Женька застегнула пуговицы и спрятала руки на груди. В предбаннике ей предложили выложить все из карманов, затем веселый сержант пробежал пальцами по ее бедрам, сунулся под мышки и, убедившись, что потаенного имущества там не имеется, указал на галочку в протоколе личного обыска. После у Женьки отобрали тоненький поясок от платья и отвели в номер. То есть в камеру хранения.
В номере имелась еще пара нар, но комната пустовала. Женщины в изоляторе редкость, а сажать вместе с мужиками запрещено. Хотя мужикам было явно тесно на своей территории. Женька успела заметить мимоходом переполненную мужскую камеру.
– Командир, пусти девчонку к нам на часок, а то заскучает!
Как Казанцев был уверен, что Женька причастна к убийству Шерифа, так Женька была уверена, что дверь камеры за ее спиной закрылась надолго. Она очень крепко завязла в трясине.
Первые полчаса она, словно статуя, сидела на нарах, замерев в ступоре, вызванном настолько резким поворотом событий. Потом стала прислушиваться к голосам за стенами и всматриваться в обстановку. Собственно, обстановка-то… Как тот подвал, куда она по детской глупости попала в одиннадцать лет и после которого неделю лежала под капельницей в токсикологическом отделении больницы, едва не отправившись в вечный полет.
Спать не хотелось. Мысли путались в голове, давили тяжестью непоправимой беды, обжигали картинками тюремной жизни, ожидающей ее впереди. Женька никогда не плакала. Все слезы остались в детстве.
Она закрыла глаза, но тщетно… Сон не шел. Как там Ольга? А Катька? А тетя Шура? А как теперь она сама? Ведь она не убивала этого Витьку. Почему ей не верят?
А ты бы поверила?
Голоса стихли. Одинокие шаги сержанта гулко отдавались в коридоре изолятора. “А он все ходит и ходит, будто “дюрасел” в очко засунул”. Сколько она здесь пробудет?
– Командир, ну, будь человеком, выведи в сортир! Лязг замков, шаги, бормотание.
– Последний раз! Что тебя по ночам прихватывает?
– Простыл, командир. В натуре.
Женька повернулась к стене. Камера была последней в коридоре, поэтому самой холодной. Там, за стенкой, ноябрьская ночь.
Очень холодно. От жизни.
Поворот ключа в массивном камерном замке. Шаги за спиной, полоска упавшего на стену света. Женька обернулась.
– Не спишь? Я вот тоже скучаю. Молодой парень, обыскивавший ее в предбаннике, сел на край нар.
– Егорыч дрыхнет, как хомяк в норе. Может, развлечемся, а?
От сержанта несло водкой, салом и чесноком.
– Ты чего, замерзла? Хочешь, согрею? Универсальные глаголы – “развлечься” и “согреть”. Развлечься? Ну, давай в “города” поиграем, если скучно. Массовик-затейник выискался.
– Чего ты как неродная? Или с ментами западло? Или вмазать хочешь? Ты только скажи – сделаю. Для такой крали водка найдется. И “Спикере” на зуб. “Полон орехов – съел и порядок”. Ну что, будешь?
– Буду, – безразлично прошептала Женька.
– Я сейчас. Не дрейфь. Я в обиду не дам. При чем здесь обида, Женька не поняла. Это так, Для словоблудия, наверное. Она поняла другое. Вернее, увидела. На широком милицейском ремне сержанта висела связка здоровых ключей-отмычек…
И услышала. Егорыч спит, как хомяк. А одному скучно.
Женька тихонько поднялась и выглянула в оставленную незапертой дверь. Пустой коридор освещали две тусклые лампочки. И еще одна в глубине, над выходом на улицу. Двойная дверь. Окошечко. Интересно, есть ли кто снаружи?
Послышались шаги. Женька вернулась на нары. Сержант держал в руках полупустую бутылку “Асланова” и шоколадку.
– Меня Олегом зовут. Давай, садись. Или ты лежа будешь?
Олег поставил на край два бумажных стаканчика. Ключи клацнули на поясе.
– Не дрейфь, никто не придет. Сегодня от руководства нормальный дядька дежурит. Ему все до фонаря.
Женька опустила ноги на пол. Олег наполнил стаканы почти до краев.
– Мне много.
– Я ж тебя не заставляю сразу. Времени – вагон.
– Я очень пить хочу… Пожалуйста, воды.
– Вот ведь… Хорошо, сейчас. – Сержант недовольно направился в предбанник.
Пальцы не слушались. Как тогда, на хате у Витьки. Тогда от жары, сейчас от холода. Быстрей, быстрей, Господи…
Воротник изгибался в непослушных пальцах. Скользкая ампула никак не попадала в прорезь – будто ожив, дразнилась и пряталась.
Олег возвращался. Шаги совсем близко… Ну! Ну, по-жа-луй-ста!
Все! Мгновение – и раствор в стакане. Пустая ампула падает в щель между досками полатей.
Ольга все-таки умница! Никто никогда не будет проверять воротничок женского платья. Доказано!
– Когда на улице холод и дождь, англичане пьют теплую водку “Асланов”. – Олег поставил еще один стакан.
Женька отхлебнула воды. И вправду в горле все пересохло.
Сержант заглотил водку и отломил “Сникерс”.
– Давай, давай, залпом – хоп! Хорошая водяра, фирма.
Насчет фирмы Женька сомневалась. Наши подвальные кудесники слепят такую фирму, что, как ни проверяй, где ни покупай, а имеешь шанс получить больничный. Или свидетельство о смерти.
Она выпила полстакана, взяла “Сникерс”.
– Тебя, что ль, правда за убийство?
– Я не убивала.
– Даешь… Брось ты, мне без разницы. Хоть за организацию массовых беспорядков и изнасилование. А не убивала, так что ж? Здесь никто не убивал, не грабил, не воровал… Тут сплошные ангелы небесные. Захочешь – признаешься после. Главное – момент не прозевай. Глядишь, зачтется на суде. Судьи тоже люди. Любят, когда подсудимые слезу пускают. Ну че? Развлечемся? Когда на улице холод и ветер, англичане не только пьют теплую водку, но и…
– Уничтожают микробов даже под ободком унитаза – закончила Женька не менее уникальной рекламной цитатой. – Не снимая при этом обувь “Монарх”.
Сержант выпил еще полстакана и прямо в пахнущих гуталином “монархах” завалился на нары. “Ощутите запах французского салона у себя в камере!”
Олег взял Женьку за плечо.
– Может, поработаешь? Кто работает, тот ест. И пьет.
Вероятно, здесь, в изоляторе, он представлялся себе бесспорным авторитетом. По крайней мере, вывод в туалет полностью зависел от него. Что тоже немаловажно. Есть такая профессия – водить людей в сортир. Не хочешь жить в сырости – будь послушным. Послушной. В каком направлении ей следует работать, Женька поняла без дополнительных пояснений. А ну-ка, девушка!
Она поднялась, сняла пальто и положила его рядом с сержантом на нары. Тяжело извергнув чесночный выхлоп, тот принялся расстегивать ремень.
– Тихо, солдатик, тихо. – Женькины кошачьи пальцы защекотали коротко стриженный затылок. – Я все устрою по высшему классу. Люблю крутых мужиков. Ты крутой, верно?..
– Кр-р-той…
– Ты не волнуйся. А вот туда лезть не надо. ) время. Я сама. Са-ма-а-а…
Женька шептала в ухо всякие глупости, глади-Олега по шее, опуская руки все ниже.
– Тихо, солдатик, ты хороший мальчик, ты послушный мальчик, мама покупает тебе “Китикэт”, в нем столько витаминов, белков, углеводов. Каждое утро ты съедаешь по миске и просишь добавки, верно?
– Хр-р-р…
– И тогда мама угощает тебя “Диролом”, регулируя твой кислотно-щелочной баланс и оберегая зубки от кариеса. Ох уж этот нам кариес! Любой ветеринар скажет, какая он бяка. А еще мама целует тебя в попку, видит, что твоя кожа сухая. Сухая кожа – счастливый малыш. И тебе хорошо, тебе очень хорошо, как сейчас…
– Хр…
Последний звук был ответом на бесплатную рекламу “памперсов”. Женька осторожно убрала руку с головы храпящего Олега.
– А вот храпеть вовсе не надо. Егорыч проснется и заругает. А потом съест наш “Сникерс”.
Сержант повернулся на бок и действительно перестал храпеть. Женька аккуратно сняла связку ключей и выудила из кармана торчащий бумажник. Никакого воровства. Берем свое. То, что осталось в сейфе вместе с ключами от квартиры, заколкой и пояском от платья.
В бумажнике оказалось не то чтобы очень. Две мятые пятитысячные и несколько замусоленных сотен. “Лопатник” вернулся на место. Мелькнула мысль забрать пистолет, но что с ним делать?
Женька влезла обратно в пальто, сняла свои сапожки и, зажав их под мышкой, тихонько вышла из камеры.
– Гуд-бай, Олежек. Не давай перхоти ни малейшего шанса.
Сначала обернулась. В предбаннике никого не било. Егорыч держал пост в комнате отдыха. Где наверняка есть матрас и подушка.
Первая дверь открылась легко. Будучи оборудованной откидной щеколдой, она не имела замка. Со второй возникли проблемы. Замок один – ключей с десяток. Терпение и труд все отопрут.
Фу, сделан первый оборот, второй. Все. Какая она скрипучая. Тихо, родненькая. По-жа-луй-ста…
Бдительной охраны снаружи не наблюдалось. За углом – вход в РУВД.
"Внимание, всем постам. Ввести план “Перехват”, приметы угнанной машины, государственный номер…”
Рация сухо трещала, нарушая ночную тишину. Понятно. Туда нельзя – там “перехватчик”. Может перехватить. Сзади колючие кусты. Газон. За газоном решетчатый забор и проспект. Туда.
Женька обулась. Мокрые колготки противно обожгли ступни. Забор и кусты – не преграда. Это баловство. Теперь бежать. Очень быстро. Куда?!
– Что же делать, Олюнь? Ну, придумай. Ты же такая умница, Олюнь.
Они стояли ночью в холле Петровской больницы и шептались. Ольга шла на поправку и уже самостоятельно передвигалась. Через пару недель обещали выписать. Ну, не то чтобы: “Раньше двух недель вы нас не покинете! Мы отвечаем за вас!” Нет. Хотите – идите. Лечитесь сами.
Но пока Ольга действительно нуждалась в квалифицированном уходе и присмотре врача.
– И ключи у них, представляешь, Олюнь? А твои в квартире. Олечка, что же делать?
Сержантских пятерок хватило как раз, чтобы добраться до Петровской больницы. “Ночной тариф, гололед. Меньше четвертного не заряжают”. Ага, на твоем ведре только четвертной и заряжать. Тоже мне, автогигант. Всю дорогу путал рычаг переключения передач с Женькиной коленкой. Господи, что за публика, где ж тут клофелина напастись?