– Откуда знаешь?
– Мама спрашивала у рун, когда отец приплывёт, а отец не приплыл, а всё, что Фриц выбрасывает, на самом деле есть.
– Правда? Очень интересно, – как бы про себя отметил Барба. – А папа у тебя, говоришь, был мореходом? Хм. Я запомню эти твои толкования. Руны тоже твои?
– Нет, руны мои, – сказал Фриц. – Их мне оставил мой учитель, когда умер.
– Я видел у тебя браслет с такими же. Он тоже твоего наставника?
– Он его сделал для меня.
– Дай посмотреть.
Мальчишка закатал рукав и показал. Карл Барба вытащил очки, надел их и нагнулся посмотреть. Два глаза, увеличенные стёклами, уставились на браслет, потом на детей, как две маленькие луны. Фриц почуял холодок, а может, то была обычная весенняя прохлада: повозка уже несколько минут как въехала под тёмные лесные своды и теперь катила в узком коридоре между буков и осин. Для весны здесь было непривычно тихо.
– Straordinario! – пробормотал Карл-баас, по привычке гладя бритый подбородок. – Вдвоём вы представляете весьма необычайное явление. Я даже начинаю думать, что наша встреча не случайна и кем-то подстроена, хотя, разумеется, это не так. Вот что, друг мой Фрицо, спрячь эти костяшки, никому их не показывай и постарайся на людях такого не делать, si? Дома, за закрытыми дверьми, – сколько хочешь. А то времена нынче опасные, надо быть осторожнее…
Будто подтверждая его слова, раздался заливистый свист. Йост вскинулся и дёрнул вожжи, но уже со всех сторон слышались возгласы, топот ног и хруст валежника. Бежали люди. При виде их напуганная мулица стала реветь и пятиться, повозка заскрипела и задёргалась, как это бывает, если дать ей задний ход, и грузно съехала в канаву. Карл Барба выругался, Фриц полетел на дно телеги вверх тормашками и сильно стукнулся, Октавия вообще едва не выпала. Дер Тойфель предостерегающе закричал, музыканты подбежали и сгрудились возле повозки, ощетинившись кто палкой, кто ножом, кто секирой. В руках у Рейно оказался настоящий моргенштерн – железный шар с шипами на цепи, он повращал им, рассекая воздух, и сразу стало понятно, откуда у здоровяка такое прозвище.
– Во влипли! – плюнул Тойфель, встал удобнее и перехватил обеими руками посох. – Ну что, парни, врежем на три четверти, чтоб в ушах зазвенело?
– Не горячись, тамбурмажор, – осадил его Феликс, – не горячись… Бог даст, отбрешемся, покуда кровь не пролилась, не впервой.
Тем временем повозку окружали люди самого дикого вида. Фриц навскидку насчитал человек двадцать пять – тридцать, оборванных, вооружённых устрашающе разнообразно, но кустарно – самодельными копьями и эспонтонами, выпрямленными крестьянскими косами, заржавленными протазанами ландскнехтов, шпагами и дротами.
Подходить, однако, они опасались.
– Ой, – сказала Октавия, расширенными глазами глядя на вооружённую толпу. – Смотрите, сколько их, господин Карабас!
– Тише, малышка, piano, piano…
– Вот тебе и копья! – пробурчал Фриц.
– Спокойно, спокойно, – предупредил их Рейно Моргенштерн, покачивая своим оружием. – Спрячьтесь и сидите. Это мужичьё, просто мужичьё. Положим с полдесятка, остальные разбегутся.
– Ой, дядя Рейно, не надо их ложить, не надо, дядя Рейно!
– Кто это? – спросил у Моргенштерна Фриц. – Разбойники?
– Не знаю.
Йост грыз травинку и разглядывал лесовиков из-под своей широкополой шляпы.
– Эй, на телеге! – донеслось из толпы. – Вы кто такие?
– А кто вы? – прокричал в свою очередь Михель дер Тойфель. – Что вам нужно? Может быть, вы «лесные братья»?
– Мы-то, может, и «лесные братья». А ты кто? Ты говоришь как немец. Если ты фламандец, то ты, конечно, сумеешь сказать Shild ende Vrendt – «щит и друг» – так, как это говорят гентские уроженцы. Если нет, то ты фальшивый фламандец и будешь убит. Ну? Говори!
Все замешкались, и тут Карл Барба решил взять дело в свои руки, встал и снял шапку.
– Господа, господа! – примиряюще сказал он. – Мы всего лишь музыканты и актёры, мы не причиним вам зла! Мы просто путешествуем здесь… Господа!
Это было ошибкой. Звонкий иноземный акцент в его речи произвёл эффект похуже арекбузного залпа. «Испанец! Испанец!» – пронеслось по рядам, и люди угрожающе задвигались. Музыканты напряглись и выставили оружие.
Михель дер Тойфель выругался.
– Хороши же вы! – сквозь зубы бросил он кукольнику. – Кто вас просил соваться? Скажите детям, чтоб легли на дно повозки: здесь за каждым деревом может таиться парень с арбалетом… У вас-то есть оружие?
– Нет.
– Der Teufel!
Дело шло к драке, как вдруг Йост поднялся и вскинул руки, показывая открытые ладони.
– Shild ende Vrendt! – крикнул он, повернувшись сначала в одну сторону, потом в другую. – Shild ende Vrendt! Опустите копья! Опустите. Это немцы, но они и правда музыканты, если вы хотите, они для вас сыграют. Я даю вам слово фламандца, что мы – такие же враги короны, как и вы.
Толпа замешкалась и стала переговариваться. Слова Йоста, свирепый вид вооружённых гистрионов, а быть может, всё вместе, возымели некоторое действие.
– Раз так, что с вами делает этот испанский болтун? – крикнул кто-то.
– Это не испанец, а сицилиец. Это господин Каспар Арно, кукольных дел мастер со своими куклами.
«Слыхал? Сицилиец…», «Эвон как!» – зашушукалась толпа. – «А энто где?», «Чёрт его знает…». Из-за деревьев, как пророчил барабанщик, правда выглянули три или четыре бородатых рожи с луками – взглянуть на сицилийца и вообще. Напряжение не отпускало, но, по крайней мере, появилась некоторая надежда, что дело кончится миром. Наконец из нападавших выделился предводитель – широкоплечий бородач лет сорока с большой дубиной в сильных мозолистых руках.
– Пойдёте с нами, – сказал он, смерив взглядом их всех, одного за другим. – Отведём вас в лагерь, там поговорим. Там же заночуете, коль захотите. Тока не рыпайтесь, а то пристрелим. Ежели вы вправду те, за кого себя выдаёте, вам нечего бояться – мы вас не обидим.
– У нас телега засела.
– Это подсобим.
Лесовики приблизились, помогли вытолкнуть застрявшую повозку, окружили музыкантов и привели их на поляну, совершенно укрытую в густой чаще. Здесь, среди женщин и детей, дымящих очагов, землянок, шалашей, путешественники увидели множество мужчин и молодых парней, таких же вооружённых и оборванных, как те, которые устроили засаду. Все что-то делали – ходили, чистили оружие, насторожённо разглядывали музыкантов и повозку. В дальнем конце, на распорках, висели три оленьих туши – королевской дичи; четверо охотников как раз заканчивали их свежевать.
– Мать честная, народищу! И впрямь «лесные гёзы», – удовлетворённо глядя по сторонам, отметил Йост. – Придётся, «господин Каспар Арно», сегодня вечером дать им представление. Сумеете?
Карл Барба, молчавший всю дорогу от опушки до поляны, сердито поджал губы.
– Вы обижаете меня, молодой человек, – сказал он. – Представление – чепуха, надо только привести в порядок кукол и найти кусок материи для занавеса. Публика непривередливая. Скажите лучше мне, какого чёрта вы так медлили, когда могли сразу сказать эти треклятые слова? Нас же запросто могли подстрелить!
– Я должен был удостовериться, – хмуро сказал поэт. – Мало ли кто бродит по лесам. Хватает как сторонников Оранского, так и испанских прихвостней. А вот вам надо учиться держать язык за зубами. Здесь вам не Намюр и не Брабант. Старайтесь меньше говорить по-итальянски.
– Merda!
– И даже не ругайтесь.
Тем временем возле повозки оказался тот самый бородач с дубиной, и Йост махнул ему рукой, чтобы он подошёл.
– Я вижу, вы действительно «лесные братья», – обратился к нему Йост. – Вы живёте здесь общиной и скрываетесь от преследований? А лесников вы не боитесь?
– Нас слишком много, – отвечал крестьянин, – они нас боятся и не смеют тронуть. Сыскари и судейские тоже. А народ нас любит, потому что мы никому зла не причиняем, разве что стреляем из-за деревьев в испанских козлов и их прихвостней валлонов, этих pater-noster-knechten[84]. Мы поживём здесь ещё некоторое время спокойно, покуда нас не окружит испанское войско. А ежели этому суждено случиться, то все мы, мужчины и женщины, девушки и мальчики, старики и дети, дорого продадим наши жизни и скорее перебьём друг друга, чем сдадимся, чтобы терпеть тысячи мучений в руках кровавого герцога.
– Бесполезно биться с палачом на суше, – возразил Йост. – Пришла пора уничтожать его на море. Вам нельзя здесь оставаться. Двиньтесь на Зеландские острова через Брюгге, Гейст и Кнокке. А там…
– У нас нет денег.
– Я дам вам пятьсот червонцев – это деньги принца. Пробирайтесь вдоль водных путей – протоков, каналов, рек. Вы увидите корабли с надписью «G.I.H.» – «Господь Иисус Христос»; тут пусть кто-нибудь из вас засвистит жаворонком. Услышите в ответ крики петуха – значит, вы у друзей.
– Благослови вас бог, мы так и сделаем! – отвечал крестьянин, посветлев лицом.
– Если бог с нами, то кто против нас? – сказал ему на это Йост, слез с телеги и протянул руки, чтобы Октавия тоже могла сойти. Крестьянин задумчиво наблюдал за этой сценой.
– А малышка-то ваша устала, – сочувственно отметил он. – Вона, еле ноги переставляет. Отчего у ней такие волосы?
– Покажите нам какой-нибудь шалаш, где можно переодеться и поспать, – сказал Йост, оставив вопрос без ответа.
– Вон тот или вон этот, – указал бородач, – идите в любой, вас здесь никто не тронет. Ежли вы и вправду музыканты, то вы очень вовремя: как раз сегодня мы выбираем майскую королеву. Пущай далеко от города, но, может, так оно и надо в нонешние времена, когда кругом полно гишпанских католических попов, которые терпеть не могут наших праздников. Я скажу своим ребятам и пришлю вам пару баб, чтобы они присмотрели за детьми.
Октавия удалилась, держа за руку Йоста, но перед тем, как слезть с телеги, она повернулась к Фрицу, сложила рупором ладошку и тихонько прошептала ему: «Фе!» И лишь когда они скрылись внутри, Фриц сообразил, что это был не возглас, выражающий презрение или расстройство, а совсем другое.