– Но товар…
– К чёрту товар!
Воцарилось молчание.
– Что ты разузнал?
Было холодно. Ветер швырял на палубу брызги и пену. Яльмар вытер лицо меховой рукавицей, ухватился одной рукою за фальшборт, другой за натянутый вант и долго молчал, глядя на волны с пенными барашками. Течения почти не было.
– Клянусь Одином, не знаю, что тут творится, – наконец сказал Яльмар. – Эта страна свихнулась – она воюет сама с собой. Этот город принадлежит королю, но на севере сражается мятежный принц Вильгельм, и будь я проклят, если знаю, кто прав. Принц потерял свои позиции на суше, но на море он по-прежнему силён, и у него много сторонников. Я встретил старого знакомого, он рассказал мне, что недавно в город приехали крестьяне, больше сотни, как бы для починки плотин, но здесь они разделились на маленькие отряды по пять-шесть человек, и теперь они пробираются на суда, а те везут их морем к принцу. И так повсюду. Это настоящая война.
– Так куда идём-то, Яльмар?
Тот помедлил.
– В Эмден. Потом – в Лейден.
– Но там же нет канала!
– Я знаю, – устало сказал варяг. – Знаю. А теперь всем спать.
Никогда
Когда ты был мал, ты знал всё, что знал,
И собаки не брали твой след.
Теперь ты открыт, ты отбросил свой щит,
Ты не помнишь, кто прав и кто слеп.
Ты повесил мишени на грудь,
Стоит лишь тетиву натянуть;
Ты ходячая цель,
Ты уверен, что верен твой путь.
Что есть жертва? Для чего её приносят?
Не было богов, которым бы не приносили жертв. Я мало сведущ в том, что касается старых религий, но я знаю твёрдо: если отбросить всё, что связано с ритуалами, жертва есть передача Силы. Но зачем? Ужели бог настолько слаб, что ему требуется дополнительный источник Силы? Значит, есть какая-то иная сторона. Быть может, это вопрос доверия, и, жертвуя богам упитанного тельца или кувшин молока, человек приносит клятву, заручается союзом? Но так ли это? Ведь в христианской церкви жертвы не приносят, напротив – вкушают Его тело, претворённое в хлебы. Но ведь Иисус и сам был искупительною жертвой… Но для чего тогда он был послан в этот мир? Не для распятия же, в самом деле! Так для чего же? Донести на землю слово Божие? Но всё (или почти всё) сказанное им уже было сказано до него, и даже таинство крещения существовало – у ниневитян. И люди не принесли его в жертву, а казнили как преступника, хотя формальный повод был ничтожен – преступления как такового в его деяниях не нашли даже сведущие в законах римляне. Может показаться, что он сам упорно шёл к конечной цели. На деле всё не так; всему виною роковые обстоятельства, раскол и римское владычество, но ведь Иисус не мог не видеть и не понимать, что происходит! Видел, понимал и не свернул с пути, хоть знал, куда идёт. Так для чего? Быть может, для того, чтобы изменить сей мир?
Первичные адепты – маги, чернокнижники, волхвы, ведьмаки и проч. – владеют малой Силой. Подчиняют её травами, амулетами, загово́рами и заклинаниями, составляют травники и списки, всякие grimoires, и с того живут.
Колдуны высокого полёта оперируют магическими сущностями без посредников, впрямую общаясь со стихиями, черпают Силу непосредственно в эфире, и тем живы.
Высший маг сам есть эфир. Ему подвластно всё, кроме творения. Иначе он бы был ВсеВышним.
Но (знаю по себе) когда магическая Сила переваливает через некий рубеж, её поток становится лавиной. Такая Сила уж не может убывать, способна токмо увеличиваться и расти – любой её расход (и применение) токмо провоцируют открытие новых каналов подпитки. Сила более не может оставить мага, забирает его тело, даже не даёт ему скончаться. Ведьма – даже та не сможет умереть, пока не передаст своё уменье ученице, что же я? Где-то когда-то я совершил ошибку, и, быть может, не одну. Я могу расходовать Силу, но не могу от неё избавиться. Но я могу её передать равному по силе магу.
Или магам.
Мои три мышонка недостаточно сильны. Но даже будь они сильны, они могли бы справиться с ней, токмо буде между ними согласие.
А согласия нет.
Есть и ещё путь. Верней, я думаю, что он есть. На самом деле я могу токмо предполагать, ведь те, кто смог потратить Силу, сделали это не в одиночку. Да и мир изменился…
– Что ты пишешь?
Жуга поднял голову и посмотрел на девушку. Та сидела у огня, закутанная в плащ, смотрела на травника. Огневушки танцевали на её лице.
Травник отложил свинцовый грифель.
– Разное, – уклончиво сказал он. – Записываю мысли.
– Для чего?
– Чтобы не забыть.
Пошли вторые сутки с момента, когда господин Андерсон затеял жалить девушку пчелой, а травник её вызволил. Всё это время они провели в пути, останавливаясь, только чтобы прикупить еды. Заночевать Жуга предпочёл в лесу. Девушка не стала спорить: она была слаба, несколько раз ей становилось дурно. До Кортрейка было примерно тридцать лье – день пешего пути, но Жуга опасался погони и не решился выйти на дорогу. Девушку он нёс на руках, а когда та смогла идти самостоятельно, уже стемнело. По счастью, ненастье кончилось, и солнце, светившее почти по-летнему, подсушило землю. Хоть ночью было холодно, уже возможно было без опаски для здоровья ночевать под открытым небом. Поблизости оказался невысокий холм со старыми развалинами. Там и остановились.
– А я думала, ты чародей. И пишешь колдовскую книгу.
Травник чуть заметно улыбнулся.
– По этой книге невозможно колдовать, – сказал он. – Да и не в колдовстве дело.
Костёр Жуга развёл при помощи кресала.
Девочка рассматривала спутника не скрываясь. Впрочем, последнего это не смущало.
Травник осунулся, скулы его заострились, в глазах появилась дремотная дымка. Всё это время он не спал. Держался и не спал. Возможно, он потому и не хотел снимать комнату в гостинице, что на природе легче было не заснуть. Когда бы девушка ни просыпалась – среди ночи, на привале днём, травник неизменно бодрствовал. Для чего он изводил себя, ей было непонятно. Может быть, он караулил, может быть, молился или размышлял, а может, просто изнурял плоть, как это делают монахи и отшельники, святые столпники и прочие анахореты, чтобы добиться чистоты сознания. Но, скорее всего, причина была третья, и такая, что девчонка не могла об этом догадаться.
Путь их лежал на побережье – к Цурбаагену и Лиссбургу, двум городам, в которые травник стремился с непонятным упорством.
– Что теперь со мной будет? – спросила девушка.
– Отведу тебя домой, – последовал ответ.
Та помолчала.
– У меня нет дома, – наконец сказала она. – Родни в Локерене у меня не осталось.
– Тогда я отведу тебя обратно в Кортрейк.
Девушка потупилась.
– Не надо в Кортрейк, – сказала она.
– Как не надо? Ты же там работала!
– Я работала прислужницей в гостинице. Когда меня… – она замешкалась. – Когда меня украли, хозяева наверняка подумали, что я сбежала, и наняли другую. Я не знаю, но, наверное, это так. Они мне не поверят, просто выгонят на улицу, и никто больше не возьмёт меня на работу.
Травник смерил девушку пытливым взором, задумчиво взъерошил волосы рукой и отложил исписанные листы. Откинулся к дереву и сплёл пальцы в замок на поднятом колене.
– Это отговорки, – сказал он. – Я уверен, ты легко найдёшь работу. Ты, кажется, девушка честная, не белоручка, не уродина и не больная. В чём же дело?
– Всё равно, – упорствовала та. – Посмотри на меня: я маленькая! Меня не берут ни прачкой, ни молочницей, а для кружевницы у меня слабое здоровье – я всё время падаю в обморок и кашляю, если сижу скрюченной. Я… не могу вернуться.
– Что же получается, – Жуга развёл руками, – ты не хочешь, чтобы я отвёз тебя домой, не хочешь возвращаться в город, где работала… Чего же ты хочешь?
Она глубоко вздохнула, словно набираясь смелости, зажмурила глаза и даже сжала кулаки.
– Я хочу с тобой, – выдохнула она.
– Со мной? Что значит – со мной? Послушай, это невозможно…
Девушка подняла взгляд. В её глазах поблёскивали слёзы.
– Ты ведь не бросишь меня? – робко спросила она.
– Брошу? – Травник поднял бровь, потом нахмурился. – Погоди, погоди… О чём ты говоришь? Мы никогда не были вместе!
– Я… умру без тебя.
– Вздор! – возмутился травник. – Ты нормальная, здоровая девочка. Держись от пчёл подальше, и всё будет хорошо.
Та обхватила колени руками и придвинулась к огню.
– «Хорошо» уже не будет, – тихо сказала она, кусая губы и глядя в огонь. – Я без тебя умру. Ты, наверное, не думал об этом, а я знаю. Я была совсем-совсем маленькой, когда это поняла. На меня все махнули рукой – мама, дядья… Все. Меня будто заранее похоронили. У меня никогда не было друзей. Никого. Никогошеньки. Только ты. Из-за этих пчёл, из-за моей болезни все меня боялись. Мама извелась, а потом умерла. Соседские мальчишки дразнили меня кошкой, потому что у кошки девять жизней. Когда ты приходил, все прятались по углам, а потом вылезали и ругались и кидали в меня камнями и навозом. Говорили, что меня надо сжечь как ведьму. За меня только дядя Бастиан заступался. Еще когда я была маленькой, я придумала себе сказку, что однажды ты придёшь и насовсем останешься или возьмёшь меня с собой и уведёшь далеко-далеко. Но ты не приходил.
Жуга молчал. Ночь выдалась без ветра. Маленький костёр уютно потрескивал. Дрова уже прогорели, превратились в рубчатые головешки, тлеющие красным, а травник всё сидел и смотрел на них, обдумывая сказанное девушкой.
– Мне нечего тебе сказать, – наконец ответил он. – Я ко многим приходил.
– Зачем?
– Чтобы исцелить.
– Тогда мне всё равно, что ты к ним приходил! – порывисто сказала девушка. – Их ты лечил. А меня – оживлял. Я ведь живая, правда? Я живая?