заперла задвижку замка.
— Не дайте им поймать меня. Умоляю, не дайте!
— Послушайте, что здесь вообще происходит? Кто такие «они»? — спросил я.
Она ничего не ответила, осматривая комнату, как будто что-то искала. Наконец обнаружила телефон.
— Позвоните в полицию, — сказала она. — Быстрее же, звоните в полицию!
Я засомневался.
— Разве у вас нет полиции? — спросила она.
— Конечно, есть, но…
— Тогда позвоните, прошу вас!
— Послушайте…
Она крепко сжала пальцы.
— Пожалуйста, вам нужно позвонить в полицию. Прямо сейчас.
Моя гостья была очень встревожена.
— Хорошо, я позвоню. А вы им все объясните, — сказал я и снял трубку.
Я уже привык к неторопливой деревенской связи, потому терпеливо ждал. Девушка же, сильно волнуясь, все сжимала и теребила свои изящные пальцы. Наконец соединение было установлено.
— Здравствуйте, — сказал я, — это полицейский участок Плитона?
— Полиция Плитона, — ответил голос в трубке, и в то же мгновение я услышал шаги на гравии перед моим домом, а затем тяжелый стук в дверь. Я передал трубку девушке и подошел к двери.
— Не открывайте им, — сказала она и поднесла трубку к уху.
Я вновь засомневался. В дверь снова постучали, уверенно, настойчиво. Нельзя же ни с того ни с сего не пускать людей внутрь! Кроме того, завести молодую, невесть куда торопящуюся девушку в свой коттедж и сразу же запереть за собой дверь, как будто что-то скрываешь… Когда стук раздался в третий раз, я открыл дверь.
И, увидев человека, стоявшего у порога, почувствовал, как у меня отвисает челюсть. Дело даже не в его лице, достаточно обычном для молодого человека приблизительно двадцати пяти лет от роду, — проблема заключалась в его одежде. Не всякий готов к тому, чтобы встретить человека, одетого в нечто напоминающее обтягивающий костюм конькобежца, поверх которого надет цельнокроеный пиджак до бедер со стеклянными пуговицами, во всяком случае, не на плато Дартмур в самом конце лета. Однако я взял себя в руки и спросил, чего он хочет. Он не обратил ни малейшего внимания на мои слова, глядя поверх меня на девушку.
— Тавия, — сказал он, — иди сюда!
Она, не останавливаясь, продолжала говорить по телефону. Мужчина сделал шаг вперед.
— А ну-ка, успокойтесь! — сказал я. — И объясните мне, что здесь происходит.
Он недвусмысленно посмотрел на меня.
— Ты не поймешь, — сказал он и поднял руку, чтобы отодвинуть меня с дороги.
Я всегда знал, что мне категорически не нравятся люди, говорящие, что я чего-то там не понимаю, и пытающиеся отодвинуть с порога собственного дома. Я сильно ударил его в живот, а когда он согнулся, выставил его наружу и закрыл за ним дверь.
— Они сейчас приедут, — сказала девушка за моей спиной. — Ваша полиция.
— Вы мне можете просто сказать… — начал было я, но она уже показывала на что-то пальцем.
— Смотрите! В окно!
Я повернулся. Снаружи показался еще один человек, одетый точно так же, как и первый, который, как оказалось, все еще ныл у двери. Этот второй явно пребывал в замешательстве. Я снял со стены помповое ружье 12-го калибра, достал патроны из ящика и, зарядив его, встал лицом к двери.
— Откройте дверь и спрячьтесь за ней, — сказал я девушке.
Немного поколебавшись, она послушалась.
Снаружи второй мужчина с участием наклонился к первому. По дорожке к дому шел третий. Они увидели ружье и замерли.
— Эй вы, — сказал я. — Можете или свалить отсюда прямо сейчас, или остаться и пообщаться с полицией. Что выбираете?
— Вы ничего не понимаете. Это очень важно, — сказал один из пришельцев.
— Хорошо. Тогда оставайтесь снаружи и расскажите полиции, насколько это важно, — сказал я, жестом побудив девушку снова закрыть дверь.
Мы наблюдали в окно, как, уходя в спешке, двое мужчин поддерживали своего пострадавшего приятеля.
Приехавшая полиция отнеслась к этой истории без малейшего сочувствия. Они нехотя зафиксировали мое описание мужчин, холодно попрощались и уехали. Тем не менее девушка осталась в моем доме.
Она рассказала полиции совсем немного: ее преследовали трое странно одетых мужчин, после чего она обратилась ко мне за помощью. Она отказалась проехать до полицейского участка в Плитоне и все еще сидела у меня.
— Итак, — предложил я, — может, теперь вы потрудитесь объяснить мне, что вообще здесь происходит?
Она сидела тихо, гипнотизируя меня долгим взглядом, в котором чувствовалась… печаль?.. разочарование?.. и, кажется, некая неудовлетворенность. На мгновение я было подумал, что она сейчас заплачет, но девушка заговорила слабым голосом:
— Я получила ваше письмо, а теперь сожгла все мосты.
Я сел напротив нее. Неловко похлопав себя по карманам, нашел сигареты и прикурил.
— Вы, э-э, получили мое письмо, а теперь вы, э-э, сожгли все мосты? — повторил я.
— Да, — сказала она. Затем отвела глаза и начала осматривать комнату, ни на чем не задерживая взгляд.
— А теперь вы даже меня не узнаете, — сказала она.
После чего заплакала.
Примерно полминуты я сидел, не зная, что делать. Затем решил пойти на кухню, чтобы поставить чайник и подождать, пока она выплачется. Все женщины в моем роду считали чай панацеей от всех бед, поэтому вскоре я вернулся с чайником и чашками.
Она взяла себя в руки и теперь сидела, задумчиво смотря на дрова, уложенные в камине. Я зажег огонь. Она наблюдала, как окутываются пламенем и сгорают поленья, с выражением ребенка, которому только что вручили подарок.
— Как мило, — сказала она, как будто огонь был чем-то невиданным. Она снова осмотрела всю комнату.
— Как мило, — повторила она.
— Вам налить? — предложил я, но она лишь покачала головой и внимательно наблюдала за тем, как я наполняю свою чашку.
— Чай, — сказала она. — У камина!
Конечно, это было действительно так, но ничего незаурядного в этом я не нашел.
— Думаю, что пришло время представиться, — предложил я. — Меня зовут Джеральд Латтери.
— Конечно, — сказала она, кивнув. По мне, это был крайне неуместный ответ, но она продолжила: — Меня зовут Октавия Латтери, но обычно все называют меня Тавией.
Тавия? Что-то всколыхнулось у меня внутри, но что?
— Мы с вами состоим в каких-то родственных отношениях? — спросил я.
— Да, в очень отдаленных, — ответила она, странно взглянув на меня. Потом добавила: — О боже! Это так невыносимо, — и снова была готова заплакать.
— Тавия… — повторил я, пытаясь вспомнить. — Было ведь что-то такое… — Перед моими глазами внезапно возник смущенный престарелый джентльмен.
— Конечно, как же его звали? Доктор… Доктор Боги или что-то в этом роде?
Девушка внезапно выпрямилась.
— Не доктор Гоби? — предположила она.
— Да, точно. Он спросил меня о некой Тавии. Это, видимо, о вас?
— Он не здесь? — спросила она, осматриваясь, как будто доктор мог спрятаться где-нибудь в углу.
Я ответил, что это было примерно два года назад. Она снова расслабилась.
— Бедный старый дядя Дональд. Как это на него похоже! И конечно, вы совсем не понимали, о чем он говорит?
— Я и сейчас ничего не понимаю, — заметил я, — хотя и могу себе представить, почему даже дядя так волновался из-за вашей пропажи.
— Да. Боюсь, что он будет очень обеспокоен, — сказала она.
— Был. Это случилось два года назад, — напомнил я ей.
— Ах, конечно же вы ничего не понимаете, да?
— Послушайте, — сказал я, — разные люди один за другим настойчиво твердят мне, что я ничего не понимаю. Что ж, пожалуй, это единственная вещь, которую я действительно понял.
— Да. Я попытаюсь объяснить. С чего же начать?
Я молчал, давая ей возможность собраться с мыслями. Наконец она сказала:
— Вы верите в предопределение?
— Думаю, что нет, — ответил я.
— О нет, возможно, я не так выразилась. Я говорю скорее о своего рода взаимосвязи. Знаете, с малых лет, насколько себя помню, я думала, что это самое увлекательное и интересное время, и, конечно, в это время жил единственный знаменитый член нашей семьи. Поэтому я и считала это время просто чудесным. Романтичным — наверное, вы бы назвали его именно так.
— Все зависит от того, что вы имеете в виду, мыслительные способности или возраст, — сказал я, но она проигнорировала мое замечание.
— Я представляла себе огромные эскадрильи смешных маленьких самолетов, взлетающих во время войн, как Давид, который замахивается на Голиафа, такой задиристый и храбрый. Затем эти большие неповоротливые корабли, которые неторопливо плывут и каким-то образом все равно доплывают до цели, а пассажирам и дела нет до их скорости. А еще старомодные черно-белые фильмы и лошади на улицах, и трясущиеся старые двигатели внутреннего сгорания, и угольные котлы, и восхитительные взрывы, и поезда, движущиеся по рельсам, и телефоны с проводами, и еще… много всего другого. А чем там могли заниматься люди! Ведь здорово пойти на премьеру новой пьесы Шоу или Кауарда в самом настоящем театре! Или купить в день издания новую книгу Элиота. Или приветствовать королеву, когда она едет на открытие новой сессии Парламента. Чудесное, восхитительное время!
— Что ж, я рад, что хоть кто-то так считает, — сказал я. — Мой взгляд на это время не совсем…
— Это ожидаемо. Вы не можете взглянуть на это время с другого ракурса, потому не цените его. Если бы вы пожили немного у нас, увидели бы, каким плоским, пресным и однообразным все стало, таким смертельно скучным.
Я слегка оторопел:
— Думаю, что не совсем… э-э… Пожить у вас где?
— В нашем веке, конечно. В двадцать втором. Ах, ну конечно, вы же не знаете! Как глупо с моей стороны.
Я попытался сосредоточиться и налил себе еще немного чаю.
— Я знала, что будет очень трудно, — заметила она. — Вам тоже кажется это трудным?
Я ответил, что несомненно. Она продолжала:
— И можно понять, что такие чувства совершенно естественным образом привели меня к тому, что я начала заниматься историей. То есть я определенно поняла, что могу заниматься историей, во всяком случае, некоторыми ее периодами. А затем я получила ваше письмо на день рождения, и это окончательно убедило меня выбрать в качестве специального периода для моего диплома бакалавра — с отличием! — именно двадцатый век. Более того, в магистратуре я продолжила заниматься именно этим периодом.