Придёт пора, я вырвусь из оков —
Я не погиб, я лишь уснул на время.
Я лето, жаркий полдень солнечного дня,
Я пенье птиц, я бурные пороги.
Ты только верь, ты только жди меня.
Я далеко, но я уже в дороге.
Год кружит карусель, но ты не торопись;
Ты не напрасно ждёшь и дни считаешь.
Я здесь, с тобой, ты только оглянись,
Ты оглянись – и ты меня узнаешь.
А травник шёл по улице, наступая на собственную тень, щурился на мартовское солнце в лужах, и подбитые гвоздями каблуки его стучали по оттаявшей голландской мостовой. С крыш капало. Университетский квартал давно проснулся, все спешили на занятия. Знакомые студенты здоровались с ним, незнакомые косились и на всякий случай тоже раскланивались. Жуга кивал им в ответ. Народу пока было мало: не так уж много времени прошло после осады, город не успел привыкнуть к мирной жизни, но всю зиму горожане и приезжие мастера строили и подновляли здания, а желающие учиться – по одному, по двое – ехали сюда со всех концов свободных Нидерландов.
Жуга перешёл по мосту через маленький канал, остановился перед трёхэтажным строением красного кирпича. Здание было совершенно новым, сияло целенькими стёклами, на стенах ни щербинки от пули, ни следа от удара ядром.
Здесь помещался медицинский факультет Лейденского университета.
Жуга помешкал в нерешительности возле входа и вошёл. На мгновение задержал взгляд на двери, над которой в камне было выбито: «Hic locus est, ubi mors gaudet succurrere vitae», и по лестнице поднялся на второй этаж, в аудиторию, откуда доносился негромкий гул голосов, сразу смолкший при его появлении. Травник поднялся на кафедру и оглядел собравшихся. Было их почти два десятка, он видел их на зачислении, беседовал с каждым, а списки и сейчас держал в руках, но всё равно никак не мог привыкнуть к своей новой роли.
Высокий парень в очках на длинном носу шагнул ему навстречу и отвесил поклон:
– Все готово, господин Лис.
– Очень хорошо, Бенедикт. – Жуга кивнул. – В таком разе приступим к занятиям. – Он выпрямился. – Итак, добрый день, господа студенты! Позвольте именовать вас так, ибо вы были экзаменованы и признаны достойными учиться в нашем университете, который, я уверен, вскоре снищет себе всемирную славу. Вам выпала честь стать его первыми студентами, так сказать, in statu nascendi[135]. Вы выбрали для себя нелёгкую стезю. Позвольте представиться: моё имя – Якоб Фукс, и я буду преподавать вам искусство траволечения и составления лекарственных смесей. Не стану спорить с тем, что chirurgiae effectus inter omnes medicinae partes evidentissimus[136], но я придерживаюсь мнения, что хирургии отведена роль ultima ratio – последнего средства. В остальных же случаях медикаментозное вмешательство не менее действенно и гораздо более щадяще. Целебная сила трав и растений…
– Но ведь говорят: «Contra vim mortis non est medicamen in hortis»[137], – подал реплику с места один из студентов, невысокого роста полноватый молодой человек с пушком на щеках и пробивающимися усиками. – Зачем травы, когда chirurgus curat manu armata?[138]
– Chirurgus mente prius et oculis agat, quam armata manu[139], – парировал Жуга. Он хмурился, хотя в глазах его плясали озорные чёртики. – Напомните мне ваше имя, любезнейший, – попросил он.
– Кристофель Монс. Я из Болсварда.
– Что ж, это весьма уважаемый город. Я вижу, вы знаете Салернский кодекс и сведущи в латыни. Это похвально. А вот прерывать лектора, когда он излагает свою мысль, – занятие неблагодарное.
– Но…
– Вы уже один раз допустили ошибку, поэтому извольте не перебивать меня. Или вы хотите занять моё место? Тогда милости прошу на кафедру. Нет? Тогда внимайте. Я знаю многочисленные случаи, когда хирург вынужден прибегать к помощи целебных трав. Скажем, у больного открытый перелом голени. Позвольте спросить, каковы будут ваши действия, мой дорогой сторонник ланцета и скальпеля?
– Э-э… – замялся тот, но потом нашёлся: – Я бы дал пострадавшему лауданум!
– А в каком количестве pro dosi?
– Э-э… пол-унции.
– Macte![140] – воскликнул травник. – А куда вы потом денете труп?
Аудитория разразилась хохотом. Кристофель Монс, пунцовый от смущения, неловко стоял и не знал, куда спрятать руки.
Худощавый молодой человек с буйными смоляными кудрями и маленькой бородкой, одетый в потрёпанный испанский камзол и чёрный берет, которого он не снимал даже в помещении, поднял руку, прося слова. Травник заметил его и кивнул, разрешая говорить.
– Эрнесто Линч де ла Серна к вашим услугам, – сказал тот, вставая и отвешивая короткий поклон. В том, как он это проделал, чувствовалась военная выправка. – Я хочу сказать, что лауданум дорог, навевает дурной сон и не всегда помогает. На каждого не рассчитаешь, сколько надо. В полевых условиях мы часто обходились водкой или винным спиртом – он тоже приглушает боль, правда, может вызвать буйство.
Жуга смерил парнишку внимательным взглядом.
– Воевали? – спросил он.
Парень пожал плечами.
– Всякое бывало. Был моложе – выхаживал больных в лепрозории. Плавал судовым врачом. Потом был помощником полкового хирурга.
– Долго?
– Последние полтора года.
– То есть почти всю осаду. Достойное занятие и хорошая практика! Dic mihi lingua latina, sodes…[141]
Парень покачал головой.
– Мне жаль, господин Фукс, – сказал он, – но я плохо знаю латынь.
– А вот это совершенно напрасно: invia est in medicina via sine lingua latina[142]. Но ничего страшного нет. Как я понимаю, вы испанец, а эти два языка довольно схожи. При надлежащем усердии изучить латынь вам не составит труда.
– Папский прихвостень… – тихо, но отчётливо процедил сквозь зубы кто-то из студентов.
По рядам пронёсся ропот. Жуга нахмурился и постучал указкой по кафедре.
– А вот этого, – сказал он, – я не потерплю! Благородство врачебного дела в том и состоит, что врач не различает чинов, наград, национальностей и вер. Сядьте, молодые люди, сядьте и возьмите перья. И все приготовьтесь записывать. – Травник сошёл с кафедры, подошёл к окну и встал там, заложив руки за спину и глядя на улицу. – Ещё с античных времён, – сказал он, – святые обязательства врача изложены великим Гиппократом. Клятву эту вам ещё только предстоит дать, если у вас хватит выдержки закончить обучение. Но лучше, если вы будете знать её уже сейчас. Да, чуть не забыл – в ней упоминаются античные божества. Если и это кому-то не по нраву, тогда я прошу его встать и покинуть аудиторию. Нет желающих? Тогда пишите: Hippocratis Jus-Jurandum.
Студенты обмакнули перья, записали и теперь сидели, выжидательно глядя на преподавателя.
Но шли минуты, а травник всё смотрел и смотрел за окно – на шпили, башни, островерхие крыши домов, и всем казалось, что мыслями он был не здесь, а где-то далеко.
«Что ж, – думал Жуга, – так оно и бывает: у знающих учись, а незнающих учи… Теперь мне предстоит делиться знаниями. Но разве я не этого хотел? Наверное, этого. Сколько мне накуковала моя кукушка? Никто не знает, а она не скажет. Ладно. Пусть так. Жизнь коротка, и немногие могут сказать, что нашли своё дело. Значит, так упали мои руны. Что ж, не самый плохой расклад!»
Он улыбнулся своим мыслям, и тут в дверь постучали. В аудиторию проникла вихрастая голова. То был мальчишка Дирк, сын вдовы ван Вельден, служивший при университете рассыльным.
– Господин Лис, вы здесь? – осведомился он. – Вам посылка.
– Что за посылка?
– Я не знаю. Утром с нарочным доставили, мне велено только принесть и передать.
– Давай её сюда.
Травник разорвал шнурок, развернул плотную бумагу и с удивлением уставился на обложку с тиснённой золотом надписью: «L. Fuchs. Primi de historia stirpium commentarii insignes…»
– Яд и пламя…
Сердце его колотилось, буквы плясали перед глазами. Травник далеко не сразу понял, что это его собственный труд по фармацевтике, издание Даубманнуса, авторский экземпляр. К нему прилагались письмо с любезностями от печатника и какая-то записка. Жуга развернул её. Готические буквы странным образом смахивали на куфик; травник сразу узнал почерк Золтана.
«Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!
Дорогой друг, здравствуй.
Шлю тебе привет и посылаю эту книгу. Быть может, ты не помнишь, но ты говорил мне, что желал бы видеть её напечатанной. Спешу сообщить тебе, что твоё желание сбылось. Прости, что перепутал имена – ты ведь, кажется, теперь зовёшься Якобом, но в то время я этого ещё не знал. Я перевёл причитающееся тебе вознаграждение на твоё имя через банк Фуггеров, ты можешь получить его, когда захочешь, в любой их конторе. Думаю, эти деньги будут для вас очень даже не лишними. Кстати, как там твоя жена? Я слышал, у вас родилась дочь. Ближе к осени, если буду в ваших палестинах, непременно загляну проведать.
З.Х.
Post Scriptum. Чуть не забыл: Сусанна просила передать тебе привет».
Жуга неловко взвесил книгу на ладони, подавил соблазн прямо сейчас раскрыть её и перелистать страницы и протянул обратно мальчишке.
– Отнеси в библиотеку, – сказал он. – Скажи, что я просил принять её на хранение. Я потом зайду и просмотрю. – Он повернулся к слушателям, которые уже начали шептаться и переговариваться. – Sitis attenti, studiosi![143]