Со слов квартирника, там должны находиться два видеомагнитофона, музыкальный центр, компьютер и всякие аксессуары. Одержимый чувством справедливости Рома, не мешкая, выехал по указанному адресу с благородной целью изъять похищенное и вернуть его рыдающим потерпевшим, пока это похищенное не вернул кто-нибудь другой. Но тут-то Рому и подстерегла беда.
Дом, где находился нужный подвал, располагался на территории совершенно другого отдела. А накануне вечером заботливый дворник отвечающий за чистоту и санитарию, посетил свой участок с целью потравки крыс. Спустился и обнаружил склад импортной техники. И нет чтобы по-тихому воспользоваться счастливой находкой… Тоже ведомый чувством справедливости, он примчался в ближайший отдел милиции и настучал.
У местных ментов, в свою очередь, также обострилось и без того обостренное упомянутое чувство, и решили они устроить в подвале засаду с целью захвата злодея при попытке вынести ворованное. То, что это ворованное, и крысе понятно – компьютер смотрится в подвале как перископ – на бомбардировщике.
В засаду выбрали двух громил постовых, замаскированных под бомжей. Снабдили строгими инструкциями-полномочиями – «в виду опасности банды живым в плен никого не брать…»
В результате очнулся Рома в замкнутом пространстве, образованном четырьмя влажными, угнетающими своей мрачностью стенами, давящим на психику потолком и очень прохладным каменным полом. Проблески сознания возвращали беднягу к тому моменту, когда, одержимый радостным возбуждением, он спускался в подвал, шарил по стенам лучом фонарика, замечал цель и мягкой поступью рыси шел прямо к ней…
Дальнейшее вспомнить не удавалось, оно терялось где-то в самых дальних лабиринтах мозга.
Но, в принципе, было не больно. «Чик» – и темно. Казаки сработали на совесть. Больно было после, на выходе из лабиринта.
Вдобавок ко всему Рома оставил в куртке удостоверение, а поэтому, будучи вытащенным из камеры и усаженным на стул с привинченными к полу ножками, подвергся унизительному допросу по Фрейду. Спасла опять-таки психология. Рома раскололся сразу и не испытывал судьбу затертыми фразами типа «Погодите, мужики, давайте разберемся». Сначала признался, а потом постепенно, постепенно…
Местные очень огорчились.
Шурик склонился над листочком, разучивая текст строевой песни:
«Что-то дома мне не сидится, Что-то сохну я от тоски, А надо влюбиться, мальчишки, влюбиться, Пока на дворе золотые деньки…»
Минут через пять заучивание прервал телефонный звонок.
– Да? А, брат Егоров. Ну что? Погоди, пишу. Так, ага, это все? Даже дело возбуждено? «Глухарек»? Здоровски. Можно сказать, миленько. Ладно, старикан, я еще позвоню.
Шурик положил трубку и, сунув изгрызенную авторучку в рот, тихонько пропел:
– Что-то сохну я от тоски…
«Тихо, тихо, тихо. Не спешить. Главное, не спешить. Время дадено. Подумать. Думай, Гри-ха, думай. Закурить? Сейчас, сейчас. Так. Взвесим плюсы и минусы. Почему я? Ну да, объявление, сам давал. Хотел, правда, другого. Так, пропускаем, это уже несущественно.
Что требуется? Требуется замочить бабу. Всего-то навсего. Отоварить в подъезде трубой, вывернуть карманы и отвалить. Сложно? В принципе, нет. Одноразовая работа с риском. Риск сведут до минимума. Назовут время и место. Обещан аванс в случае согласия и хорошая оплата в случае исполнения. Три тысячи зеленых. Это большие деньги. Хватит и на Париж, и на роликовые коньки. Если не поймают».
Да, вот оно, звериное лицо капитализма. Все продается, и все покупается. Это я пошутил. Хватит, теперь серьезно. Мочить, если честно, не хочется. Даже не потому, что можно вляпаться. Не хочется. Ну его, к бесу. А что за баба? Не мое дело. Понятно. Мое дело – труба, которой по голове. Даже если очень не хочется. Если очень не хочется, но приходится, то можно.
Ум за разум. То, что ты идиот, Гришенька, это очевидно. Дал объявление, послушал психопата Вову. Влип. Конкретно.
И нет чтобы сразу когти рвать после таких соблазнительных предложений (шел бы ты, Дядя, в даль светлую со своими трубами-трупами). Начал выкобениваться, пустой башкой кивать – мол, подумать надо. Думать-то все равно не чем.
А дядя, чувствуется, не просто дядя. Хоть и наряжен в пенсионера без пенсии. Убедительный. Умеет убеждать. Шуточки-прибауточки, улыбочки-ухмылочки, но глазками в Кремлевской стене дыру прожечь может. Знающий дядечка. Даже про Париж и роликовые коньки в курсе.
«В Париж с Леночкой хочешь? А у папы зарплата маленькая, верно? А случись что с папой в пути? Сейчас всякое с водителями случается. Дорога длинная, груз дорогой. Пропадают без вести водители. Разве папа не рассказывал? Конечно, рассказывал. Так вот, спрашивается, что делать будем, если папа потеряется? На какие доллары в Париж поедем, а?»
Бэ. Ну что, Григорий, мысль понятна? Как не понять. Ох, дядечка…
«Ну, то, что разговор у нас сугубо интимный-конфиденциальный, надеюсь, не надо напоминать? И если вдруг где-то что-то…»
Не надо напоминать, не деревянный.
«Ну и прекрасно. На том и расстанемся. На недельку. Через недельку встречаемся на том же месте в тот же час. Ставим окончательный диагноз. Смотри-ка, сколько здесь голубей! Не забудь взять хлебушек. Покормим пташек. До встречи, мой юный друг. Надеюсь, ты придешь ОБЯЗАТЕЛЬНО».
Памятник выполнен скульптором Фальконе при участии фирмы «Самсунг»…
Что это означает, Гриша? Что сейчас возможно все. Что ты переживаешь по всяким пустячкам? Песенку модную слышал? «Боже, какой пустяк сделать хоть раз что-нибудь не так…» Сделай. Сейчас все делают. Не жуй сопли в раздумьях, а делай.
Интересно, Спейс отказался бы? Или вон, пижончик в плаще? О нет, такой однозначно подпишется. Один ты, Гриша, недоделанный. Разуй глаза пошире. Включи телевизор. Не хочется не хочется… В Париж хочется, Ленку хочется счастья хочется, а ЭТОГО не хочется. Пять минут риска… И главное, Гришенька. Не можешь ты уже отказаться. Объяснили ведь. По-человечески. Так что иди на свалку металлолома и ищи трубу потяжелее, подлиннее. Измени жизнь к лучшему…
Дыня в наличии отсутствовал. Что вполне резонно, погоды дивные стоят. Шурик с досадой захлопнул тяжелую дверь и взглянул на часы. Поздновато.
Он планировал нагрянуть сюда часиков в семь-восемь утра, вытащить Дыню прямо из постели и, не дав принять душ и выпить кофе, проводить до отдела, где как следует прочистить мозги. Чтобы не лезли туда всякие незатейливые мысли.
Но в шесть утра самого Шурика вытащил из постели звонок дежурного по поводу сыгранной то ли учебной, то ли боевой тревоги. Надлежало срочно прибыть к месту службы, иметь при себе трехдневный запас провизии, смену белья, компас, карту Ленобласти и какой-то курвиметр. «Чего-чего?» – «Курвиметр». – «А чтой-то?» – «Да Бог его…»
К отделу Стрельцов прибыл, как и велели, в течение часа. С банкой сгущенки в одном кармане и парой штопаных носков в другом. На пороге стоял Герман Андреевич с хронометром и проверяющий в камуфляжной военной форме с полковничьими погонами. Получив справедливый нагоняй за отсутствие необходимого снаряжения, Шурик отправился в кабинет до особого распоряжения. Тревога оказалась учебной, но народ продержали в боевой готовности до одиннадцати часов. Рома вместо курвиметра притащил спиртометр, видно, не расслышал по телефону…
Нанеся еще один контрольный удар ногой в дверь Дыни, Стрельцов окончательно убедился, что с визитом опоздал и операцию по оздоровлению Дыниных мозгов придется перенести на завтра. Во дворе он заметил пьяницу Обезжиренного.
Обезжиренный шлепал к своему подъезду, громыхая по асфальту лыжными ботинками.
– Семыкин! Иди сюда.
– Здравствуйте, товарищ Стрельцов. Вы все в трудах, в заботах?
– А ты все на лыжах катаешься? Лето ведь, Семыкин. Дыню не видел?
– Сигареткой не угостите?
– На.
– Не, не видел. А что случилось?
– Слушай, Семыкин, ты зачем третьего дня в универсаме прямо в холодильник отлил? А?
– Я?!!
– Нет, я! Что, не донести было до улицы? В глаза, в глаза смотрим! Вот так. Это статья, Семыкин. Бакланка. В одни ворота.
– Меня подставили, товарищ Стрельцов.
Тамбовцы.
– Да? Какие негодяи. Правильно мы им войну объявили. А ты сам часом не тамбовец? Короче, Семыкин, пошли в отдел, там разберемся, кто кого подставил. Ты в универсаме на пару миллионов товара испортил. Кто возмещать будет, лыжник?
– Участковый уже допрашивал меня по этому поводу.
– Тяжело в лечении – легко в гробу. Пошли, пошли, Семыкин. Участковый – это участковый, а я-то – за справедливость.
– Ой, вспомнил! Дыню ищете? Так он час назад вместе с Бобом на остановку пошел. С рюкзаком и лопатой. Я спросил, никак клад копать идете? А Боб ответил: «Нет, дядь Юр, картошку». Какая ж нынче картошка? Она в августе созреет. Помню, когда я в деревне жил…
Шурик не стал слушать воспоминания из жизни Обезжиренного. Матюгаясь на весь двор, распугивая голубей и старушек, он помчался в направлении любимого отдела.
В дверях Стрельцов столкнулся с Листопадом.
– Окурки из пепельницы выбросил?
– Уборщица есть.
– В кабинете запрещено курить!
– Герман Андреевич, какое курево, я второй год на игле!
– Уволю!
– Увольняйте!
Рома штудировал Фрейда. Шурик влетел в кабинет, схватил трубку, второй рукой принялся лихорадочно листать старенький телефонный блокнот.
– Егоров, братан! Стрельцов. Потом поздороваемся. Когда «Аврора» из Москвы приползает? Так, так! Ну, черт, твоя мама – не женщина! Слушай быстрее. Надо тормознуть паровоз! Помнишь те рельсы ломаные? Да, да! Мои обморозки сегодня поехали! Рванут гранатой пути и обчистят трупы! Да, шучу! Хазанов прямо! Короче, поезд тормози! Как хочешь, братан! Откуда я знаю, точно или нет?! А если точно?! Сколько там народу?! Ты чего, братан, быкуешь в натуре? Какой убыток? Ох, бля… Давай телефон!
Рома оторвался от Фрейда. Шурик чирканул на календаре номер, нажал на рычаг, сунул в рот сигарету.