– Как тебя звать? – спросил вдруг он.
Аристид с перепугу чуть не обмочился.
– А… Аристид… – еле выдавил он и испугался собственного голоса. Сил не было даже, чтоб перекреститься. Он скосил глаза на брата Арманда, но тот будто ничего не заметил – как сидел и бубнил себе под нос, так и продолжал сидеть и бубнить, всё больше хмелея.
– Завтра же уходи отсюда, – сказал человечек и снова отхлебнул из кружки. Почесал голое пузо, скривился, погрозил послушнику пальцем, мол, завтра же, понял?
И медленно растаял в воздухе.
Пока парнишка размышлял, что это значит и не сказать ли келарю, колокола у них над головами зазвонили к обедне. Оба засуетились, сгрызли по луковице и поспешили наверх, таща наполненные кувшины. Дверь за ними захлопнулась, звякнули ключи, и в подвале снова воцарились темнота и тишина.
И только самое чуткое ухо смогло бы различить еле слышный прерывистый звук.
Это капало вино из крайней бочки.
У каждого времени года особый запах, с этим не поспоришь. Всякий человек переживал такой момент, когда летом однажды встаёшь поутру, распахиваешь окно или выходишь прогуляться, и вдруг запах прелых листьев и травы, земли, промокшей под дождём, и прочая необъяснимая смесь ароматов яснее ясного даёт понять: всё, лето кончилось, настала осень. Глаза и уши могут обманывать, ещё тепло, ещё не облетели листья и не собран урожай, но запахи не могут лгать. А после так же, по внезапной стылости в носу, по запаху твердеющей воды, вдруг понимаешь: всё, теперь конец и осени – зима напоминает о себе. Потом весна придёт, и снова первым известит о ней не солнце, не ветер и не ласточки, а терпкий запах тающей смолы, нагретых досок, подсыхающей земли и пробивающейся зелени, а после наступающее лето щекотнёт в ноздрях полынным ароматом трав, цветов, дорожной пыли, застоявшейся воды и конского навоза. А потом всё повторится сначала, и так, наверное, будет раз за разом, до тех пор, пока не умрёшь.
А после будет без тебя.
Пыхтя и отдуваясь, Фриц еле поспевал за господином кукольником, поддерживал мешок и размышлял, что, наверное, и у каждого времени суток есть свой запах, по которому так же безошибочно и просто можно распознать, когда взошло солнце, когда пора обедать, а когда ложиться спать. С утра в окно тянуло туманом и мочой, креветками и рыбой с рынка, свежим хлебом из пекарен и вонючей копотью от ворвани, перегоревшей в фонарях. Днём город наполняли запахи пряностей, смолы и кислых кож из порта, пива и пивного супа, растопленного сала и тележной смазки, мокрого сукна, навоза, убежавшего молока и торфяного дыма из кухонных труб. Но вечерний Брюгге пах совсем иначе.
Лавки к этому времени уже закрывались, а таверны и пивные погребки предлагали горожанам и приезжим знаменитое брюжское пиво, закуски и неизменную трубочку с добрым амстердамским табачком. Эти запахи смешивались с перегретым воском и ладаном из церковных врат, с духами проходящих модников и вертопрахов, с нечистым духом нищих и бродяг, образуя дикую смесь на грани между ароматом и зловонием. От бесчисленных лотков тянуло раскалённым маслом для лепёшек koeke-bakke, рыбой, печёными яблоками, подогретым вином, жареной свининой с перцем, пирогами с цаплей и горячими вафлями, а от каналов – деревянной гнилью свай, смолой от лодочных бортов, улитками и влажностью зелёной, зацветающей воды. От стен тянуло старой краской и нагретой штукатуркой, мостовая пахла мусором, помоями и мылом, а распахнутые окна – подгоревшим ужином, увядшими настурциями в ящиках, просохшим тюфяком и прочим, прочим, прочим – всем, чем пахнет город и что никогда не удаётся до конца распознать, но всегда безошибочно узнаётся.
Фрицу очень хотелось есть. Желудок, приятно озадаченный вчерашним пиршеством, настойчиво требовал продолжения. Но как раз поесть они и не успели, лишь Октавии позволили перехватить кусок лепёшки с мёдом и выпить стакан молока. Перед уходом из гостиницы Карл Барба порывался закупить провизии, но их новый знакомый отговорил его, оправдываясь нехваткой времени.
– Нет, нет, господин сицилиец, – мягко, но решительно сказал он, когда Карл-баас вознамерился пойти вниз. – Негоже упускать момент, когда дневная стража уже устала, а вечерняя ещё не заступила. Вы и так переполошили полгорода. Скорее собирайтесь и пойдёмте. Берите только самое необходимое: одежду, что на вас, и кукол. Остальное вам не нужно.
– Но мои сундуки… полотна, декорации… – запротестовал тот.
Йост покачал головой:
– Боюсь, сундуки и ящики придётся бросить. Я поговорил с трактирщицей, она постарается их сохранить, но если что, не обессудьте.
Карл Барба сел, достал платок и вытер потный лоб. Напряжение минувшего дня давало о себе знать. В голосе, во взгляде, в позе кукольного мастера сквозила насторожённая усталость. Руки его подрагивали.
– Куда вы хотите нас отвести?
– В безопасное место. Не бойтесь, – усмехнулся юноша, заметив нерешительность в глазах бородача, – я не служу испанцам или их наместникам.
– Вот как? Кому же вы служите?
– Искусству и поэзии, – отрезал тот и встал. – И хватит расспросов! Идёмте, а то может быть поздно.
«Самое необходимое» едва уместилось в два мешка, большой и малый, остальные вещи пришлось бросить. Оставалось надеяться, что пугливая хозяйка не спалит их в камине. Теперь все четверо шагали по брусчатке, пробираясь вдоль каналов на восточную окраину города. Поэт вёл их непрямым путём, избегая площадей и шумных улиц. Откуда-то издалека доносилось хриплое пение, сопровождаемое глухими ударами барабана. Смотреть по сторонам было некогда, дома, каналы, узкие кривые переулки – всё перемешалось в голове. Мальчишка давно уже потерял всякую ориентировку и вряд ли смог бы найти дорогу обратно в гостиницу. Запоздало вспомнилось, что он так и не удосужился узнать её название. Пузатый мешок покачивался в такт шагам, Фриц хватал его за углы и пытался поддерживать снизу. Барабан на длинном ремне при каждом шаге поддавал сзади под коленки. Отставая назад, забегая вперёд, непоседа Октавия в меру сил старалась держаться рядом и казалась не столько испуганной, сколько взволнованной, и всё время раскрывала-закрывала свой зонтик. Её платье давно высохло, волосы покрыл чепец, а тополевые башмачки при первой возможности ей купили новые. Процессия выглядела странноватой, но не привлекающей внимания – на улицах старого Брюгге видывали и не такое.
Неизвестность тревожила. Когда они миновали ратушу и кружным путём обогнули площадь, кукольник не выдержал и снова обратился к их провожатому:
– Куда мы всё-таки идём?
– Я вам сказал уже: в безопасное место, – терпеливо пояснил юноша. Несмотря на мешок за спиной, шёл он быстро и почти не смотрел по сторонам. – Зачем вам знать заранее?
– Porca Madonna! Почему бы и не знать?
– Да потому, что, если вас поймают стражники, вы можете признаться, где это. А так – не сможете, даже под пыткой.
Фриц при этих словах слегка похолодел и вслед за бородачом ускорил шаг.
– Но вы не говорили, что ваше убежище находится так далеко.
Йост пожал плечами.
– Водой, наверно, было бы быстрее, – философски сказал он, – если найти толкового лодочника, конечно. Но мне некогда было искать.
– Что же вы мне сразу не сказали! – Итальянец остановился, сбросил мешок и сердито поправил очки. – На лодке мы бы увезли всё сразу, а теперь тащим эти жалкие два мешка. Разве дела так делаются? Пять минут ничего не решали. Право слово, я уже начинаю жалеть, что доверился вам.
Поэт остановился тоже. Мешка, однако, с плеч не сбросил.
– Если хотите, можете вернуться. Если вас ещё не ждут в гостинице, наверняка поймают около. Говорите, на лодке увезли бы всё? А где б вы взяли эту лодку, позвольте спросить? Наняли канальщика? Так эта братия, – он помахал рукой, – похуже старых кумушек: через день весь Брюгге будет знать, куда вы поехали. И всё равно пришлось бы гнать порожняком – нагруженная лодка что жилая баржа: просто так не развернёшься и не выгребешь. Мы бы добрались до места к середине ночи, и это в лучшем случае. А в худшем нас бы захватило отливом и утащило в Звинн. Пришлось бы до утра отсиживаться под каким-нибудь мостом. Вы этого хотите?
– Всё равно можно было что-нибудь придумать, – не сдавался итальянец. – Я бы сам мог сесть на вёсла.
– Вы умеете грести, господин кукольник? – едко спросил юноша. Карл-баас промолчал, и поэт безжалостно закончил: – Так что берите свой мешок и следуйте за мной. До этого момента нам везло, будем надеяться, что и дальше будет везти. Не так уж долго нам осталось. И спрячьте куда-нибудь вашу бороду: уж очень она приметна.
– Куда ж я её спрячу?
– Да хоть за пазуху…
Вновь потянулись улочки, мосты и набережные, но на сей раз это и впрямь продолжалось недолго – минут через десять Йост перевёл всю компанию через очередной мост, спустился по лестнице и постучался в дверь в кривом неприметном переулке, где, судя по запахам окалины, кислот и угольного шлака, размещались мастерские. Стук не иначе был условным, ибо отворили сразу. Присутствию посторонних тоже не удивились. Видимо, сыграло свою роль то, что двое из пришедших были детьми, а может, к подобным выходкам поэта здесь привыкли. Вопросов им, во всяком случае, не задали.
Но задали поэту.
– Йост? – Фриц еле различил в полутьме косматую голову и кряжистую невысокую фигуру говорившего. – Где ты пропадал? Мы думали, что тебя схватили или ты опять решил загулять на всю ночь.
– Ни то и ни другое, – отозвался тот. – Пришлось отвлечься, чтоб помочь вот этому бородатому господину.
Хозяин подвала смерил взглядом непрошеных гостей. Барба снял шляпу и раскланялся, но объяснять ничего не стал, предоставив это право поэту.
– Вот как? И в какой помощи нуждался сей э-э… сей достойный господин?
– В защите от испанских собак, которым не по вкусу правда и не по зубам весёлый смех. Я ручаюсь за него. Помоги ему, Проспер, как ты когда-то помог мне.
Собеседник Йоста поглядел на Карла Барбу с интересом.