Больше, чем люди. – Он коротко выдохнул. – Зрящий не может влиять на мысли своего Воина. Заклятия Воина потеряют всякую силу, если их направят против брата-Зрящего. Но силы в паре неравны, ибо крепкая сталь и тёмная магия куда надёжнее чтения. Потому Воины всегда были щитами Зрящих, не наоборот.
– Почему так? – спросила Таша, явно ещё не верившая и не понимавшая, какое отношение всё это имеет к ней. – Почему так, а не иначе?
– Почему Воины сильнее Зрящих? – Избегая смотреть ей в глаза, Алексас мельком оглянулся в тёмную пустоту, ждавшую за открытым окном, отделявшую их двоих от сада, полного веселья и праздничных огней. – Тьма всегда сильнее, Таша. Там, где свет простит, тьма без раздумий перережет горло. Свет поворачивается спиной к тем, кто способен вонзить в неё нож. Свет не может ненавидеть, но сколько сил даёт ненависть… – он поднял глаза, глядя на искрящиеся цветы фейерверков. – После ухода Кристали в Аллигране не существовало иных королей, кроме Королевы альвов и Короля цвергов. Людей было мало, и больших людских городов было всего три, потому что амадэев было шестеро: трое Зрящих и трое Воинов. Одна пара правила одним городом и всеми землями вокруг них. От Зрящего невозможно ничего утаить, и приговоры его были бесстрастны. Он не только судил, но и излечивал тех, кто умирал, не заслуживая того, а порой и вырывал их из объятий смерти. Воин приводил приговоры в исполнение, не ведая пощады и жалости. Для амадэев не было никаких законов, ибо они сами были закон. Но в конце концов в Аллигране настали иные времена: людей стало больше, они стали умнее, а амадэи либо остались прежними, либо изменились не в лучшую сторону. И пришло Тёмное Время, и Ликбер Великий воззвал к людям, дабы они свергли амадэев, давно запятнавших себя не самыми благими делами, и народ, послушный воле нового Чудотворца, отрёкся от прежних властителей. Амадэи пытались сопротивляться, но в итоге двое из шестерых погибли, а оставшимся четверым пришлось бежать. Как только Ликбер понял, что они не будут бороться за власть, то объявил всех амадэев убитыми и велел людям избрать себе короля. А король избрал князей, князья же избрали герцогов, и Срединные земли стали Срединным королевством, и вскоре после свержения амадэи стали лишь легендами… которые, впрочем, живут и здравствуют, и даже не особо скрываются. Людям ведь и в голову не придёт, с кем они имеют дело. Большинство летописей об амадэях были утрачены в Тёмное Время, а те, что существуют по сей день, писались учениками Ликбера под чутким руководством учителя и нового короля. Которые предпочли не оставлять в памяти людской лишних подробностей об их природе и способностях… и, конечно же, говорить, что все амадэи мертвы – так же, как Шейлиреар Дарфулл объявил мёртвыми всех Бьорков.
– А вы-то откуда в таком случае…
– Мой… наш с Джеми опекун и мой учитель… он альв. Он лично знал амадэев. Он рассказывал нам с братом многое. Он говорил, что увидеть в чужой голове обоих людей, связанных Двоедушием, под силу только им. Этот ритуал давным-давно под запретом, но никто из людских чтецов, даже самых могущественных, не способен сам узнать, что в одном теле спрятаны две души. Только амадэй. Только Зрящий. И мы поняли, кто такой Арон Кармайкл, стоило ему увидеть меня в Джеминой голове.
Таша глядела на теряющийся в ночи горизонт. Под ней радостно шумели люди; перед ней серебрились звёзды и сыпали искры фейерверки, сиявшие в небесной черноте, бросая отблески на её лицо.
– Почему вы не сказали мне сразу?
Огненные цветы расцветали отражениями в её зрачках.
– Потому что думал, что вы знаете! Я же думал, вы действительно его дочь! И даже если б захотел, то наверняка не смог бы: я только сейчас понял, что он влезал и в моё сознание! А в этом свете запашок, который веет от всей этой истории с вашим кукловодом, выглядит ещё более подозрительным… потому что Арон Кармайкл – бессмертный. А бессмертные редко считают неправильным вести игры со смертными, которых тем понять не дано.
Долгое время единственным, что звучало в гостиной, были отзвуки празднества.
Потом Ташина рука, дрожа, сильнее сжала зеркальце, покоившееся меж их соединённых ладоней.
– Может, и дано…
То, что лёд, которым услышанное неизбежно должно было сковать её сердце, добрался до мыслей, Алексас понял по тому, как дрожь ушла из её пальцев.
Когда Таша подняла голову, по тихому, абсолютному спокойствию на её лице Алексас уже знал, о чём его спросят – и знал, что он ответит, помогая их королеве найти последний ключ к разгадке игры.
В библиотеке было тихо. Здесь всегда было тихо. От ровных рядов старинных фолиантов веяло покоем, не ведавшим людской суеты; библиотека жила своей, неторопливой и размеренной жизнью бессмертных чернильных строк.
В библиотеке пахло пылью, вечностью и старыми книгами. Иногда сухой тягучий воздух освежался порывом ветра из нежданно распахнувшегося окна или сквозняком, проникшим через приоткрытую дверь, но свежесть быстро гасла, поглощённая иными запахами.
В библиотеке властвовала тьма. Здесь никогда не бывало светло – даже в самый погожий день солнечные лучи просеивались сквозь узкие высокие окна, не разгоняя сумрака. Сейчас лучи были лунными, и танцующая в них пыль казалась голубой.
У одного из окон стоял письменный стол. Сидевший за ним мужчина, подперев голову рукой, листал покоившийся на столешнице ветхий том, и взгляд его бегло скользил по строкам, – но порой вдруг надолго застывал на какой-то простой, ничего не значащей фразе, точно в этот миг читавший думал совсем о другом.
– Знаешь, – слово звякнуло осколком металла, – а ты не особо похож на того, кому уже одиннадцать веков. Если не знать, и не подумаешь ведь.
Услышав её голос, Арон обернулся.
Та, что вышла из тени в лунный свет, скользя кончиками пальцев по корешкам книг, была сама похожа на тень. Чернота платья казалась гуще окружающей тьмы, кожа – белее снега.
Лица обоих вдруг обернулись застывшими, непроницаемыми масками.
Их молчание длилось долго, и когда Арон нарушил его, голос его звучал ровно.
– Мы живём дольше, чем ты можешь представить. В жизни каждого из нас наступал момент, когда ты осознаёшь, что живёшь уже слишком долго, а тебе предстоит жить ещё столько же, и ещё дважды столько же, и трижды… Мир вокруг меняется, ты – нет. Ты смотришь, как сменяются поколения, ты наблюдаешь, как обращается в прах когда-то казавшееся незыблемым, ты видишь, как исчезают в смертной тени все, кого ты знал. Ты успеваешь увидеть всё, что хотел увидеть, а мир из века в век бежит по накатанному кругу, складывая одни и те же судьбы, одни и те же случаи, до жестокой насмешки, до дурной бесконечности. И когда осознание это становится для тебя невыносимым, ты можешь сделать лишь одно: забыть, как давно существуешь на свете. Забвение того, что мешает жить, – единственный способ выдержать бессмертие.
– Вот как. Любопытно. – Таша прислонилась плечом к одному из стеллажей. – А где же твой Воин?
– Мы кое-что не поделили. После этого наша жизнь превратилась в сплошное сведение счётов.
– Понятно.
Он мягко хлопнул закрывшейся книгой.
– Таша, ты понимаешь, что я не мог всего этого сказать?
– Почему?
Вопрос прозвучал без гнева, без упрёка, без любопытства. Просто одно короткое слово.
– Если бы ты знала, ты не смогла бы относиться ко мне, как к… человеку. Знание о том, кто ты и кто я, встало бы между нами непреодолимым препятствием.
– Ты забыл о том, что всё тайное рано или поздно становится явным. И рано или поздно препятствием между нами станет твоя ложь.
– Я никогда не лгал тебе, Таша.
– Иные недоговорки куда лживее любой лжи. Особенно по отношению к тем, кого вроде бы любишь. – Она всматривалась в его глаза. – Кто я для тебя, Арон?
– Ты… дорогой мне человек.
– Дорогим людям обычно доверяют. Ты ведь говорил что-то о доверии, правда? Одностороннем, судя по всему. – Её губы растянулись в лёгкой улыбке. – Да, дорогим людям доверяют, а вот развлечению… игрушке, девочке, с которой весело…
– Таша, не надо.
– Но ведь это правда. Разве нет? Мне никогда ничего не говорят, просто ведут за собой. От меня требуют доверия, а вот я твоего доверия, видимо, недостойна. – Она склонила голову набок – неживым жестом марионетки. – Кто ты и кто я, говоришь? Твоя правда. Ты – амадэй, избранный Кристалью, король в изгнании. Бессмертный, великий, почти святой. Я – смертная девочка. Глупый ребёнок. И будь мне хоть шестнадцать, хоть пятьдесят, глупым ребёнком я для тебя и осталась бы.
– Нет. Нет, Таша. Не говори так, прошу. – Он встал, шагнув к ней. – Ты…
– Он твой Воин. Тот, кто убил маму. Тот, кто сделал это с нами… со мной и с Лив.
Слова прозвучали тихо, чётко, ясно. Остро, как лезвия ножей.
Арон запнулся и вздрогнул, будто от пощёчины.
Это выдало его с головой.
– Как ты смеешь, – прошептала Таша спустя молчание длиною в вечность, – как смеешь говорить, что я тебе дорога, когда я – просто ещё одно очко в сведении счёта? Ты и помог мне поэтому… потому что увидел в моих воспоминаниях его. Это с тобой он играл, не со мной. Я была просто пешкой, куклой, а ты… ты знал. С самого начала. Знал.
Он не стал отрицать.
– Ты такой же, как он. Нет, ты хуже: он хотя бы не притворялся тем, кем не является. Его я ненавижу. Тебя – презираю.
Он не произнёс ни слова.
– Почему ты молчишь, Арон? А как же твои уверения, что ты мне не лгал?
– Всё не так, Таша, – тихо сказал он. – Всё не так, как ты думаешь.
– Я помню, как ты собирался отсидеться где-нибудь несколько дней. Помню. Тогда, в самом начале игры. Ты ведь не хотел встречаться с ним, не хотел сражаться, тебе не было дела, что будет со мной дальше: главное, ты помешал его планам, выкрал Лив, увёз меня…
Он промолчал – и Таша отступила на шаг назад, во тьму.
– Я верила тебе, но теперь не знаю, была ли это моя