– Девчонка с тобой? – безразлично спросила арбалетчица.
– Зачем ты спрашиваешь? Наверняка ведь знаешь, что со мной.
– Нет, но… она жива? С ней всё в порядке?
– Не надейся кончить дело. Второго раза не будет, ты меня знаешь.
Зерги не обратила внимания на его слова.
– Тогда бедняжке повезло, – сказала она, стягивая второй сапог. – Слушай, тут кругом кирпич и камни, ты же не думаешь, что я нападу на тебя босиком? – Она перевернула обувку, вытряхивая камешки. – Врукопашную против тебя мне не продержаться и минуты. Может, хоть это заставит тебя меня выслушать.
Странник поколебался.
– Хорошо, я выслушаю тебя, – наконец сказал он. – Положи оружие и отзови собаку. Тогда будем говорить… Проклятие, Сусанна, ляг обратно! У неё арбалет!
Девочка послушно юркнула обратно за камень, под одеяло. Зерги снова покачала головой.
– Нет у меня арбалета, – понуро сказала она. – И нож я потеряла. И драться не хочу. И собака не моя. И это не собака. Хотя тебе всё равно. Мы не враги, Жуга. Тот, в сером, ведь и нас хотел убить. Так что теперь мы с ним врозь. Поверь, я не вру. Я тебя никогда не обманывала.
– Всё когда-нибудь случается впервые, – проворчал Жуга. Посоха, однако, не опустил. – Зачем тогда ты ехала за нами, Белая Стрела?
Арбалетчица в изнеможении откинулась к стене и закрыла глаза.
– Я не знаю, айе, сама не знаю. Наверное, так надо. Только не спрашивай, кому и зачем: я страшно устала, страшно, ни черта не соображаю. Я бы развела костёр здесь, ты не против? Завтра вечером я всё тебе расскажу.
– Вечером? – наморщив лоб, переспросил Жуга. – Почему вечером?
Зерги повернула голову к травнику.
– Потому что днём я не смогу говорить, – ответила она, открывая глаза. – Жуга, послушай, я не думала, что всё зайдёт так далеко. Я думала, тот тип просто хочет убедиться, что ты жив, поговорить с тобой и всё такое, а он… Ох, чёрт. – Она потёрла живот и поморщилась. – Нам нужно было отыскать тебя, Жуга. Позарез. Хотя бы потому, что Андерсон теперь и мой враг тоже. Мой… и Рутгера.
– Рутгера? Какого Рутгера? А, того беловолосого. Он с тобой?
– Айе. Пообещай, что не тронешь его.
– Я ничего не буду обещать. Пусть он сам за себя попросит, если хочет.
– Ладно, – устало согласилась Зерги, поднимая руки в знак согласия. – Он тебя попросит… только потом. Сейчас у нас нет выбора. – Она обернулась: – Рутгер… подойди.
Жуга напрягся, ожидая появления наёмника, зашарил взглядом по кустам, но тут вперёд шагнул… белый волк. Приблизился без малейшего звука и, всё в той же абсолютной тишине, улёгся у Зерги в ногах. Вытянул передние лапы, положил на них тяжёлую лобастую голову и замер, насторожённо глядя на травника снизу вверх из-под насупленных бровей. Глаза у волка были ярко-голубые.
– Что за… – начал было травник и умолк.
Повисло молчание.
Какую-то минуту травник медлил, словно взвешивая «за» и «против», потом решительно перехватил посох в левую руку, сделал шаг и тронул Зерги за плечо. Та не воспротивилась, не пошевелилась, осталась сидеть как сидела. Жуга наклонился, заглянул ей в лицо – в один глаз, в другой, потрогал запястье, поводил у неё над головой раскрытой ладонью, пробежался пальцами вниз по хребту, коснулся живота и сжал кулак, будто собрал невидимые нити. Закрыл глаза и некоторое время так стоял, каменея лицом. Текли минуты. Ни волк, ни арбалетчица не шевелились. Девчушка у костра смотрела на всё это чуть ли не с суеверным ужасом.
Наконец травник выдохнул, шумно и прерывисто, будто он перемёрз и у него дрожала челюсть. На пальцах, сжавших посох, проскакивали искорки.
– Теперь ты мне веришь? – едва ли не с мольбой спросила Зерги. – Веришь? А?
– Яд и пламя, – тихо выругался травник вместо ответа, опускаясь перед девушкой в зелёном на колени. Сусанна не видела его лица и потому невольно вздрогнула, когда он вновь заговорил. И поразилась – столько изумления, растерянности и неверия было в его голосе. – Что ты сделала с собой? – Он перевёл взгляд на волка. – Что ж вы оба натворили…
Зерги подалась вперёд, уткнулась травнику в рукав и тихо заплакала.
Десятая кружка пива шла с трудом, можно сказать – в мучениях. Иоахим Шнырь сопел и отдувался, наконец всё-таки сдался и поставил её на стол. Подпёр ладонью голову, зубами оторвал полоску мяса от копчёного бараньего ребра и принялся жевать, медленно двигая челюстями. Так он и сидел, уставившись в точку перед собой невидящим взором.
В корчму, под крышу, Шныря загнал всё тот же дождь, иначе он наверняка протопал бы мимо. А так – зашёл, обсох, согрелся и решил перекусить и выпить, да сорвался – начал пить за кружкой кружку, благо в кошельке ещё звенело. Впрочем, много ли того звона… Шнырь пропил и сегодняшний ночлег, и завтрашний обед, и даже ужин, но останавливаться не хотел, а может, не мог. Но и у тела были пределы. Иоахим уже четырежды выходил на двор, всякий раз возвращаясь продолжить, пока наконец его желудок не запросил пощады. Двигаться не хотелось. Есть не хотелось. Пить, к сожалению, тоже больше не хоте- лось.
Ничего не хотелось.
Дороги путались в ногах. Шнырь шёл скорее не «куда», а «откуда»: сперва просто бежал из Лисса, разругавшись с воровскими главарями, потом, уже в пути, полаялся и расстался с подельщиками, а день тому назад столкнулся с бравыми парнями, которым было велено поймать его и привести назад, пред светлы очи господина Цигеля, и наверняка не для того, чтоб угоститься кружечкой вина. Шнырь улизнул каким-то чудом, ему просто повезло: знакомый хозяин постоялого двора был дядькой тёртым и предупредил его, когда ребята начали выспрашивать, не пробегал тут, случаем, такой-то и такой-то. Шнырь не стал ждать, взял ноги в руки и рванул пешком куда глаза глядят. Он шёл всю ночь, включая утро. Единственным его попутчиком был дождь, мелкий, надоедливый, какой-то вороватый; он был одновременно и врагом, и союзником. Из-за него преследователи остались ночевать в гостинице. Из-за него Шнырь потерял терпение и готов был в петлю лезть, когда из пелены и мороси пред ним возникли три ступеньки старого трактира. Терять было нечего, к тому же у него была ночь форы (даже больше – дождь не думал прекращаться). Закоченелый, безразличный ко всему, Шнырь ввалился в тёмное пустое помещение, без торга выложил картавому хозяину полуфлорин, заказал похлёбки, жаркого, пива… и не нашёл в себе сил уйти. Днём громыхнуло. Дождь сменился настоящим ливнем, а через час утих, и выглянуло солнце. Корчма, однако, не спешила наполняться – зал оставался пустым, если не считать какого-то усатого типа, который заявился ближе к полудню, перекинулся с хозяином приветствием и парой слов и теперь сидел возле камина, дымя трубкой и потягивая подогретое лувенское.
Хозяин с полотенцем через плечо остановился у стола, где обосновался Шнырь, собрал пустые кружки и вопросительно взглянул на Иоахима.
– Будете ещё заказывать? – спросил он. – А?
Шнырь подумал и помотал головой:
– Не, пока не буду.
– Тогда соблаговолите расплатиться.
– Чего?
– Чего, чего, – с неудовольствием ответил корчмарь. – Деньгу гони!
– А… так бы сразу и сказал.
Шнырь залез в кошель, нащупал последний полуфлорин и выложил его на стол. Несколько мгновений оба молча смотрели на монету, хозяин – в ожидании заказа, Шнырь – в ожидании сдачи. Пауза затягивалась.
– Вот скажи мне, старик, – неожиданно для самого себя спросил вдруг Шнырь, – ты бы как хотел умереть?
Подобные вопросы, похоже, составляли неотъемлемую часть работы корчмаря. Во всяком случае, с ответом старикан не медлил.
– Я, батенька, не хотел бы умирать вообще, – ответил он, подбирая монетку и пробуя её на зуб. – Но раз уж всё равно придётся, то лучше бы дома и как можно позже.
– А я вот не знаю, как бы я хотел, – признался Иоахим и переложил голову с одной руки на другую. – Вот сижу и думаю, что будет, когда меня не будет. Тебе-то, дед, хорошо: сидишь у своих бочек, протираешь кружки, копишь гроши и патары, а срок придёт – загнёшься в своей постели. А тут пырнут ножом, столкнут в канаву – и подыхай до срока. А потом чего? «Амен, не амен, а будешь в ямен», поял? Зароют меня в землю или сожгут, вот и вся недолга. Так черви сожрут, а этак по ветру развеют, крупинки не найдёшь. Мерзко, да? Молчи, дед, сам понимаю, что мерзко. Вот, по-твоему, как лучше – чтоб сожгли или чтоб закопали? А?
Корчмарь пожал плечами:
– По мне, и то, и это – всё едино, лишь бы не живьём. Коли хотите знать моё мнение, юнкер, то вы слишком много выпили, ежели вас такие мысли начали одолевать. В вашем возрасте о жизни думать надо, о гульбе, о бабах, не о смерти. У вас впереди ещё много всего. Итак, я могу принести ещё жаркого с капустой или с кашей вместо сдачи. Или воды, чтобы вы протрезвели, – это бесплатно. Хотите?
– К чёрту воду, – взорвался Иоахим, – и капусту с кашей к чёрту! Ничего не надо! Отстань от меня, дед, поял? И так тошно. Не учи учёного.
– Ну как хотите. – Корчмарь пересчитал монетки в кармане, выбрал четыре медных кругляша и столбиком сложил их перед Иоахимом. – Вот ваша сдача, вот.
Снаружи послышался топот копыт. Шнырь насторожился и завертел головой, в глазах его проглянул испуг. Но лошадь была одна, да и приближался всадник не с той стороны, откуда Шнырь явился в «Три ступеньки», и он успокоился. Тем временем всадник подъехал, остановил коня, слез, распахнул дверь и вошёл. Это оказался высокий толстяк с мрачным одутловатым лицом, на котором застыло выражение брезгливого недовольства; он был одет во всё серое и с ног до головы испачкан грязью. Если приглядеться, на его лице и шее можно было заметить странные следы – какие-то большие пятна, волдыри, будто его кусали пчёлы. Не удостоив взглядом ни усатого, ни Иоахима, он бухнулся на лавку, сморщился, отбросил плащ, стащил перчатки, хлопнул ими по столу и коротко потребовал:
– Вина.
– Красного или белого? – мгновенно вскинулся корчмарь.