой, что я наделал!.. Вы плачете, и это из-за меня!.. Простите меня, умоляю вас! Не плачьте! Я просто-напросто самолюбивый болван: я должен был бы на коленях благодарить вас за то, что вы здесь, что я слышу ваш голос, вижу ваше милое лицо и имею возможность держать ваши руки… Не верьте ни одному слову из того, что я только что наболтал вам! Я никогда не переставал думать о вас. Я думал целые годы, с неослабевающим интересом. Да, я мысленно оскорблял и проклинал вас, но не забывал, а теперь вижу, что все так же люблю вас и не переставал любить. Вы больше не плачете?.. О, благодарю вас!.. Я вас обожаю!.. Улыбнитесь мне, Мадлен, вы так заставили меня страдать!.. Вы обманули меня, играли мною, как игрушкой, но я ничего не имею против вас… вероятно, вы имели на это свои мотивы и право… Вы имеете все права, Мадлен!..
Весьма вероятно, что большинство читателей строго осудит мою детскую непоследовательность и болтливость, а между тем говорю, положа руку на сердце, все сказанное мною было вполне искренне и действительно выражало мое тогдашнее настроение и чувства. Меня каким-то чисто стихийным вихрем охватил порыв давно прошедшей юности: я точно снова превратился в прежнего порывистого и застенчивого юношу. Ма