Это не мешало ей смотреть на глиняное изделие с такой ненавистью, будто то лично держало ответ за все её беды.
– Пей, – решительно сказал Джеми. – Потом сладеньким запить принесу.
И Таша выпила. Сквозь невыносимую тошноту, костеря последними словами питьё, Джеми, виспа и всё на свете, но выпила. Когда она откинулась на подушки, а зелье прекратило попытки вывернуть её желудок наизнанку, Джеми выбежал за «сладеньким», вернувшись с другой полной кружкой.
На сей раз напиток отдавал мятой. Он действительно был сладким.
– Что это? – прошептала Таша, жадно сглотнув последние капли.
– Чай. С сон-травой.
Дурнота, поднимаясь от живота, медленно расползалась по телу.
– Зачем?..
– Поверь, следующие несколько часов тебе лучше провести во сне.
Таша даже не успела ответить, прежде чем мир захлестнула темнота.
Проснулась она, казалось, всего момент спустя. От ощущения, что что-то не так.
Что-то изменилось.
– О, вы плоснулись?
Во сне Таша прижала руки к щеке. Сил поднять их, чтобы посмотреть на свет, у неё не нашлось, но белая перина сквозь пальцы – тоже почти белые – не просвечивала.
Это успокаивало.
Она посмотрела туда, где на кровати сидела светловолосая девчушка в белом платьице. Хозяйка детской с любопытством разглядывала гостью голубыми глазами, блестящими и яркими, как у тех разбросанных по полу кукол, с чьих тряпичных лиц смотрели в потолок стеклянные шарики.
– Я Кила. Дядя Джеми велел мне за вами плисмаливать, – важно добавила девчушка, не утруждая себя попытками выговорить букву «р». – Он сказал бусе, что вы весь день будете спать, а когда плоснётесь, то святой папа уже плиедет.
– Бусе?..
– Моей бусе Тальлин. А вы что, её не видели?
– Видела. – Таша смотрела на девочку долгим рассеянным взглядом, отказывавшимся фокусироваться. – Ты на неё похожа.
Вместо полноценных слов с губ срывался хриплый шёпот.
– Плавда? – Кира радостно улыбнулась трогательной улыбкой, являвшей отсутствие передних зубов: видимо, молочные недавно выпали. – Вот и буся так говолит.
– Ты ещё на кое-кого похожа. – Таша смежила веки: даже держать их открытыми оказалось тяжело. – У меня есть сестра, вот когда она была маленькой, как ты…
…сестра?
Воспоминание о Лив всплыло будто сквозь туман. Без тоски, без боли, без нежности.
Без чувств.
– Тётя, а вы ведь не умлёте?
Она всё-таки открыла глаза. Сощурилась, пытаясь разглядеть ребёнка, уплывавшего в невесть откуда взявшуюся дымку.
– Почему ты так говоришь?
Мысли путались, мешались, мельтешили…
– А дядя Джеми так сказал. Они с бусей лазговаливали, пока вы спали, и думали, что я тоже сплю, а я не спала. – Кира болтала ногами, мерно стуча пятками домашних туфель по дереву. – Буся сплосила его, что с вами, а он сказал, что вы должны были стать кем-то нехолошим, а тепель не станете. Но плотивоядие помогает только от того, чтобы вы им не стали, а от смелти – нет, а как спасти вас от смелти, он не знает…
Ничего не болело. Во всём теле была какая-то необыкновенная лёгкость, необыкновенная…
Ненормальная.
Джеми, ты солгал…
Не было ни страха, ни удивления. Лишь светлая туманная мгла, мягко и вкрадчиво обволакивавшая сознание.
Детские туфли стучали по дереву, отмеряя секунды до того, что давно уже звало Ташу в свои объятия.
– Арон…
Комната утонула во тьме. Потом появилась снова. Стука не было слышно – сквозь пелену Таша разглядела, что Кира спит. То, что показалось ей секундным забытьем, короче моргания, тянулось куда дольше.
– Ар…
Где он? Почему не здесь?..
Таша скользила в белую мглу по золотому лучу, сплетавшемуся со светом, что лучился сквозь цветные стёклышки. Скользила быстро и бесконечно долго, теряясь в исчезнувшем времени, падая в завораживающую, затягивающую пустоту.
…закрой глаза и спи…
…спи, ведь так будет легче…
Он не пришёл.
…спи, и ты забудешь о нём…
…просто закрой глаза, просто усни…
– Таша!
Кто-то окликнул её по имени. Далёкий голос, очень далёкий: словно из прошлой жизни, из другого мира…
– Таша, смотри на меня, будь со мной, слышишь?
Поздно. Мгла не расстанется с ней, не отпустит её…
…никогда.
И стала тьма.
Светловолосая девушка обмякла на руках мужчины в фортэнье. Откинула голову, разметав волосы по дощатому полу.
Свет лампадки с цветными стёклышками разбился в тусклом серебре застывших безжизненных глаз.
…тьма.
Бархатисто-чёрная, беззвёздная, без границы меж небом и землёй. В них не было нужды: здесь не существовало пространства, не говоря уже о времени.
Она стояла во тьме – и не боялась. В этой тьме ничего не таилось. В ней не было добра или зла. Тьма была выше этих понятий.
…она когда-то боялась темноты?
Здесь не было страхов. Здесь не было памяти.
Здесь был только покой.
Впереди сиял чистый, ослепительно белый свет. Не холодный, не тёплый, не рассеивающий тьму. Она чувствовала, как свет струится мимо, лаская руки, играя бликами в её зрачках – и, сколько ни смотрела, глаза не привыкали к нему.
Свет сиял в зеркале. По крайней мере, ей проще было думать, что это зеркало. Прямоугольное, чуть выше человеческого роста, ничего не отражавшее. Похожее на дверной проём.
А потом она услышала голоса.
…иди ко мне…
– Кто здесь?
…иди…
Голоса… зовущие – из света.
…иди к нам, и больше никогда не будет боли…
Множество голосов, сливавшихся в один.
…ни боли, ни печали, ни тревог…
Она не чувствовала, что двигается – вернее, не делала ничего для этого, – но двигалась. Вперёд, к свету.
Это тоже не пугало. Откуда-то она знала, что так надо, что так правильно.
…один лишь покой…
Она была уже у самой черты. Протяни руку, и коснёшься бесстрастного белого сияния. Сделай шаг, и растаешь в нём.
Это она тоже знала. Откуда-то.
Это тоже не пугало.
…навсегда…
Она закрыла глаза, готовясь раствориться в неизвестном, когда кто-то удержал её за руку:
– Таша, стой.
Голос был незнакомым. Или забытым?..
– Таша, не уходи.
…не слушай его, не слушай…
…не его дело…
– Нет, моё.
Свет влёк её вперёд. Пытался увлечь.
…какое тебе дело до её жизни?
– Я не отдам её смерти.
…она заслужила покой…
– Она видела слишком мало, чтобы уходить.
…ей было бы легче уйти сейчас…
– Не всегда правильно то, что легко.
…она видела столько боли…
– Да.
…и по твоей вине…
– Да.
…ты не мог её уберечь…
– Да.
…а рано или поздно – итог будет один, так не всё ли равно…
– Нет. Смерть есть плата за жизнь. Боль есть плата за чувства. За право быть людьми, быть – живыми. Умирая, мы помним жизнь, что прожили, и жизни, что подарили другим. За смертью боли нет, и чувств, что ранят, тоже, но там нет и другого.
…цена слишком высока…
– Нет. За наши слёзы и нашу боль нам сторицей воздаётся. Мы живём, страдая, и отдаём себя тем, кого любим. Отдаём любовью и получаем в ответ – любовь. И боль наша – от любви, когда теряем то, что не хотим терять. Как бы велика ни была цена, мы всегда получаем больше.
…но в твоём мире столько гнили, столько мрака, столько зла, несправедливости, грязи…
– Нет. Тени видны лишь на свету, зло неотделимо от добра. Боль – от счастья. Мрак – от солнца. И по пояс в грязи мы всегда можем найти красоту. То, к чему стоит стремиться, то, ради чего стоит жить.
Голоса шумели взволнованным прибоем темноты.
…время…
– Делать выбор.
Он разжал пальцы.
…тьма или свет…
…боль или покой…
– Жизнь или смерть.
…выбирай…
– Выбирай, Таша.
Ослепительный свет плескался перед ней.
Она обернулась. Тьма растворяла черноту его одежд, скрывала черты, размывала лицо: лишь глаза сияли небесной ясностью.
– Ради сестры, что ты любишь больше себя. Ради мальчиков, что готовы отдать за тебя жизнь. Ради матери, что не хотела бы тебе такого конца. Ради того, что связывает нас, – сказал он. – Останься. Идём со мной. Прошу.
Он смотрел на неё и ждал, пока впереди затягивал омутом вечный свет. Так близко, так заманчиво близко…
Она отвела взгляд от человека за спиной. Повернулась лицом к белому сиянию.
Она посмотрела на свет, впитывающийся в её зрачки.
А потом шагнула назад.
Всего один шаг – но почему свет тут же отдалился, так быстро, так стремительно, обернувшись крохотной точкой во мраке…
Свет исчез вместе с голосами, оставив её в тихой, непроглядной, абсолютной тьме. Чьи-то руки коснулись плеч: тёплые, живые. Она прижалась к человеку за её спиной, широко раскрытыми глазами вглядываясь в черноту – когда услышала ещё один голос. Ломкий, чуть дрожащий, очень далёкий мальчишеский голосок.
Не бесплотная часть многоголосья. Не вкрадчивый потусторонний зов.
– О чём молить тебя, чего просить у тебя…
Он доносился – неожиданно – снизу. Из темноты под ногами, обернувшейся бездной.
– Посмотри мне в душу и дай ей то, что мне нужно…
Они стояли на краю воздуха, над бесконечной пропастью, теряющейся во тьме.
– Ты одна знаешь всю высоту радости, весь гнёт горя…
– Готова? – спросил он.
Она кивнула, без слов поняв, к чему – и сделала шаг вперёд.
– Услышь же меня, Пресветлая, в час нужды…
Она летела вниз, вниз, не то падая, не то паря. В какой-то момент поняла, что смотрит на свет, горящий впереди – не пронзительную бесстрастную белизну, что манила за грань, а мягкое золото солнечного луча. Свет надвигался плавно и стремительно, замещая тьму, заполняя собой всё: вот уже совсем близко, вот сейчас они упадут в него, сейчас…
…свет дрогнул, мигнул, уменьшился в размерах, из всеобъемлющего став ярким квадратом с размытым вокруг разноцветным сиянием, – и Таша осознала, что уже никуда не летит, а лежит и смотрит на витражный светильник, горящий на тумбочке.