Тут брат Себастьян опять неожиданно задумался, вполоборота встал к окну и долго молчал. Яркий свет, льющийся через мелкие стёкла переплёта, резко очерчивал его профиль.
– Я в затруднении, – наконец признался он. – Как я уже сказал, случай нетипичный. Нетипичность заключается в том, что эта девушка, эта молодая… хм… ведьма носит ребёнка. Думаю, вы уже знаете об этом, у солдат длинные языки. Срок небольшой – я приглашал акушерку, она подтвердила. Тем не менее… – Он поколебался. – Тем не менее я считаю опасным подвергать её обычным, предусмотренным в таких случаях пыткам. Святая Церковь Христова сурова, но милосердна. Я вовсе не желаю причинять девице вред, но мои положение и сан, а также долг инквизитора обязывают доискаться истины и спасти заблудшую душу. Я искренне надеюсь, что здравый смысл возобладает, раскаянье снизойдёт на неё и она сама признается во всём. Но если дело всё-таки дойдёт до пыток, я хотел бы, чтобы их применял профессионал. Для этого я вас и вызвал. Вам раньше доводилось иметь дело с такими… случаями?
– С беременными женщинами? – с грубой прямотой уточнил Хагг. – Ja. Но не часто. И обычно судья был мало озабочен тем, чтоб сохранить будущий ребёнок. Это и есть вся… нетипичность?
Священник покивал:
– Увы, я понимаю вас: гражданские суды жестоки до чрезвычайности. Их тоже можно понять – мирские преступления требуют самого скорейшего расследования, и здесь все средства хороши. И всё же удивительное равнодушие общества к определённым формам жестокости не может не вызвать нареканий… Но к делу. Мы не проклятые протестанты и не еретическая Звёздная палата[41], поэтому всё будет по закону. В качестве предупреждения можете предложить её вниманию любые ваши инструменты и приспособления, вплоть до самых жестоких; это обычная процедура, тут у меня нет нареканий. Но в качестве реальных мер я бы предпочёл видеть что-либо более… щадящее. Она ни в коем разе не должна скончаться раньше, чем свершится правосудие.
– Значит, вы полагаете, дело может ограничиться тюремным заключением?
– Почему бы нет? – развёл руками отец Себастьян. – Такие случаи не редкость. Более того, чаще всего наказанием становится именно тюремное заключение. Да вот, зачем далеко ходить за примером: совсем недавно, этой весной, один такой пособник колдуна, трубочист из Гаммельна, отделался обычным murus largus[42]. Всё зависит от добровольности признания обвиняемой своей вины и тяжести оной. Главное, чтобы жертву постигло искреннее раскаяние. Итак, что вы предложите?
Золтан задумался. Многолетняя, въевшаяся в кровь привычка сдерживать эмоции, как всегда в такие минуты, взяла верх. По пустому, равнодушному выражению его лица стороннему наблюдателю непросто было догадаться, что происходит у него в душе.
А происходило многое.
Среди инквизиторов встречались люди разные. В глубине души Хагг был уверен, что в процессе дознавания и выявления истины всё зависит от того, какой человек берётся за дело. Брат Себастьян был и прав, и неправ. Если отрешиться от методов, инквизиция создала четкую и хорошо продуманную систему ведения следствия и судебного процесса, ставшую эталоном даже для гражданской власти. Что до жестокости, то эти свечи горели с обоих концов: жестокость шла не только сверху, но и снизу. Если только можно было так сказать, девчонке дико, неправдоподобно повезло, что её схватили сами церковники, без всякого доноса и людского оговора. В противном случае процесс уже давно бы состоялся. После множества публичных казней у народа уже вошло в привычку: если власти по первым, даже самым сомнительным слухам не принимают решительных мер и не прибегают к пыткам и сожжениям, народ сразу начинает вопить: «Эти судейские со своими жёнами и детьми пущай остерегаются! Их, должно быть, подкупили богачи, раз они так медлят! Все знатные семьи города предались магии; скоро можно будет просто пальцами показывать на ведьм! Но погодите, ваша очередь ещё придёт!»
Судя по происходящему в стране, их очередь уже пришла.
Золтану вспомнился его не слишком давний разговор с господином Андерсоном (тревога недопонимания опять кольнула сердце: для чего он всё-таки везёт с собой тот чёртов улей?), когда тот говорил, что спасение Фландрии – в растущей ненависти между бедняками и богачами. То, что ненависть ударит и по этим, и по тем, Золтану ему доказать не удалось. Сейчас, пожалуй, он нашёл бы подходящий аргумент.
О пытках следовало подумать особо. Регламент инквизиции допускал применение последовательно всего трёх пыток – верёвкой, водой и огнём. Тяжесть их возрастала от первой к последней, поэтому нельзя было начинать пытать сразу, скажем, с третьей. Пытку могли и вообще не начать в случае сознания обвиняемого в предъявленном обвинении. Золтан знавал случаи из собственной практики, когда негодяи и заклятые враги католической церкви лицемерным раскаянием не только избегали пытки, но и вообще наказания в привычном понимании. К тому же последние постановления предписывали проявлять определённое милосердие к детям, старикам и беременным женщинам.
Но признание почти немедленно повлекло бы за собою наказание, а этого было нельзя допустить. Был ли у девчонки шанс на оправдание? Наверное, нет.
А выжить?
Выжить – был.
Золтан вполне мог выиграть в этой опасной, но не безнадёжной игре. Главное сейчас было не ошибиться.
– Если вы так настаиваете, – наконец сказал он, – я не буду рекомендовать вам peine forte et dure или strappado[43], хотя я однажды видел, как в Вюрцбурге беременная женщина провисела на вывернутых руках четыре часа подряд. So. По этой же причине, вероятно, недопустимыми будут tormento de toca и hoc est superjejunare[44], если мы не хотим помешать нормальному развитию плода. А мы же не хотим?..
Монах одобрительно кивнул, выражая согласие, Хагг сделал в уме ещё одну пометку и продолжил:
– В таком разе, думаю, можно что-нибудь из арсенала лёгких пыток применить, скажем, «кубики» или bastinado[45]. Лучше всего второе – это действенно, болезненно, не требует много времени и не вредит костям. Это может быть полезным и потому ещё, что, если потребуется перевезти пленницу, она сама сможет идти и не понадобится тележка.
– Похоже, мне не зря вас рекомендовали, господин Мисбах, – с удовлетворением сказал инквизитор. – Вижу, что вы дока в этом деле, и всецело одобряю ваш выбор. А что до той резни в Бамберге и Вюрцбурге… – Он помрачнел и покачал головой. – Я слышал об этом. И сожалею. Но мы ничего не успели сделать: в этих землях нет инквизиционных трибуналов, приговоры выносили епископальные суды.
Хагг не нашёлся, что ответить, только снова поклонился. Если даже брат Себастьян и сомневался в нём или в его способностях палача, эти сомнения развеялись. Золтан всякое повидал в этой жизни и многое, о чём говорил, знал не понаслышке.
– Так что насчёт показательной беседы? – сделал он следующий ход. – Быть может, стоит прямо сегодня начать? Это много времени не займёт, и чем раньше произойдёт, тем дольше она будет об этом думать и до суда сможет положение своё трезво оценить.
Монах задумался.
– Пожалуй, да… – сказал он наконец. – Да, да. Вы совершенно правы, мастер Людгер. Давайте дождёмся вечера и сразу с ней поговорим. Что ж, пожалуй, это всё. Вы можете идти. Э-э… что-нибудь ещё?
– Ещё? – Золтан задумался и решил рискнуть. – Ja, пожалуй. Мне не нравится, что девицу содержат одну. Установления предписывают после признания не оставлять ведьму в заключении одну, её надо держать с сокамерницами, чтоб предотвратить самоубийство.
Брат Себастьян отрицательно покачал головой:
– Для этого как минимум следует отвезти её в город, в тюрьму, где есть другие ведьмы. А этого пока мне делать… не хотелось бы. Она ведёт себя спокойно, потолок в её комнате низкий, а в кровати нет верёвок. Не устраивать же мне ей для компании облаву на ведьм по окрестным деревням!
Золтан мысленно выругался, проклиная изощрённый ум испанца – второго варианта даже он не мог предусмотреть.
– Пусть её хотя бы посещают чаще. Наблюдают. И говорят с ней.
– Ей и так два раза в сутки приносят пищу.
– Тюремные уложения велят проведывать заключённую каждый час. Я слыхал, там, среди стражи, есть какой-то юноша – кажется, его зовут Михель. Может, стоит разрешить ему иногда просто так бывать у неё? Под присмотром, конечно. Подобный бесед может спровоцировать её на откровение и облегчить признание.
– Возможно, возможно, – с сомнением произнёс испанец. – Но кто будет присматривать? Подготовка к процессу отнимает у меня слишком много сил и времени. Томас ещё слишком юн, чтобы доверить ему такое дело. А этот Мигель… у меня есть на его счёт некоторые, скажем так, сомнения.
– Я мог бы эту обязанность на себя взять.
– Вы думаете? Хм…
– Вполне думаю. К тому же я постараюсь не быть навязчивым.
– Хорошо, – решил наконец брат Себастьян, – пусть будет так. Приготовьте всё необходимое, и после обедни мы навестим нашу пленницу.
– Я приготовлю, – сказал Хагг. – Это уже допрос будет?
– Нет, просто ещё одна попытка её образумить.
Золтан Хагг поклонился и против воли проскрипел зубами.
– Я приготовлю, – повторил он и, поворачиваясь, зацепился взглядом за послушника.
Мальчишка пристально глядел ему в глаза.
Некоторое время после ухода «мастера Людгера» в келье царила тишина. Отец-инквизитор, всё так же стоя у окна, молча провожал взглядом худую чёрную фигуру.
– Ты ничего не находишь странного в происходящем, друг мой Томас? – спросил он у послушника, когда палач скрылся за углом.
Томас поднял голову:
– Ч-что?
– Я спросил тебя: ты ничего не заметил странного в этом человеке?
– Н-нет… хотя его взгляд… На миг мне п-показалось, что он ненавидит в-всех в округе. Словно бы на этом чеа-э… ловеке лежит печать чего-то тёмного.