В этот поздний час двор был абсолютно пуст. Свет в здании трактира почти не горел – все уже спали, – зато окна таверны, из которой не доносилось ни звука, озаряли разноцветные вспышки. Таша рискнула приблизиться к двери, но за шаг до порога уткнулась в невидимую стену. Спустя пару мгновений ближайшее к ней стекло рвануло сотней осколков, застывших в воздухе прямо у рамы, скалящейся прозрачными зубьями. Видимо, какой-то щит… не впускает и, более того, не выпускает. Никого и ничего, включая звук.
И что делать?..
Таша посмотрела на вспышки заклятий и мелькавшие в них смутные тени. Кто, где и против кого сражается, понять было невозможно.
Решив, что самое время забрать из комнаты их с братьями немногочисленные вещи, она развернулась, собираясь бежать к трактиру, – и нос к носу столкнулась с тем, кого никак не ожидала увидеть.
Оторопело глядя в светло-карие, янтарём отливающие глаза, странно ясно и неторопливо Таша вспоминала вчерашнее сражение. Кажется, из четверых наёмников Алексас убил троих и скинул с обрыва одного, и человек, конечно, не пережил бы такого падения…
– Кого я вижу. – Рейн расплылся в улыбке.
…но тот, кого он скинул, не был человеком.
Прежде, чем Таша успела увернуться, оборотень сгрёб её в охапку. Оторвав от земли, зажал рот рукой и потащил на задний двор: со света в тень, туда, где никто не увидит и не услышит. Она брыкалась, укусила его ладонь, заставив наёмника сдавленно ругнуться, закричала – но цепкие пальцы вцепились ей в горло, заставив замолчать. Таша дёргалась, пытаясь оторвать руку от своей шеи – тщетно; и пока нехватка воздуха рисовала перед глазами цветные пятна и обжигала лёгкие мучительной болью, могла думать только об одном.
Надо же – уйти от Воина и кеаров, чтобы попасться этому… этому…
Она затихла, сдаваясь подступающему обмороку – и ощутила, как её швыряют спиной на стену.
Мир перевернулся. Таша лежала, уставившись в небо, сонно мерцавшее в вышине. В затылке отбивала гулкий ритм кровь, сердце колотилось отчаянной птицей: сердце, которое не хотело останавливаться, которое вопреки всему хотело биться долго-долго…
– Что я там говорил насчёт своей работы? – подошвы сапог оборотня касались брусчатки с вкрадчивым, почти неслышным шорохом. – Что ж, теперь, когда наш чёрный друг позволил твоему приятелю убить моих приятелей, когда бросил нас всех умирать… Кажется, я ему больше не нужен. Стало быть, наш контракт разорван. Все обязательства – тоже.
Таша слушала ветер и ночь. Слушала фырканье и копытный перестук за стеной конюшни, у которой лежала. Слушала шаги своего убийцы.
Никто не заметил её крика.
Может, оно и к лучшему?..
– Пожалуй, уведу твою лошадку и отвезу тебя туда, где нашему дивному свиданию никто не помешает. – Он опустился на одно колено; в темноте волчьи глаза отблескивали червонным золотом. – Вы с дружком ведь отпустили мою на вольный выпас… У тебя была лошадка, верно? Должно быть, она здесь?
Она не сопротивлялась. А он не торопился. Ему недостаточно было просто убить её – он хотел получить наслаждение. Продлить триумф охотника. Заставить жертву в полной мере понять, что её ждёт, увидеть страдание в её глазах…
Темнота справа разразилась громким топотом. Рейн лениво повернулся – и легко уклонился от атаки Шерона, который вылетел из конюшни, яростно пытаясь проткнуть оборотня вилами. Всадил мальчишке кулак в живот; дождавшись, пока тот согнётся пополам, выкрутил вилы из его рук – и, схватив конюшего за голову обеими руками, с размаху ударил о стену. Отпустил, позволяя безвольному телу сползти наземь, и, небрежно отряхнув руки, вновь повернулся к Таше.
Она не сразу поняла, почему оборотень с таким удивлением воззрился на собственные ноги.
И лишь мгновением позже различила тень за его спиной.
Почуяв что-то, Рейн обернулся. Увидев тень – сгустившуюся часть ночной черноты, очертаниями напоминавшую человека в плаще с капюшоном, – мигом обнажил клинок, ждавший в ножнах на поясе, и рубанул врага по шее, но лезвие бессильно прошло сквозь него. Дёрнулся, пытаясь избавиться от незримых пут, приковавших его к месту – так же отчаянно, как немногим раньше дёргалась Таша; когда его попытка не увенчалась успехом, зарычал.
Серебристое сияние плеснулось Таше в лицо.
Крупный коршун, возникший там, где только что был человек, тоже смог лишь безуспешно кричать да бить крыльями. Тень наблюдала за его попытками – пока неподвижно. Потом коршун уступил место огромному волку, который оскалился, пытаясь дотянуться до врага: видимо, осознал, что сбежать не получится. Пускай зверь едва ли мог сделать против Воина больше, чем человек, но Таша тоже была оборотнем – и знала, что такое решение первым пришло бы и в её голову.
…люди утверждают, что более всего оборотень уязвим в первые мгновения после перекидки. Мол, ещё не может понять, где он и что с ним сталось. Некоторое замешательство действительно имело место, но лишь тот миг, в который ты запирал проснувшегося зверя на задворках сознания. Даже за шестнадцать лет к этому привыкаешь так, что уже не замечаешь; что уж говорить о таких, как Рейн.
Казалось бы, меняя облик, он ровным счётом ничем не рисковал.
Казалось.
Когда тень, отвернувшись от волка, склонилась над Шероном, лежавшим в забытьи, Таша беспокойно дёрнулась, – но полупрозрачные руки лишь сорвали с шеи мальчишки серебряный крестик на грубой бечеве.
Когда те же бесстрастные руки воткнули крестик в волчий глаз, и ночь рассёк не то вой, не то визг, она зажмурилась. Чуть погодя всё же приоткрыла глаза, не желая выпускать врага из виду – но тень исчезла, растворившись в ночи, из которой пришла. Лишь волк бешеным волчком кружился на одном месте, пока крест дымился в его пустой глазнице, разъедая плоть. Странная реакция, подумала Таша, пребывая во власти какой-то сонной отстранённости, ещё не осознавая до конца, что происходит и произошло. Странная…
…будь крест из обычного серебра.
Шерон пришёл в себя к моменту, когда волк упал набок, захлёбываясь воем. Кровь хлынула у оборотня из пасти; он бился в конвульсиях, но единственный жёлтый глаз всё же нашел взглядом другие глаза – серебристые, широко распахнутые.
Таша смотрела на чужую смерть, желая, но не в силах отвести взгляд.
С бульканьем втянув пастью воздух, волк дёрнулся ещё раз и затих.
– Госпожа?.. – сев, неуверенно пробормотал Шерон. – Это… это вы его так?
Она не ответила, глядя на кровавое пятно, расползавшееся по земле между ними. Хотя бы потому, что ей самой не хотелось верить в этот ответ.
…«ещё раз приблизишься к ней – убью»…
– Шерон… откуда у тебя крест из цвергова серебра?
Голос был хриплым. Горло, на котором ещё горели следы от пальцев Рейна, болело, точно простуженное.
– От бабушки достался. – Конюший провёл ладонью по лицу. В темноте кровь из-под носа окрасила его пальцы чёрным. – Так он ещё и оборотнем был?..
Таша смотрела на тёмную лужу, подбиравшуюся к мысам её туфель.
Рывком поднявшись, кое-как устояла на пошатывающихся ногах и, обойдя лужу стороной, подошла к Шерону.
– Пойдём. – Она помогла конюшему подняться. – Тебе нужна помощь.
Мальчишку пошатывало ещё больше неё, так что к трактиру они побрели в обнимку, опираясь друг на дружку. Но дойти не успели.
Двери трактира и таверны распахнулись одновременно. Из первой, щурясь поверх прицела взведённого арбалета, выглянул господин Рикон. Из второй безмолвно выскочил хозяин таверны, полупьяные крестьяне и троица заговорщиков.
– В укрытие! – заорал Найдж старому трактирщику, лихорадочно размахивая руками на ходу. – Быстро! Ещё быстрее!
Господин Рикон без лишних слов захлопнул дверь, пока бегущие по двору рванули кто куда: часть к трактиру, другая часть, включая заговорщиков – к распахнутым дверям конюшни. Пробегая мимо, Джеми без лишних слов дёрнул за руку остолбеневшую Ташу, волоча её за собой. Когда они оказались среди стойл и лошадей, недоумённо взиравших на нежданных визитёров, Найдж поспешно затворил двери и велел «ложись!», подкрепив приказ решительным толчком ближайшего мужика. Тот рухнул на соседа, и вскоре все крестьяне лежали вповалку, закрыв головы руками.
Воцарилась тишина, в которой Таша посмотрела на альва, сжимавшего клинок в опущенной руке, бесстрастно наблюдавшего за дверью.
– Что происхо… – начала она – и сквозь крупные щели между досками двери увидела, как здание таверны в абсолютном беззвучии поглощает свет.
Свет растёкся в стороны озером белого огня. Сияющая стена помчалась к трактиру, к плетню, к сараям и амбарам – и замерла, уткнувшись в другую стену: незримую, прозрачную, словно заключившую белый шар в стеклянную сферу. Тогда свет нехотя обратился внутрь, свернувшись в относительно небольшой комок. Задумчиво поворочался.
Замер.
А следом взорвался, и ночь обратилась в день.
Свет заполнил всё. Сфера сдержала звук, но глухой гул отозвался дрожью в костях; стены тряслись, сама земля содрогнулась. Таша не могла чувствовать, но ей представлялся испепеляюще-жаркий ветер, вздымающий тучи пыли, ревущий, уничтожающий…
В следующий миг сфера сжалась, обратив свет крошечной белой точкой. А вскоре и она исчезла. Альв, первым вышедший наружу, без особого удивления посмотрел на чёрный выжженный кратер, пустевший там, где минуту назад было бревенчатое здание таверны.
Налюбовавшись исчезнувшим полем боя, он обратил взор кругом. Волчий труп в кровавой луже чрезвычайно его заинтересовал – и сопоставить кое-какие факты, видимо, труда не составило.
– Кто его так? – осведомился альв у Таши с Шероном, которые как раз выбрели наружу.
– Госпожа, – неуверенно откликнулся мальчишка.
Таша не стала возражать. Согласиться было проще, чем объяснять.
– Крестом? И чья побрякушка?
– Моя.
– А. Вот она, сила веры. – Альв сунул меч куда-то за спину, и тот исчез в невидимых ножнах. – Раз крест твой, что ж обратно не берёшь?
Шерон уставился на альва. На мёртвого волка, один вид которого заставил конюшего нервно сглотнуть.