А когда поняла, насторожилась.
Бывало, стражники и раньше болтали от скуки, даже пытались заговаривать с пленницей, но не как сейчас: голоса звучали раздражительно, даже гневно. До утра было ещё далеко. Ялка заставила себя сосредоточиться и вслушаться, а потом, придерживая цепь, чтобы та не звякала, на четвереньках подползла к двери.
– …а я говорю, что я вас не впущу, – втолковывал кому-то маленький испанец (Мануэль Гонсалес его звали или как-то так; Ялка распознала его по голосу). – У меня приказ! Не понимаю, Алехандро, ты-то как с ними тут оказался? Что вы замыслили?
– Лоло, hombre, ты, должно быть, с ума сошёл, – принялся увещевать его какой-то незнакомый голос – развязный, пьяный, тоже с испанским выговором. – Ты неужели не помнишь меня? Неужели не узнал?
– Убери руки. Конечно, я узнал тебя, tio Тонио[70]. Но даже то, что ты нажрался как свинья тебя не оправдывает. Есть приказ отца Себастьяна, и я его выполняю.
– Ба! – вскричал поименованный. – Приказ! Да клал я на его приказы! Fraile, padre, sacerdote[71], знаем мы, об кого они чешут хрен! Приберёг, небось, телушку для себя. Пусть портит мальчиков. Она же ведьма, hombre, понимаешь? Una Bruja. К ней, наверное, и так приходит Искуситель, так разве я не лучше Искусителя? А? Вот что я скажу тебе, compadre: перестань махать руками, лучше открой нам эту дверь, хлебни винца и пошли с нами делать дело.
– Служба – вот моё дело… Да убери ты от меня свою бутылку!
– Ой, да ладно тебе, «служба»! Тоже мне, выискался… Не поверю, что тебе не хочется попарить бабу. Открывай, не дури – от неё не убудет, ещё довольна останется.
– Отойди от двери!
– Убери свои грабли, солдат!
– Отойди от двери, я сказ-зал!.. Dio mio! Санчес, что ты смотришь? Приструни его!
– Тонино, Тонино, дружище, погоди…
– Да пошёл ты!..
Послышались возня, шарканье ног, пыхтение и ругань пополам с угрозами. Спорщики перешли на испанский, Ялка понимала с пятого на десятое. Потом опять раздался голос на фламандском:
– Право слово, перестаньте… Господа солдаты, что вы делаете! Ведь мы стража, нас сюда поставил отец-инквизитор, неужели его слово для вас ничего не значит?
Тут Ялка, как ни была она измучена и напугана, нашла в себе силы удивиться, ибо это сказал Михелькин.
На пару мгновений в разговоре возникла пауза.
– Заткни своё хайло! – вдруг заорал пришлый испанец так, что Ялка отшатнулась от двери и упала на задницу. – Мануэлито, это что ещё за рожа?! А? Ну-ка, пошёл отсюда прочь к чёртовой матери!
– Сам поди прочь! – закричал Михелькин. – Кто ты такой, чтобы здесь командовать? Меня сюда поставил господин десятник, я его приказы выполняю! Господин Санчес, что же вы молчите? Скажите что-нибудь!
– Спрячь нож, ты, слизь канальная, отродье курвы, выкидыш, урод, скотина неотёсанная! Капуста брюссельская, кому грозить вздумал! Мануэль, а ты чего молчишь? Где твоя честь? Какой ты, к чёрту, после этого испанец! Белобрысая фламандская гнида плюёт мне в рожу, а ты…
– Он плюёт, потому что он прав, – тяжело дыша, отозвался маленький аркебузир.
– Что-о?!
– Я говорю: он прав! Убери нож. Мигель, стой на месте! Да что ж это творится… Санчо! Хосе! Что вы делаете! Какая муха вас укусила?
– В самом деле, Тони, Фабио, хватит, хватит. Пойдём лучше выпьем, я прикажу принести ещё вина…
– Убери руки! – зашёлся криком Антонио. – К дьяволу вино! Я ему сейчас кишки выпущу! Caramba, где моя наваха… Cobarde traidor![72] Я так и знал, что вы в Толедо все еретики и каббалисты, прихвостни жидов и мудехаров. Вот оно, твоё лицо! Теперь ты выгораживаешь ведьму. Щенок! Я тебя научу цитировать Писание! Сальватор!
– Йе?
– Прикрой мне спину! Caramba, сейчас ты узнаешь, что значит морская пехота…
– Убери тесак! Rayo de Dios… Михелькин! Возьми фитиль, зажги от фонаря… Отойдите от двери на пять шагов, или я за себя не ручаюсь!
– Смотри, как ты заговорил! Ещё и пукалку свою наводит. Да я тебя…
– Отойдите или… Я считаю до трёх! Раз, два…
– Прекратите! Прекратите! – раздался новый голос, по которому девушка признала ещё одного стражника, усача по имени Родригес. – Клинки в ножны! Клинки в ножны! Пресвятая Дева, Антонио, остынь! Мануэль, сынок, что ж ты делаешь… на чьей ты стороне?
– Пусть перестанет угрожать мне.
– Чёрта с два!
– Valgame Dios, Мануэль, опусти свою аркебузу! Неужели ты не видишь: это ж хмель в них говорит. Антонио, Сальватор, Алехандро! Вы же просто хватанули лишнего, завтра сами будете жалеть! Ступайте проспитесь, выпейте воды…
– Ребята! – перебил его Антонио. – Чего мы смотрим? У парня два заряда, но пока он подожжёт свой долбаный фитиль, мы триста раз его порежем на куски! Andamos!
В коридоре вновь раздался шум и топот схватки, раздались удары. Закричали. В темноте закрытой кельи невозможно было догадаться, что происходит снаружи. Залязгало железо, кто-то вскрикнул, на пол повалилось тело. Дверь пару раз содрогнулась от ударов, но удары были вскользь, случайные, всем телом. Девушка, пятясь, торопливо отползла назад к стене и замерла, с минуты на минуту ожидая выстрела. Мысли её путались. Она не знала, радоваться или ужасаться этой стычке, ибо непонятно было, что она сулит. Одни её мучители дрались с другими, это, вероятно, было хорошо. Но кто б из них ни одержал победу, они всё равно оставались её мучителями. Это было плохо.
И тут случилось странное. Вдруг накатило старое, давно забытое ощущение: чувство бесконечного провала за спиной. Какая-то дыра опять открылась в сердце, в душу потянуло холодом и мраком, захотелось закричать; она вся сжалась, почувствовав, что ребёнок у неё в животе начал шевелиться. Плечи, шея, выбритый затылок – всё заледенело и пошло мурашками от подступившей Силы, будто на голову высыпали чашку колотого льда. От страха и внезапности припадка Ялка обмочилась прямо где сидела и даже этого не заметила, только ощутила липкое тепло на бёдрах и коленях. Она зажмурилась, заткнула уши пальцами, затрясла головой и потому не сразу поняла, что это не в ушах, а в коридоре воцарилась тишина, такая гулкая и звенящая, что было слышно, как потрескивает пламя факелов.
А когда она отняла ладони, то услышала, как в коридоре прозвучало одно только слово.
– Назад, – громко и отчётливо потребовал кто-то.
Ялка вздрогнула, широко распахнула глаза и выпрямилась, не веря своим ушам. Этот голос…
«…ты будешь радоваться и смеяться без причин, томиться в ожидании меня и трепетать от мысли, что можешь меня потерять, и не чуять под собою ног, когда бежишь ко мне. А я уже не смогу быть один, потому что я поверю. Я буду всегда думать о тебе. Мой заброшенный лес будет всегда открыт для тебя. Твои шаги я буду различать среди тысяч других. Твоя походка позовёт меня, как музыка, и я выйду из своего убежища…»
Этот голос она узнала бы из тысячи.
Мысли путались, соображение отказывало. Первым порывом было вскочить и кинуться к двери, но она сдержалась. Неужели… Нет. Нет, нет и нет, оставь надежду, дура, дура…
Она схватила голову руками и стиснула что было сил. Это невозможно, немыслимо, это сон, это бред, мороки и видения.
«Наверное, я сошла с ума», – решила она.
– Назад, – уже с угрозой повторил всё тот же голос в коридоре. Ялка снова вздрогнула, зажмурилась и принялась грызть кулаки.
– Santa Maria de Compostella… – ошеломлённо выдохнул кто-то (Ялке показалось, Родригес) и забормотал молитву.
– Он мокрый, – зачем-то сказал кто-то из пришлых испанцев.
– Сам вижу, – ответил ему другой.
– Это он? – вполголоса спросил Хосе.
– Определённо.
– Да не может быть! Это, наверное, какой-нибудь монах. Похож просто.
– Говорю тебе: это он, лопни мои глаза! Эй, Хосе, ты куда? Хосе, ты что, боишься привидений?
– Ничего я не боюсь! Я пойду принесу алебарду…
Тут тишину нарушил преувеличенно бодрый голос Антонио.
– Что тут происходит? Эт-то что за фигура? Ещё одна фламандская гадюка? Ты откуда тут взялся?
– Тонито, погоди… – попытался образумить приятеля Санчес.
– Сколько их тут у вас подвизалось на службе? – бесновался испанец, продолжая себя накручивать. – Сами справиться не можете? Сальватор, Фабио, вы видели, откуда он сюда пролез?
– Нет. Не иначе там ещё один проход… или окно.
– Нет там прохода, а окно не открывается. Тонито, послушай…
– Эй! – не дослушав, снова закричал Виньегас. – Ты кто? Монах? Конверс? Ещё один послушник? По какому праву носишь бороду?[73] А? Брось оружие и отвечай, когда с тобой разговаривает дворянин из Кадиса!
Однако обладатель знакомого голоса (девушка сейчас даже в мыслях боялась назвать его по имени) даже не подумал выполнить его требование.
– Иди сюда, – спокойно сказал он. – Ты хотел, чтобы тебе открыли эту дверь? Так подойди и открой, если сможешь… «дворянин из Кадиса».
Он разразился потоком слов на щёлкающем наваррском наречии, и слова эти, наверно, были столь обидны, что испанец взревел и очертя голову бросился в атаку. Воспоследовала стычка, столь ужасная, что прежняя с ней по сравнению показалась Ялке дружеской потасовкой. Рёв, топот, звон клинков, удары, хрипы, вопли и проклятья слились в одно. Через минуту шум стих и отдалился, словно бой переместился в караулку или дальше. Но этот голос…
– Что же это? – бормотала девушка. – Что это такое?..
Она сидела и дрожала, костяшки пальцев кровоточили, и когда кто-то окликнул её да вдобавок дёрнул за рубище, не смогла сдержать испуганного визга.
– Кукушка, тихо! Умоляю: тихо!
Ялка развернулась и завизжала опять, увидев подле себя, на полу, чью-то голову.
– Да тихо же! – взмолилась голова. – Это я! Я. Ох ты… Что у тебя с волосами?
Голова была большая, грушевидная, лохматая и, что самое страшное, вполне себе живая: моргала, двигалась и даже говорила. В окно заглядывала молодая луна, в её призрачном свете не сразу удалось распознать, что голова не лежит на земле, но торчит