– Я иду, иду! – Джеми вырывался отчаянно, словно напуганный щенок, жадно вслушиваясь в призрачный зов. – Пустите меня!
– Не пущу. Таша, наза…
Колдовской ветер опрокинул её на пол прямо вместе с креслом.
Когда Таша вскочила, дэй, которого швырнуло спиной об печку, тоже поднялся с пола – и к двери, болтающейся на скрипучих петлях, они побежали одновременно.
Из-за низкого садового плетня видно было, как Джеми бежит сквозь ночь к частоколу и запертым воротам в деревню. Их контур чётко обрисовал во тьме потусторонний, жуткий зелёный свет, которым сочилось что-то, ждавшее снаружи.
– Таша, заклинаю, – Арон удержал её, готовую рвануть к распахнутой калитке, – стой, где стоишь.
Она беспомощно застыла на дорожке через огород, пока дэй просто смотрел Джеми в спину.
Мальчишка рухнул наземь почти у самых ворот. Бессильно протянув руку к засову, обмякнув, без вскрика. Жуткая зелень за воротами тут же дрогнула, померкла и плавно сошла на нет.
– Стой, – повторил Арон, прежде чем отпустить её плечо и пересечь двор.
Пятясь к двери по светящимся звёздам, которые лампа разбросала за порогом избы сквозь дверной проём, Таша следила, как Арон вздёргивает Джеми за плечи и, подхватив на руки, несёт обратно к дому.
Зелёное сияние, вновь вспыхнувшее там, где ждала новых жертв болотная тварь, очертило тень дэя на дороге и росистой траве по обочине.
– Арон! – не выдержав, закричала Таша.
Дэй замер. Повернув голову, что-то спросил у пустоты за своей спиной.
– Арон!
Дэй марионеткой повернулся к воротам.
– АРОН!
Таша почти визжала.
Руки дэя разжались, казалось, сами по себе.
Бесчувственный Джеми кулём упал наземь. Перешагнув через мальчишку, Арон встал у ворот, чтобы положить ладонь на массивный деревянный засов – медленно, как залипшая в меду мошка.
– Проклятье!!!
Скинутая через голову рубашка полетела на смородиновый куст.
Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, думала Таша, рывком стягивая штаны. Я должна их защитить. Должна. И их, и себя.
Проснись, кем бы ты ни была…
Три удара сердца. Пара мгновений, в которые два облика проходят друг сквозь друга. Никаких судорог и воя, никаких жутких метаморфоз, трещащих костей или бурлящих под кожей мышц: просто лёгкая перламутровая дымка, которая окутывает человека и из которой появляется зверь.
Раз, два…
Три.
Один страшный миг, пока Таша не осознала, что предметы вокруг слишком маленькие для кошки, ей казалось, что у неё ничего не вышло.
Она стригнула воздух острыми ушами. Шевельнула длинным хвостом. Ощутила, как перекатываются мускулы под бархатистой светлой шкурой.
Торжествующе царапнув землю когтями белой горной львицы, со всех лап рванула вперёд.
…«и ещё одна, самая сильная, для поры защищать себя»…
Она бежала туда, где уже распахивались створки ворот, ждавшие, когда их толкнут навстречу мертвенному сиянию. Быстрее, быстрее – к Арону, ведомому голосом, слышным ему одному, к фигуре виспа, так похожей на человеческую: та застыла в овале света, размытая меж реальным и призрачным, меж небом и землёй, с изумрудным огнём, сиявшим в лодочкой сложенных ладонях.
Прыгая вперёд, Таша ещё успела увидеть лицо дэя – просветлевшее, улыбчивое, доверчивое…
С рычанием, клокочущим в глубине горла, львица встала между мужчиной в фортэнье и существом, притворившимся тем, кем быть не могло.
Он мой, тварь!
Она слышала, как Арон оседает на землю за её спиной, но не оглянулась. Утробно рыча, Таша смотрела на тварь, застывшую в замешательстве; собственническая ярость хищника захлёстывала её с головой.
Прочь, рычала львица. Прочь, моё!
Грань, твердила Таша. Грань между собой и зверем. Не растворяться в этой ярости. Не теряться в звериной личине.
Сейчас это давалось тяжелее, чем когда-либо.
Тварь отступила, нет – отплыла назад. Свет в её ладонях померк до огонька в левой руке, так, чтобы сквозь слепящее сияние Таше видны стали призрачные черты, длинное платье, тёмные волосы…
Слишком знакомые.
– Малыш, ну всё, – в голосе словно блеснули тёплые лучики. – Пошалила и хватит.
Глазами львицы Таша уставилась на женщину за воротами.
Нет. Это не она. Не может быть она.
– Таша, как ты можешь рычать на маму?
Сознание заволокло ласковой паутиной, когда она различила болезненно родной запах – искристый пурпур пряного ириса.
Мама. Живая. Как?.. Таша ведь сама видела тело, сама копала могилу, сама…
…это висп, Таша! Висп, нежить, болотная тварь!
– Таша, хватит. А то обижусь.
Уши помимо воли виновато прижались к голове.
Всё хорошо. Мама жива. Таша ведь сама думала, что всего этого не может быть, что кровь, могила, мёртвое тело – только кошмар…
…это! Не! Твоя! Мать!
Голос разума едва пробивался сквозь тёплый убаюкивающий шепоток, проникший в каждый уголок сознания.
Она попыталась вновь оскалиться – тщетно. Она не могла навредить матери. Не могла бороться с тем, что чарующим паразитом проникло в мысли, сладкой дрёмой растекаясь в голове.
Мог только зверь, бешенство которого Таша чувствовала даже сейчас.
– Таша…
Вкрадчивые щупальца тянули за кромку здравомыслия.
Зверя не обманешь личиной. Зверь видит суть. Если отпустить разум, если довериться инстинктам: без страха, без предрассудков, без знаний…
На грани отчаяния, самой кромкой засыпающего ума Таша осознала, что мышцы на львиной шее натягивают цепочку с корвольфом – мамину памятку, что она никогда, никогда не должна делать того, что собирается сделать.
…«иначе зверь потом не уступит тебе»…
Львица обречённо прикрыла серебряные глаза…
…и открыла – серые, стекленеющие в бездумной ярости.
Львица взвилась в прыжке.
Секундное промедление не ждавшей этого твари позволило ей обрушиться на виспа, повалив монстра на землю, вонзив когти до самых подушечек лап. Львица сомкнула челюсти на чёрном горле, и холодная зелень померкла: в белых звериных лапах корчился бесформенный монстр – огромная лужа расползающейся болотной тьмы, где лишь лицо сохранило человеческие черты, резкие, неправильные, страшные. Два длинных щупальца били по земле; в одном из них, среди полупрозрачной сгущённой черноты, остро сиял зелёный огонёк. Этим щупальцем висп и впился в звериную шкуру, в правое плечо – так, что хрустнула кость, кровью запачкав светлую шерсть.
Мир львицы взорвался жгучей болью.
Она застыла, не в силах сопротивляться, не в силах высвободиться, взвизгнуть, вдохнуть. Жмуря затуманенные глаза, стиснула клыки, сильнее сжав челюсти, и сквозь острую, ослепляющую боль пульсом билось в висках одно желание: убить. Убить, защитить, не отпускать – ни за что, пусть ценой жизни, пусть боль изнуряет, выжигая огнём изнутри…
Шар белого света врезался виспу в то, что больше ничем не походило на женское лицо.
Ошеломлённая, ослепшая тварь ослабила хватку. Отступившая боль вернула силы – и львица рванула морду вверх; крик виспа, рассёкший ночь, походил на хриплый медвежий рёв.
– Таша, в сторону! – завопил Джеми, вскакивая с колен. – Я боюсь тебя задеть, в сторону, я его прикончу!
Львица либо не слышала слов, либо не понимала смысла. Забыв о боли, вцепившись когтями намертво, она рвала и рвала клыками зыбкую плоть монстра, извивавшегося в её лапах. Тот зашёлся в судороге, обмяк, ослаб – но, из последних сил хлестнув львицу щупальцем по глазам, заставил её отпрянуть.
Следующий удар пришёлся уже в грудь.
Львицу отшвырнуло с такой силой, что она кубарем покатилась по пыльной деревенской дороге. Вжав когти в землю, остановилась, пытаясь встать, и не смогла. Изломанная, скрюченная тварь за частоколом уже ползла в топь, из которой пришла, – тьму рассекла новая вспышка, и другой шар света, взорвавшись, окутал виспа белым пламенем.
– Как тебе, а? – выкрикнул Джеми, выбегая за ворота, пока ещё один шар сгущался в его ладонях. Судя по рёву, висп не был в восторге. – Как тебе это, ты, гнусь мерзкая…
Незаметно протянувшись средь вереска и травы, чёрное щупальце обвило щиколотку мальчишки, дёрнуло, подсекло – и Джеми, вскрикнув, рухнул наземь.
Сгусток света вырвался у него из рук, взорвавшись среди пушицы. Белые заросли полыхнули огнём, ярко озарив виспа, волочащего мальчишку за собой в болото. Джеми отчаянно цеплялся за вереск, с корнем вырывая побеги, царапая ногтями землю – но щупальце, огонь в котором пульсировал сердцем из светящегося малахита, безжалостно впивалось в кожу и тянуло прочь от домов, частокола, жизни…
Львица прыгнула плавно, стремительно, бесшумно, как снежная тень.
Одним движением перекусила щупальце – там, где бился мёртвый малахитовый свет.
Вопль твари был таким низким, что скорее чувствовался, чем слышался. Казалось, рокочет сама земля; звук отдался эхом в траве, дрожью в костях, ноющей болью в барабанных перепонках. Зелёное сияние пронзило ночь – волна света, словно взрывная, швырнула львицу назад, пронеся над вереском и мхом, ударив спиной о частокол. Слепящий свет выжигал глаза, опалял лицо ледяным пламенем…
И вдруг, вмиг – померк.
Джеми, уткнувшийся в вереск, чтобы не ослепнуть, с трудом поднял голову. Посмотрел на свою лодыжку, которую больше ничто не держало. Проследил, как тает, распадаясь на клочки вязкой тьмы, остаток щупальца, где больше ничего не светилось.
Чуть поодаль, отчётливо различимый в свете горящей пушицы, чернел на земле выжженный мох: бесформенным силуэтом очертив место, где нашёл свой конец висп из Белой Топи.
Джеми промокнул рукавом кровь под носом.
– Тихая ночка выдалась, ничего не скажешь…
Сбоку почудилось движение. Он дёрнулся, вглядываясь во мрак, но там никого не было. Взглянул на кольцо: острое фиолетовое сияние, сигнализирующее о нечисти, уступило место мягкому зеленоватому свечению, извещавшему о близости оборотня. Никаких признаков красного, указавшего бы на присутствие других колдунов.