– …Я родился на Гамме Южного Триалета, в городе Занур, в семье…
– …приняли на должность штурмана на почтовый челнок «Стриж»…
– …воровал с двенадцати лет, семь ходок…
«Они вспоминают свою жизнь. Как на Посвящении. У них полный кавардак в головах…»
– Аллай-а!
– Анафема-а-а!
– А-а-а!
Двое Добрых Братьев, выронив оружие, катались среди разбитых горшков, прямо по кактусам. Презрев боль, они норовили вцепиться противнику в глотку – точь-в-точь антис с легатом день назад. Но система «Шеола» не била дерущихся шоковыми разрядами, не пыталась отсечь их от остальных. У Малого Господа в данный момент имелись куда более серьезные проблемы.
Одна из этих проблем силой захватывала власть над стадом.
А вторая…
Внутри Лючано образовалась пустота. Пол ушел из-под ног, к горлу подкатила тошнота. Ударил тяжелый, басовитый гром: не по ушам – по всему телу. Тарталья задохнулся и ослеп. Ослепнуть от грохота? – в свихнувшемся мирке, объятом черным пламенем, было возможно и не такое.
Буквально через секунду он пришел в себя. Зрение восстановилось сразу – словно включили свет в темной комнате. Зелень, снежно-белые цветы над лицом… Он лежал на полу. На ногах не устоял никто, кроме Юлии.
– «Герсилия»! – кашляя, кричал летописец. Он на четвереньках выползал из клумбы с раздавленными в кашу петуниями. – Либурна взорвалась! Наверное, сбой луча… А-а! Я родился на Фронне, в семье ректора духовной академии! Моя мать, святая женщина, пожертвовала карьерой ради отца, человека глубоко… Господи! Укрепи силы мои! Что я говорю?
«Это Юлия! Ее атака повредила ЦЭМ, или отвлекла его, и Малый Господь не удержал контроль над лучом!..»
– Чрезвычайная ситуация! Разгерметизация…
Голос электронного мозга перешел в невнятное бормотание.
– Тревога первой степени! Сектора…
«Интересно, почему Авель не до конца сошел с ума? – отстраненно думал Лючано. – Наверное, потому, что не побежал вместе со всеми. Юлия захватывает тех, кто целиком и полностью попал под воздействие „конкурента“. На Террафиме со мной и близнецами тоже ничего не случилось…»
– …блокированы! Персоналу и заключенным срочно поки… н-нуть…
Из зарослей повилики к Юлии метнулся вихрь. В звере, чьи движения взгляд едва успевал отследить, родная мать не узнала бы Марийку Геджибош. Впрочем, нет, родная мать, намод-киноид с Цэрба, как раз узнала бы дочь без труда. Хищный оскал обнажал не только зубы, но и дёсны. Вздыбились лопатки, комбинезон лопнул на спине по шву. Пластика атакующей собаки – и пальцы-клыки, закостеневшие от желания рвать.
Те самые пальцы, что оставляли глубокие щербины на тюремных столах.
Отшвырнув, словно кукол, двух помпилианцев с «Герсилии», которые оказались у нее на дороге, «вождь вождей» припала к полу – и прыгнула, метя в горло Юлии.
Ей не хватило малости – какого-то жалкого метра. В последний миг наперерез Пастушке метнулась фигура в черной полувоенной форме. Телохранитель был тяжелее девушки килограммов на тридцать. Против массы не поспоришь – в броске он просто снес Пастушку, отшвырнув ее на вазоны с фиалками. Однако человек Антония и сам не удержался на ногах. Вскочить он уже не успел. Рыча от ярости, блондинка извернулась на лету, придавила врага, упав сверху…
Двумя челюстями мелькнули страшные руки.
Кровь ударила фонтаном, пятная лица и одежду. Помпилианец задергался в конвульсиях, булькая разорванной глоткой, и обмяк. Звериная ухмылка Марийки Геджибош всплыла над трупом, словно месяц – над ночным полем боя. Казалось, пастырь «Шеола» сейчас завоет, дико и торжествующе.
Так и случилось. Но вместе с угрозой в вое слышалось разочарование. Отвлекшись на телохранителя, девушка потеряла драгоценное время. Теперь путь к заветной цели ей перекрывали сразу двое – Бижан с Залем. Сутки, проведенные в «Шеоле», не прошли для вехденов зря. За это время музыканты сделали выбор: на чьей они стороне.
Гитарист с обманчивой неуклюжестью присел и сгорбился, упершись ладонями в колени. Он напоминал крупную обезьяну, ощутившую опасность. Трубач выглядел праздным зрителем, по воле случая оказавшимся в эпицентре событий. Лишь по движению грудной клетки, верней, по дыханию, замедленному вдвое против обычного, можно было понять, что Бижан готов к драке.
Киноид медлила, почуяв серьёзных противников. Лючано успел отыскать глазами близнецов – гематры укрылись в зарослях тамариска. Жестом он предупредил детей: сидите, мол, и не рыпайтесь! Вот пока он отвлекался на Давида с Джессикой, все началось и закончилось. Сука-блондинка кубарем улетела прочь после неудачной атаки. Заль припал на одно колено, выставив перед собой убийственные кулаки. Удар левого в полной мере ощутила на себе Пастушка. Рядом с напарником, по-прежнему безучастный, замер Бижан.
Брючина трубача была разодрана на бедре.
«Йети» легко мог отправить человека в нокаут. Но Пастушка не была человеком в полном смысле этого слова. Вскочив, она встряхнулась – и двинулась по дуге, выискивая брешь в обороне вехденов. Шаг за шагом, щелкая пальцами в ритме, превращавшем нервы в тетивы натянутых луков. Нападать девушка не спешила. Время от времени она взрыкивала, дергая головой, как если бы пыталась сорвать невидимый ошейник, или помешать надеть его на себя.
Ошейник?!
– Но я нуждаюсь в рабах!
– Вы полдня жили без рабов, и хоть бы хны. Умоляю, потерпите еще. Глупо нарываться по пустякам. Ваше клеймо – оружие. Нож в рукаве. На крайний случай, понимаете?
Гай Октавиан Тумидус стоял, прислонившись к стволу карликового эвкалипта. На лицо помпилианца снизошла знакомая сосредоточенность. Сколами гранита затвердели скулы. На лбу копился мелкий бисер пота. Белые губы сжались в тонкую упрямую линию. На попытку «заклеймить» Пастушку легат тратил все силы.
Бесполезно.
У киноида уже имелся хозяин. Малый Господь, ЦЭМ «Шеола». Наследственные модификации укрепили психику Марийки Геджибош; двум хозяевам там не находилось места. Рабом бывает человек, но не собака. Увести пса от его божества? В тот момент, когда пес защищает кумира?!
«Клеймо» пасовало перед верностью, «зашитой» на генетическом уровне.
Зарычав в очередной раз, Пастушка вцепилась пальцами в виски. Чудилось, она хочет расколоть собственный череп, чтобы добраться «клыками» до скрытого врага. И вдруг девушка прыгнула – боком, из неожиданного, невозможного положения. На долю секунды Тарталья решил: ей удастся! Перемахнуть через вехденов, достать Юлию, схватившуюся с ЦЭМом в горних высях, где все равны: живая помпилианка и искусственный интеллект.
– …стюард яхты «Звезда небес», имею благодарности от пассажиров…
– …рецидивист, сел по обвинению…
– …выросла на Траверже, в приюте для сирот…
Рефаимы продолжали безумствовать.
Секунда, когда снимаются запреты, мигнула и сгинула без следа. Марийка еще неслась, готова рвать и убивать, а навстречу ей пружиной уже распрямлялся «йети». Заль мало что успел: перекрыл киноиду намеченный «коридор», выставил руку, защищая горло – и все. Оба покатились по полу. Гитарист подмял девушку под себя. Раздался сухой хруст. Лючано очень надеялся, что это ломаются ребра Пастушки.
К сожалению, «йети» хрипло взвыл, разрушая надежду. К сцепившимся кинулся Бижан, на бегу ударил мыском ботинка, добавил каблуком… Грязно ругаясь, на помощь вехденам бежал легат – с явным намерением придушить суку, которую не удалось заклеймить. Его задержали двое Добрых Братьев, выломившись из кустов с оружием наготове. Легату повезло: кто-то из экипажа «Герсилии» вступил в бой на стороне Тумидуса.
– …мама моя, мама, где ты сейчас…
– Аллай-а!
– А мне, красивому, в отдельной камере…
Происходящее разбилось на отдельные кадры. Взмах ржавого тесака. Локоть попадает в захват. Треск сустава. Истошный вопль. Жирная туша возникает сбоку. Локомотив, взявшись не пойми откуда, сносит с ног безобидного кукольника…
«Ты жив, малыш?»
От удара затылком об пол он едва не потерял сознание. Толстый Ува навалился на жертву, забыв о страхе перед колдуном. Татуированная рожа перекошена от злобы, влажное бешенство глаз, где точки-зрачки тонут в омуте радужки; яма рта брызжет слюной…
Честно говоря, с испугом Лючано безнадежно опоздал. Раньше бы боялся, целее был бы. Королева Боль, ободряя, коснулась своего вассала, и тело само пришло в движение, вспоминая навыки экзекутора. Никогда он не входил в чужой ритм так быстро, как сейчас. Чудо, наверное; краткое, злое, кусачее чудо. Задыхаясь от смрадного дыхания Увы, кукольник воспринимал био-музыку во всей целостности: набат сердечной мышцы, биение крови в жилах, судороги легких – от начала до конца, в единой тональности.
Шлепок по щеке. Ладонь прилипает к горячей коже. Теперь – схватить мочку уха. Крутануть с вывертом. Выдернуть волос: здесь, рядом с шеей. Все, или добавить? Нет, все. Дело сделано.
Боль из затылка перетекла в кончики пальцев – и влилась в арима.
– Когда наш бот вышел из РПТ-маневра, аппаратура зафиксировала…
– Аллай-а!..
– Разгерметизация отсеков! Срочная эва… эва… эва…
Ува заорал, словно его поедали заживо, даже не удостоив котла. Стервенея, дикарь заработал кулаками. В мозгу взорвалась сверхновая; клацнули зубы, рот наполнился солоноватой жидкостью. Лючано ощерился, плюнув кровью в лицо Доброго Брата, и взял новый аккорд рождающейся симфонии. Бей, Ува! Бей, кореш! Не жалко! Вся моя боль – твоя. Без остатка. Ешь ее, пей ее, дыши ею, усиливая стократ…
– А-а-а!
Левая рука почти не слушалась. Доктор, у меня вывих плеча. Или перелом. Извините, доктор, ваш курс лечения восхитителен, но у пациента нет времени. Надо работать. Плести мелодию боли, ткать гармонию вопящих нервов. Королева стояла неподалеку, благосклонно улыбаясь. Движения арима сделались ватными, удары уже не причиняли вреда. Ува больше не кричал – храпел, по-жабьи выпучив глаза.
«Давай, дружок, давай. До болевого шока осталось чуть-чуть. Он в состоянии аффекта, но это преодолимо. Арим должен потерять сознание. Я хорошо тебя выучил, мой мальчик…»