Разговор был окончен. Крысиные короли завозились, разворачиваясь и наступая друг на друга, и единой копошащейся массой двинулись к дыре. Протиснулись.
Ушли.
Девушка так и не решилась встать с кровати, чтобы подойти и рассмотреть лаз получше. Возможно, отстранённо подумала она, этого и вовсе не следует делать. Некоторое время из-под пола слышалась возня, мелькали тени, земля в углу шевелилась, потом всё стихло. Следы крысиного хода исчезли. Ялка снова осталась одна. Голова была тяжёлая, давило виски. Некоторое время она сидела, перебирая в памяти случившееся, но мысли путались, как крысиные хвосты. Она легла и мгновенно погрузилась в сон.
А в шесть часов утра за ней пришли.
Входная дверь амбара гулко хлопнула, и сразу раздался крик:
– Рутгер! Молоко!
Белоголовый вздрогнул и обернулся:
– Что?
– Твою мать!.. Молоко убегает!
Рутгер опустил взгляд и второй раз вздрогнул. Котелок бурлил и клокотал, молоко в нём вздулось белой шапкой и замерло, будто высматривая, куда драпануть. Пока наёмник поворачивался, вставал и всё такое прочее, Зерги в три прыжка одолела расстояние от дверей до очага и успела снять котёл, прежде чем пена хлынула на угли. Потрясла обожжённой рукой, схватилась за ухо. Взгляд, брошенный ею на Рутгера, был немногим холоднее того молока.
– В драке ты так же вошкаешься?! – прошипела она.
Рутгер сощурился, поймал себя на том, что бессознательно сейчас копирует её же, Зерги, взгляд, смутился и постарался придать лицу равнодушное выражение.
– Драка это драка, – сухо сказал он, даже не думая оправдываться. – Там всё ясно: «бей», значит, бей, «уходим», значит, уходим. А ты что? Едва вошла, с порога: «Молоко!» Что «молоко»? Сама заметила, сама и убрала бы. Я тебе не нанимался за котлом следить. Я занят был, сбрую чинил.
Он в доказательство поднял ту самую сбрую, в которой торчало шило.
Зерги снова грязно выругалась и плюнула в костёр.
– Ну и поганец ты, Рутгер, – горько сказала она, по-прежнему не отпуская уха. – Ты же в ПЕРЧАТКАХ!
Рутгер понял, что действительно хватил через край, и сдал назад.
– Ладно. Ладно. Извини. – Он примирительно поднял руки в этих самых перчатках. – Предупреждай в другой раз. Я думал, ты за ним следишь.
– В другой раз так и сделаю, чем на тебя, дурака, надеяться.
– Полегче на поворотах… Сильно обожглась?
– Переживу.
Третий день маленький отряд под предводительством господина Андерсона квартировал на окраине Кортрейка – небольшого городка у западной границы. Гостиниц Андерсон старался избегать и под пристанище облюбовал небольшой horreolum[59], обнесённый забором и пустующий в вешнюю пору (осенью здесь была крупорушка). Владелец, как прознал, приехал и стал возмущаться, но толстяк отвёл его в сторонку, минутку с ним поговорил, после чего тот чуть ли не бегом добрался до своей двуколки, дёрнул вожжи – и только его и видели. Рутгера это вполне устроило (остальных, впрочем, тоже).
Каждое утро господин Андерсон брал с собой одного из спутников по собственному выбору и уходил в город. Двое других сторожили, готовили еду, присматривали за лошадьми, бездельничали и мёрзли. Рутгер отходил своё ещё в первый день и, как и в прошлые разы, ничего не понял. Дотемна они шатались по вонючим улочкам, в которых не везде ещё растаял снег, стучались в дома, посетили ратушу, захаживали в какие-то лавки, конторы. Везде господин Андерсон выспрашивал, уговаривал, грозил, давал на лапу, называл имена, просматривал приходские книги и вороха старых документов. Всё это можно было счесть забавным, когда б оно не повторялось в каждом городе, мимо которого им случалось проезжать. В его действиях не было системы – господин Андерсон ухитрялся выпытывать что-то даже у уличных мальчишек и нищих, не говоря уже о кабатчиках и рыночных торговках. Потом они, как правило, заходили в первый попавшийся трактир, где перехватывали что-нибудь на скорую руку, выпивали по кружечке (толстый – пива, Рутгер – молока), играли в кости, карты или гаранкуэт (всегда на проигрыш, для разговора) и опять – стучались, заходили, выспрашивали. К вечеру наёмник еле держался на ногах. Андерсону же всё было нипочём, казалось, он вообще никогда не устаёт.
Сегодня выпало идти Матиасу. Матиас, кстати, утром напророчил дождь, и вскоре тот полил как из ведра. Всё небо затянули тучи. Оставшиеся ждать по молчаливой договорённости поделили обязанности. За последние недели Рутгер приучился сдерживать раздражение, игнорировал подначки и выпады, на которые девка оказалась куда как горазда, и как-то с нею ладить. Но вот опять случилось поругаться.
Смеркалось. Дождь всё лил и лил. Амбар не протекал, был крепок и щелей в нём не было, но это всё-таки была обычная хозяйственная постройка: здесь не было ни печки, ни камина. Очаг сложили прямо на полу, но жечь побаивались – уж очень он дымил, а единственное окно не спасало. Ночи были холодные, цыган не торопился с шубой на базар. Все четверо страдали горлом. Горячее молоко в такую пору было как нельзя более кстати. Зерги с Рутгером наполнили кружки и расположились поближе к огню. В неверном красноватом свете угасающих углей молоко казалось разбавленным кровью.
– Эй, Рутгер, ты бы совладал с этой штукой?
Рутгер посмотрел на девушку, затем – куда она указывала взглядом, и увидел улей.
– С колодой? – спросил он. Зерги кивнула. – Нет. А что?
– Так… Не знаю. – Она скривила губы и дунула на чёлку. Та подпрыгнула.
– Мёду хочется?
Зерги сердито блеснула глазами.
– А если и да, то что? – с вызовом спросила она.
– А чего ты злишься? – После нескольких глотков горячего напитка раздражение ушло, ссориться Рутгеру больше не хотелось. – Я бы тоже не отказался. Мёд с молоком – дело хорошее. Ещё бы маслица… Только я не полезу.
– Не очень-то и хотелось, – презрительно бросила девушка.
Рутгер расположился поудобнее и погрузился в воспоминания.
– Был я как-то на пасеке, – начал он. – По делу. Ждали одного… ну не важно. Удобное место для засады. Лежать бы, ждать, так нет – был с нами один тип (ты его не знаешь), наглый, на ножах мастак, из аркебузы в воробья попадал, но дурак, каких мало. Так он тоже захотел пошарить по ульям, медком разжиться. И мне не сказал. А пасечника мы тогда заблаговременно связали, чтобы не мешал, и в доме оставили. Вот. Да. Как драпали оттуда – до сих пор противно вспоминать. Клиента упустили, сами еле до реки добежать успели. Всего раз пять меня и укусили, может, шесть или семь, а мне показалось – двести. Левый глаз потом два дня не открывался. А этого, который наглый…
– А пасечник?
– Пасечник? – рассеянно переспросил Рутгер. – Какой пасечник? Ах, пасечник… Что ему сделается? Отлежался. Их ведь пчёлы не трогают. Жена пришла да развязала, или сын, а может, сам освободился. Я не знаю – мы тогда вернуться не решились. Там же целый ритуал: они их ветками обкуривают, сами чем-то мажутся, травой какой-то, что ли… Даже шепчут что-то, будто разговаривают с ними, с пчёлами.
Оба умолкли и мрачно уставились на колоду, словно это была плаха палача. Сосновый чурбан, обмотанный верёвкой, выглядел безобидно, и только если взять его в руки иль прижаться ухом, можно было различить внутри приглушённое жужжание. Пчёлы ещё не очнулись от зимовки, были сонными, питались старыми запасами, вентилировали улей. Леток был закрыт.
– Как думаешь, зачем она ему?
Рутгер пожал плечами:
– Ума не приложу. Но он что-то ищет. Что-то или кого-то. Ты заметила, как он всех выспрашивает?
– Только дурак бы не заметил, – усмехнулась маленькая арбалетчица. – Он женщину ищет.
– Какую?
– Не знаю какую. Я не расслышала, а что услышала – не поняла. Тебя он тоже отсылает, когда с кем-нибудь разговаривает?
– Меня? Угу. Но почему ты думаешь, что женщину?
Теперь уже Зерги пожала плечами:
– Так… догадываюсь. Он спрашивает метрики и сразу лезет в ту графу, где записаны девочки, – это раз. Ни разу не зашёл к оружейнику или броннику, вообще к кузнецу ни разу не зашёл. Зато галантерейной лавки ни одной не пропустил. И парфюмеров тоже, и лекарей по женской части. Все мастерские белошвеек обошёл, всех кружевниц – это два. И вообще, где мужика или парня искать? В кабаках да в весёлых домах. Ну кабаки – чёрт с ними, а вот в бордель, хоть в один, он при тебе заходил, спрашивал?
– Нет…
– Вот то-то, – с удовлетворением сказала она и подытожила: – Женщину он ищет. Даже не женщину, а девку. Из приличных, а то бы сразу к гулящим пошёл. И не богатую, не купчиху и не дворянку – таких не пропустишь. Какую-то самую обычную девицу, дочку угольщика или бондаря. Только вот зачем она ему?
Наёмник казался озадаченным и слегка ошеломлённым.
– А ты глазастая, – с невольным одобрением произнёс он. – Я вот ничего такого не приметил.
– Вы, мужики, вообще думать не приучены.
Рутгер предпочёл промолчать и проглотить оскорбление вместе с молоком. Молоко меж тем успело остыть и покрыться пенкой, Рутгер сморщился и потянулся добавить горячего. Зерги протянула свою кружку:
– Налей и мне.
Некоторое время оба молча пили. Зерги пристально рассматривала собеседника.
– Слушай, Рутгер, – вдруг сказала она. – Давно ты так, на молоке живёшь?
– А что тебе?
– Так. Интересно. – Она снова дунула на чёлку. Вид у неё при этом сделался комичный и слегка беспомощный. Трудно было поверить, что эта девчонка отправила на тот свет больше мужчин, чем иной повеса перепортил девок. – Ты вообще вина не пил?
– Пил.
– Почему сейчас не пьёшь?
– А ты почему?
– Dam! Я же первая спросила!
– Давно, – признался Рутгер, в душе дивясь тому, что его опять потянуло на откровенность. – Лет уже, наверно, десять, может, меньше. Была одна история. Я тогда совсем мальчишкой был, двадцати не исполнилось. У меня был друг Рихард, почти старший брат. А у него девчонка, Марго. Такая вся… ну не важно. Я в неё до смерти втрескался, в Марго, и думаю: я не я буду, а отобью! Ну и отбил. Они уже почти жениться собирались, а я её отбил. Мы сперва подрались с ним, а когда она сказала, что всё равно останется со мной, Рихард разорался, напился, а потом полез на колокольню… нет, вру, на дроболитную башню – там как раз построили дроболитную башню. Влез он и оттуда заявил, что бросится вниз и уйдёт в монастырь. Ага, так и сказал – сначала бросится, потом уйдёт. Народ внизу собрался, хозяин башни прибежал в одних подштанниках, кричат все, а никто не лезет, все ж боятся: вдруг и в самом деле