Девочка имела в виду руну «Фе». Делёж богатства.
В то же время – руну праздника любви.
Мальчишка почувствовал, как по спине у него пробежал холодок.
– Может, не стоит так, наобум, с ними играть? – пробормотал он.
– Фридрих! – донёсся до него сердитый окрик господина Карла. – Что ты там расселся? Ну-ка слезай. Слезай, слезай. Помоги мне вытащить этот сундук. До темноты нам надо перебрать всех кукол и ещё оборудовать сцену, так что шевелись!
Фриц стряхнул оцепенение и бросился помогать.
Вечером пришлось дать представление. Засевшие в лесах крестьяне, лишённые не только хлеба, но и зрелищ, встретили выступленье кукольника с восторгом, а Капитана из commedia dell’arte, ставшего испанским Капитаном, освистали и закидали кочерыжками, костями и морковными огрызками, благо кукле было всё равно. Пьеску про собаку и падре Педро пришлось повторять три раза, публика не отпускала их, орала и требовала продолжения. Мёд и вино лились рекой. Музыканты скоморошничали, свистели в свирели, дули в дудки и в бутылки, из бутылок тоже дули, жарили кто в лес, кто по дрова, пели трубадурские кансоны, безбожно перевирая слова, чем вызывали взрывы хохота, тузили друг друга и состязались в ругани. Рейно Моргенштерн и Мартин с Томасом вооружились прялками, вальками, медными шумовками и брюквами на палках, нарядились бабами, напялили на головы горшки и чугуны и изображали драку рыцарей на куртуазный лад. Кассиус и Феликс им подыгрывали, а Тойфель, который к этому моменту раздолбал всю шкуру на барабане, ходил вокруг, тряс посохом с бубенчиками, делал страшные глаза и отпускал комментарии a-la Grant Guignol[85]. На Мюнцере раскокали горшок, у Лютера едва не загорелась юбка, а у Рейно от удара брюквой голова застряла в чугунке, который потом гистрионы стаскивали всем кагалом. Народ покатывался со смеху.
«Майская невеста» и её жених спрятались в кустах, и все искали их, со смехом натыкаясь друг на дружку, и та или тот, кто находил кого-нибудь из них, становились королём или королевой празднества. Под радостные возгласы их обоих нашли в овраге, скрытом зарослями, а потом до поздней ночи танцевали до упаду на поляне при колеблющемся свете костров и убывающей луны, парни – с девушками, девушки – с парнями, будто не было войны. Танцевали у шеста с орехами и лентами, во славу мая, за неимением домов украсив зацветающими ветками землянки с шалашами. Окажись в ту ночь поблизости испанские солдаты – лежать всем гёзам трупами, но бог хранил своих детей.
Октавия очень скоро устала, но всё равно наотрез отказывалась уходить с поляны, веселилась, хохотала, хлопала в ладоши, а потом, когда Фриц отвлёкся помочь на представлении, тихонько улизнула. Хватились её не сразу.
– Октавии нигде нет! – запыхавшись, доложил мальчишка господину Барбе.
– Что?! – поперхнулся тот. – Mamitta mia, ведь на ней корсет с деньгами! Что за егоза! Если кто-нибудь прознает, ей несдобровать! Presto, presto, скорей за ней!
Он обругал мальчишку ragazzo stupido, надавал ему затрещин, а потом позвал поэта, и они отправились на поиски. Оба уже изрядно набрались, Карла-бааса кренило влево, Йоста – вправо, но вдвоём они вполне уравновешивали друг друга. Выкликая имя девочки, они раз десять обошли поляну и окрестности, везде влипая в ситуации: молодухи лезли целоваться, убегая с визгливым смехом, если их пытались обнимать, мужчины с бутылками дёргали приятелей за рукава, предлагая выпить. Йосту на голову напялили венок, вскоре съехавший ему на шею, а господину Карлу засветили в глаз, правда, по ошибке. Все видели Октавию, только не здесь и не сейчас.
Уже светало, когда Фриц нашёл девочку спящей у полупогасшего костра, возле которого сидел и ворошил угли незнакомый парень лет примерно двадцати пяти, высокий, с очень бледной кожей, с длинными, абсолютно белыми прямыми волосами, кончики которых он отбрасывал за уши. В то время как все веселились, допивали пиво и любили друг друга в кустах, парень был задумчив, одинок и совершенно трезв.
– Привет, – сказал он, завидев приближавшихся к нему Йоста и мальчишку. – Эта la petite fille[86] ваша?
– Добрая вам ночь, – поздоровался Йост и икнул. – А девочка и вправду наша. Спасибо, что не дали ей замёрзнуть.
Фриц промолчал.
Незнакомец не походил на крестьянина и выглядел как горожанин, голиард или вагант, хотя никак не «аламод»[87], – был в белой рубашке, красных штанах-трико и старомодных башмаках с носами как у корабля. На голове его был берет с пером и украшеньем в виде костяной медали, свой замшевый чёрный колет он набросил на плечи, а синим гарнашем[88] накрыл спящую девочку.
– Вы, я слышал, едете на север, к морю, – вежливо сказал он.
– Вас обманули, – быстро ответил Йост, – мы едем совсем в другую сторону, на восток.
– Всё равно нам по пути. Я уже две недели жду каких-нибудь путников или пилигримов, чтобы составить им компанию. Сами понимаете, каково в наше время путешествовать в одиночку. Возьмёте меня с собой?
– Я поговорю с ребятами, – сухо ответил Йост, – но ничего не обещаю.
Поэт встал и сделал кукольнику знак.
– Отойдём-ка, – тихо сказал он.
Они отошли. Фриц увязался за ними.
– Не люблю я случайных попутчиков, – морщась, проговорил поэт.
– И мне сдаётся, что не надо брать его с собой, – поддакнул ему господин Карл. – Видели, какая у него бледная кожа? Видели, а? Porca Madonna, парнишка не иначе прокажённый. Я готов побиться об заклад, что потому он и сидит здесь три недели и его никто не хочет брать с собой. Фу-фу-фу! И как я сразу не подумал? Надо будет вымыть нашу малышку, а то он укрывал её своим плащом.
Йост покачал головой.
– Это вряд ли, – возразил он, – молод он для прокажённого. Впрочем, бейтесь, если вам не жалко денег. Я думаю другое: хуже, если он шпион. Ну, в смысле, сыщик.
– Как – сыщик? – удивился кукольник. – Что здесь делать сыщику? Следить за кучкой лесных гёзов? Шутить изволите. Кому они нужны? К тому же стражники за версту обходят прокажённых.
– Итак, – задумчиво подытожил Йост, – если у парня лепра, он не может быть шпионом.
– А если он шпион, то не болен проказой, – добавил кукольник.
– Хм…
– Хм…
Интуитивно оба чувствовали, что логика у них слегка хромает, но никак не могли найти дыру в своих суждениях.
– А по-моему, он нормальный парень, – вдруг сказал Фриц. – Октавия не станет водиться с кем попало, она такая. Может, пусть его? Проедет с нами сколько-то, а там посмотрим.
Взрослые посмотрели на него, потом друг на друга.
– А неплохая мысль, – признал поэт. – Как говорится, «устами младенца». Неизвестно, правда, о чём она с ним говорила и говорила ли вообще. Ладно, я подумаю.
Они вернулись до костра. Заслышав посвист сырой травы под их шагами, мужчина поднял голову, и всех троих опять сразили его бледность и какая-то нечеловеческая тонкость черт. Лицо его, казалось, не имело возраста. При взгляде на него под кожей безобразили мурашки.
«Да что ж такое! Уж не эльф ли парень? – про себя подумал Барба. – Или, не дай господи, мертвяк, какой-нибудь утопленник… А что, в майскую ночь всё возможно…»
Вслух он ничего не сказал.
– Так я могу на вас рассчитывать? – снова спросил незнакомец.
– Мы, в общем, не против, – уклончиво ответил Йост. – Днём на трезвую голову всё обсудим и решим. Что вы умеете делать?
Парень в чёрном поколебался.
– Я иногда играю на флейте, – сказал он.
– Вот как? – удивился Йост. – Похвально. Хорошо играете?
– Я не знаю. Впрочем, погодите. – Он полез под куртку, вытащил небольшую белую флейту, сделанную будто из кости, и поднёс её к губам.
Высокий чистый звук разнёсся над ночной поляной, легко перекрывая шум толчеи, смех и пьяные выкрики. Мелодия была короткой – он сыграл всего несколько фраз, но и Йост, и Фриц, и кукольник вдруг испытали неправдоподобное, живое, дикое по силе чувство переноса, попадания в иной мир, даже в сказку. Звук словно раздвигал пределы, обострял все чувства, пробирал до тремора, рождая в глубине души какой-то сладкий ужас пополам с восторгом. Все остолбенели. Это было что-то небывалое, Фриц никогда не слышал, чтобы кто-то так играл. Пальцы музыканта едва касались клапанов на теле флейты, словно бы ласкали женщину, парень тихо раскачивался, полузакрыв глаза, а когда мелодия закончилась, на поляне воцарилась полная тишина.
Все трое несколько секунд стояли, словно зачарованные. Наконец Фриц заморгал и затряс головой, прогоняя наваждение, а когда поднял глаза, то увидел, что Октавия приподнялась и смотрит на флейтиста широко раскрытым взглядом, полным обожания и удивления, а за спиной у них маячат шестеро бродячих музыкантов, и все шестеро молчат.
Рейно Моргенштерн был первым, кто шагнул вперёд и тронул человека в чёрном за плечо.
– Как твоё имя, парень? – тихо спросил он.
Тот обернулся и не сразу ответил. Казалось, он опять колеблется.
– Друзья зовут меня ван Хорн, – наконец сказал он.
– Ван Хорн? Звучит неплохо. Что ты здесь делаешь?
Флейтист пожал плечами:
– Пытаюсь выбраться отсюда.
…Через день, когда воинствующие гистрионы протрезвели, выспались и двинулись в дальнейший путь, беловолосый дудочник был с ними.
Два дюйма фитиля сгорают за минуту. Времени почти не было.
– С чего начать? – спросил Золтан. – Я не успею обо всём.
– Сперва скажи, кто вы такие. Только не ври, что палачи. Как тебя звать по-настоящему?
Шольц выругался. Хагг пожал плечами.
– Какая разница? – раздражённо сказал он. – Если хочешь сдать нас, лучше сразу пристрели. А если ты с нами заодно, зови как звал, а то ещё оговоришься. Спрашивай о важном, время идёт!
Иоганнес шумно выдохнул и шевельнулся. Мануэль тут же дёрнул стволами.