Дерево умолкло, словно бы оценивая угрозу.
– Самонадеянно. Отважно. Глупо. Но всё равно я не могу. Это… сильнее меня.
– Сколько мне ещё ждать?
– Нисколько, – после долгого затишья вымолвило дерево. – Коли так… ты волен. Уходи. Но снять завесу не имею прав я.
Травник поколебался.
– Я потеряю память? – спросил он.
– Такова уговорённость. Если ты называешь этот жалкий отрезок времени памятью.
– Для меня этот «жалкий отрезок» – целая жизнь, древень, – резко сказал Жуга. – Ты назвал меня подёнкой, но я, хоть и живу быстрее, ценю своё время не меньше, чем ты. Что мне толку рваться наружу, если я всё забуду? Мне наскучил этот разговор. Мне холодно, я устал, я хочу есть. Если тебе хочется болтать о семечках, саженцах и твоём никчёмном старом долге, я вернусь завтра днём и с охотою тебя послушаю, всё равно делать мне больше нечего. Но только если никто не придёт меня навестить. Иначе не приду. Прощай.
Сказавши так, Жуга развернулся и решительно направился вниз по тропе.
По ветвям пронеслось шевеление.
– Постой… – раздалось ему вдогон. – Воистину ты негодящий диспутант… Как… ты сказал… тебя зовут?
– Люди называют меня – Жуга, – ответил травник, остановился и обернулся. – Реже – Лис, – прибавил он. – Если где и звали по-другому, я про то давно забыл.
Последовала пауза: вековечный древень усиленно думал.
– А… не… люди?
Травник усмехнулся.
– Обычно они называют меня просто «человек».
Дерево опять умолкло.
– Я… слыхал… о тебе, – произнесло оно наконец с некоторой, как показалось травнику, задумчивостью.
– Да неужто? – то ли в шутку, то ли всерьёз изумился Жуга. – Каким образом?
– Я… могу заглядывать… в ваш мир.
– И много ты там видишь?
Дерево помедлило.
– Достаточно.
Травник встал и размял затёкшие ноги.
– Может, ты что-то хочешь? Что я должен сделать, чтобы ты мне помог? Принести тебе в жертву глаз? Проткнуть себя копьём и провисеть на тебе семь дней?
Словно в ответ, налетел ветер, тронул крону дерева, рыжим хвостом взметнул волосы травника. Небо посерело. Ещё минута – и по земле зашлёпали первые капли дождя, сбивая в катышки сухие серые песчинки. Дерево и человек смотрели друг на друга.
– Я могу… пойти на уступки. Хотя это… не в моих свойствах.
Шли минуты. Травник начал колебаться – не уйти ли, но любопытство взяло верх.
– Там мои друзья, дерево, – с нажимом сказал он. – И мои враги. И ученики. Я нужен им. Может статься, если я просижу тут ещё немного, случится беда. Что ты видишь там, дерево? Ты можешь мне сказать?
– Хуум… – задумался древень почти сразу. – Однако… Я не ведаю, кого ты именуешь другом, кого – врагом. Человеки труднопонимаемы… В числе твоих учеников… могут быть враги?
Вопрос застал травника врасплох, Жуга серьёзно озадачился.
– Теперь, когда ты сказал, – признал он, – я полагаю это возможным. Яд и пламя! Даже более – теперь я думаю, что среди моих врагов у меня могут появиться ученики! Однако хватит. К делу, древень. Что ты видишь там? Мои друзья в опасности?
– И истинно, и ложно. Женщина является твоей другом?
– Подругой… – рассеянно поправил его травник, но тут же спохватился: – Постой, постой… Какая женщина?
– Обе, – туманно отозвался древень.
– Что? – Травник вскинулся и бегом вернулся на вершину холма. – Что значит «обе»? Яд и пламя… – Он схватил волосы в горсть и заоглядывался. – Нет, я больше так не могу… Пусть всё идёт к чертям, мне надо быть там, слышишь? Ты же должен понимать, как это важно для меня! Я не лазутчик и не вор. Что ты за страж, если не можешь отличить? Что ты там говорил об уступках?
– Хуум. Я…
– Я согласен! Открой мне границу.
– Кричательный и бестолковый, – вслух посетовало дерево, – как и все человеки. Даже не выслушал. Хуум… Ты по-всякому решил уйти?
Травник не ответил – он уже хлопал себя по карманам, проверяя имущество.
– Так… – бормотал он. – Меч… леший с ним, подыщу другой. Еды не надо… травы… тоже леший с ними, с травами… Что? – он обернулся.
– Я вижу, мне тебя не убедить. Будь так! Хуум… Ты выбрал цену. Я открою Дверь. И даже… снаряжу тебя в дорогу.
– И на том спасибо, – бормотнул Жуга.
– Возьми моей коры… она не так тверда и каменнообразна, как на башнях. Ты охоч до трав и сможешь… распознать её достоинства.
Жуга кивнул, извлёк нож и подступил к стволу. Приставил лезвие.
– Где резать? – вопросил он.
– Здесь и режь.
Кусок коры размером с две ладони перекочевал за пазуху к травнику. Было видно, как в месте надреза заструился тягучий млечный сок, своею густотой подобный мёду.
– Благодарю тебя, – с чувством сказал Жуга. Кора под рубахой легонько царапала кожу. – А теперь…
– Погоди… ещё не всё, – остановило его дерево.
В ветвях послышался негромкий треск. Жуга попятился, боясь, что сверху его стукнут чем-нибудь тяжёлым, но опасения оказались напрасны: это была боковая ветвь, которая легко и гибко опустилась вниз. Зависла. Замерла. Один отросток отделился. Через миг к подножию дерева со стуком повалился шест, точней, жердина – тонкая, прямая и вполне пригодная, чтобы служить посохом.
Ветка поднялась обратно.
– Дорожный посох, – молвил древень, – вырезают из дерева, из клёна, ясеня или дуба. Не должно страшиться такое изделие ни трав хмельных, ни каменьев грубых, ни собачьего лая, ни крапивы в овраге, ни взглядов шумливых, ни суши, ни влаги, ни дверей молчаливых. Бери мой палец. Ты сражаешься и бегаешь, но иногда бываешь хром… я видел. Тебе, словно молодому саженцу, потребен колышек для опоры.
Некоторое время Жуга молча смотрел на неожиданный подарок, затем наклонился, подобрал его и, отступивши, поднял взгляд:
– Чем отплатить тебе?
– Обещай… не обдирать с него коры. И так я дал тебе… достаточно.
Травник постоял в нерешительности, перекладывая новый посох из руки в руку, примериваясь так и этак, затем потянул через голову ремень, на котором висела фляга с вином.
– Спасибо тебе, ясень, – сказал он.
– Не стоит… благодарности.
– Наверное, я был несправедлив к тебе. Прости меня. Я очень спешу. Это правда. Я не могу подарить взамен ничего, что тебе сгодится, разве только это. Э-э… – Он поискал глазами. – Чем ты пьёшь?
– Хуум-ху-хум! – заусмехалось дерево. – И ты зовёшься травником! Пище и воде… рот мой… в моих корнях.
Жуга хлопнул себя по лбу, закивал и опрокинул сосуд. Багряная струя винтом ушла в сырую землю и впиталась без остатка.
Дождь тем временем усилился, густая крона дерева от капель более не спасала; рубаха и рыжая волосня травника были мокры.
– Всё, – Жуга вытряс из фляжки последние капли, заткнул её пробкой, повесил на плечо и встал. Прошёлся пятернёй по волосам. – Пора.
Он сжал пальцы в кулак и вытянул руки перед собой. Прикрыл глаза и зашептал слова заклятий. На сей раз никаких препятствий не было, волшба далась на удивление легко, и травник неожиданно понял: стены! Ну конечно! Стены замка, Белые Валы, – вот что мешало ему колдовать, вот что перехватывало и гасило всякий наговор. Замок впитывал волшбу, как греческая губка воду, всё терялось, тратилось и обращалось в первородный хаос, застывало в искривлённых стенах, в гнутой утвари, в лопнувших оконных сотах, в вызванных тварях…
Теперь ничего этого не было. Текучее зеленоватое сияние облекло холодной призрачной перчаткой одну его ладонь, другую, потянулось вверх до локтя, до плеча. Со стороны могло показаться, что рыжий ведун зажал в руке клубок из молний – те шипели, извивались и пускали искры. Воздух перед ним дрожал. А небо тем временем потемнело ещё сильнее, и можно было лишь гадать, что этому причиной – наговоры травника, погодная волшба старого дерева или просто весенняя гроза. Дождь не накрапывал, но шёл вовсю, с минуты на минуту угрожая превратиться в настоящий ливень. Ещё мгновение – и грянул гром.
– Зане ты сызнова спешишь, – под шорох струй сказало дерево, и было не понять – проговорило оно это с укоризной или восхищением. – Я более не могу помочь тебе деянием… но могу помочь советом.
Человек оглянулся. Отблески зеленоватого сияния ложились ему на лицо, делая его похожим на чеканную бронзовую маску. Крупная дрожь била травника с головы до пят, казалось, он с трудом сдерживает крик.
– Да… вай! – сквозь зубы выдавил он. – Только быстре… е!
Дерево заговорило. Глас его возвысился, гремел и грохотал, перекрывая дождь и ветер.
– Ты потеряешь память, человек, таков мой долг. Внимай: пока ты не заснёшь… ты будешь помнить. Каждый новый сон… отнимет у тебя частицу памяти. Покуда бодрствуешь… не будешь забывать. И каждый наговор, прикосновенье к Бездне… тоже будет приближать тебя к беспамятству! Помни!
Но время разговоров кончилось. Воздух перед травником пошёл разводами и рябью, изрядный кус пространства стал туманен и белёс, потом вдруг лопнул, разошёлся перистыми лепестками, открывая вход в мерцающее нечто, или, может быть, в ничто. Медлить смысла не было. Держа перед собою новый посох, травник шагнул вперёд и растворился в звёздной черноте. Через мгновенье воздух схлопнулся, и лишь издалека до слуха дерева донеслось едва уловимое: «Спасибо…»
– Не за что, – проскрипел Страж Ворот.
Некоторое время холм окутывала тишина, нарушаемая только шорохом дождя и отдалённым громом. Молнии сверкали редко и довольно далеко, на скалах; близ холма не ударила ни одна.
И вдруг послышался топот.
Скользя и оступаясь на крутой тропе, на вершину выскочил единорог – для дерева это выглядело так, будто его забросило сюда боевой катапультой: каскад прыжков, которым он преодолел последние сажени, сделал бы честь любому горному барану или козерогу. Похоже, и его гроза не миновала: белый зверь вымок до последней шерстинки, борода его свалялась, хвост, живот и ноги были выпачканы глиной. Глаза косили, бока вздымались и опадали, на губах белела пена, только рог