– Куда мы идём?
– Куда-то на поверхность. Я не знаю, где мы выйдем. Это гномья тропа, «блуждающий путь» – самая короткая дорога куда угодно; она открывается только избранным.
Ялка нахмурилась.
– Как же она открылась нам? Мы разве избранные?
– Севелон сказал мне Слово.
Они шли и шли, устраивая недолгие привалы, чтобы перекусить, выпить воды и дать ногам отдохнуть. Стены туннеля стали другими, хоть Ялка не сразу заметила отличия – гранит сперва сменился серым сланцем, затем стали появляться более светлые слои, и наконец весь монолит побелел. Ялка провела по ней ладонью, и та сразу испачкалась.
– Мел, – сказал Карел, обернувшись на шорох и увидев её движение. – Здесь раньше было море. Мы уже совсем неглубоко.
И вправду, коридор всё время шёл вверх.
– Разве мел бывает там, где море?
– Конечно! Мел и соль всегда остаются, когда море уходит. Идите за мной.
Они шли уже часов, наверное, пять. Ялка устала и пропустила момент, когда стены стали ровнее. Тут и там стали встречаться следы обработки. Ещё немного – и потянуло свежим воздухом. Карел обернулся и расплылся в улыбке.
– Шагай веселее, Кукушка! Выходим!
Однако радоваться было рано. Магия гномов, видимо, уже не действовала. Ещё час или два они блуждали в лабиринте тёмных штолен и наклонных штреков, поднимались по старым деревянным лестницам, ступеньки которых ломались под ногами, пока наконец впереди не замаячил неровный синий лоскут неба с редкими мерцающими звёздочками: снаружи наступал вечер. И Ялка, и Михель вздохнули с облегчением.
– О, так вот мы где! – воскликнул Карел, первым выбравшись наружу и осмотревшись по сторонам. – Ай да Севелон! Это же старые зеландские карьеры. Тут всё заброшено, поэтому ничего не бойтесь.
Михелькин и Ялка стояли, пошатываясь, опьяневшие от свежего воздуха, и держались друг за дружку.
– И куда нам теперь идти?
– Вон огни светятся, видите? – Карел указал рукой. – Там трактир и хутор. Туда и идите. Я бывал там – недурное пиво и неглупый хозяин. А теперь прощайте.
– Постой! Куда ты?
– Севелон велел вернуться, значит, я должен вернуться. Я же гном, Кукушка. А для гнома слово старшего – закон.
Ялка помедлила.
– Мы ещё встретимся?
– Кто знает! – сказал Карел.
Он развернулся и исчез в старой шахте. Оба долго смотрели ему вслед, пока огонёк его фонарика не затерялся в темноте.
– Ну что, – неловко сказал Михелькин, – пойдём?
– Я боюсь, – призналась Ялка. Налетевший ветер взметнул её войлочную юбку. – Вдруг нас ищут?
Михелькин издал смешок.
– Во всяком разе, не здесь, – сказал он. – Среди людей новости так быстро не расходятся. А здорово всё вышло! Как это у тебя получилось так задурить ему голову? Старый пень не только браслет не забрал, ещё и серебра отсыпал! Во как! Ай да мы! Знай наших!
И он позвенел монетками в кармане.
– Угомонись, – сердито сказала Ялка, подобрала юбку и, не обратив внимания на протянутую Михелем руку, стала спускаться вниз по тропике.
– Эй, ты что? – растерялся Михелькин и двинулся следом.
Быстро темнело. В темноте было трудно определить расстояние. Они шли и шли, а огни, горящие в окошках постоялого двора, словно и не приближались. Вокруг были старые польдеры, превратившиеся в пустоши. Песчаные проплешины сменялись редкими островками зелёной травы, под ноги всё время попадались сухие колючие кочки. Пахло мелом, солью и сухим песком.
Они шли в полном молчании и только ахнули одновременно, когда из темноты им навстречу выступила фигура человека.
– Ох, – сказал человек, отступая назад. – Простите, если напугал вас, юнгфрау. И вас тоже, юнкер. Кто вы?
– Мы… – Михелькин гулко сглотнул. – Мы э-э… странствуем. Нам сказали, здесь есть постоялый двор.
– «Песколаз»? Я как раз иду туда. Я прогуливался по дюнам. Люблю, знаете ли, прогуляться перед сном… Так мне вас проводить?
Михелькин нерешительно почесал в затылке.
– Пожалуй.
Человек снял берет и раскланялся, рассыпав по плечам снежно-белые волосы, затем выпрямился и всмотрелся девушке в лицо. Ялку пробрали мурашки от пронзительного взгляда его синих глаз. «Совсем как у травника!» – подумала она.
– Зовите меня ван Хорн, – сказал беловолосый. – Я к вашим услугам.
Сусанна пробудилась рано и, не обнаружив рядом травника, запаниковала. Что тут сказать – одинокая девчонка, затерянная в польдерах между двумя городами, – незавидная доля. Костёр давно погас. Девахи в мужском платье и её собаки тоже не наблюдалось.
В пешем путешествии может случиться всякое: голод, зной, промокшая одежда, стёртые ноги. Но нет ничего более мерзкого, чем заснуть у костра и проснуться утром задубевшим, мокрым от росы возле горки остывшего пепла. И солнце ещё не взошло, и одеяло уже не спасает. Хорошо, коль ты бывалый странник и проснулся раньше, чем окоченел. А нет – весь мир покажется ужасным. На душе темно и муторно, утро тянется и тянется, а обогреться невозможно.
Примерно это чувствовала девочка. Ей повезло, что, уходя, Жуга накрыл её плащом поверх одеяла. Если бы не это, Сусанна проснулась бы раньше. Чтобы по-настоящему согреться, нужен был костёр, а развести его без кремня и огнива Сусанна не могла. Зола была сыра, девчушка поворошила её, но не нашла живого уголька.
Сусанна вскочила и заметалась. Бросилась туда, сюда, обежала вокруг стены, набивая пятки об остывшие, покрытые росой серые камни, потом вернулась надеть башмаки и набросить плащ и наконец додумалась взобраться на вершину старого холма. Её трясло, пальцы не сгибались, в голове царила муть. Тело требовало движения, разум подбирал остатки сна. Компромисс меж этими желаниями был ужасен, но альтернативы не было. Пришлось терпеть.
Сусанна помнила, как ночью, просыпаясь, она всякий раз видела травника сидящим у костра: он говорил о чём-то с той девицей-амазонкой, чья огромная и страшная собака лежала подле и прислушивалась. Потом, когда пришелица уснула, лёжа головою на его коленях, травник так и просидел всю ночь – о чём-то думал, ворошил в костре прутом и всякий раз кивал Сусанне: спи, мол, всё спокойно. И Сусанна засыпала: он был рядом, он не спал, он никуда не делся.
Только это было ночью. А теперь она была одна.
Отчасти это было даже хорошо. Вчерашние события её не успокоили, наоборот, ещё сильнее напугали. Сероглазая деваха с бешеным прищуром, что сперва была врагом, а стала как бы другом, и её собака, так похожая на волка, но с глазами, как у человека… То, что они исчезли, было хорошо.
То, что вместе с ними исчез и травник, было ужасно.
– Что же это… что же… – бормотала она, карабкаясь по склону и оскальзываясь на молодой траве.
Окоченевшая и полусонная, с отбитыми коленками, с землёй под ногтями, Сусанна наконец достигла вершины и отсюда сразу увидала травника: Жуга стоял неподалёку, с той, другой стороны холма, возле большого камня, опирался на посох и что-то разглядывал. Туман, который поутру уполз в низину, почти до пояса скрывал его фигуру, ветерок трепал его волосы и рясу. Сусанна чуть не рассмеялась от облегчения, ей захотелось сразу же его окликнуть, но она передумала и вместо этого осторожно начала спускаться. Склон здесь оказался круче, высоченная трава скрывала ямины, обломки и бугры. Жуга стоял один, но трава не успела подняться, и было видно, что к камню от холма тянулись две дорожки. Девочка прокладывала третью и только потому обратила на это внимание. Башмаки скользили, подол юбки намок и тяжело хлестал её по ногам. Царила полная тишина, лишь где-то вдалеке лениво цвиркала какая-то пичуга. Сусанне казалось, что она крадётся тише мыши, но уже на полпути Жуга, стоявший к ней спиною, обернулся и теперь спокойно ждал, когда она приблизится.
– Проснулась, – не то спросил, не то констатировал он и виновато улыбнулся. – Я не хотел тебя будить.
– Я испугалась, – призналась Сусанна и закашлялась, прочищая горло. За ночь её голос сел. – И замёрзла, – добавила она.
– Развела бы костёр.
– У меня огнива нет. Почему ты ушёл? Это из-за той девушки? Из-за той девушки, да?
Лис не ответил, упрятал лицо под капюшон и сунул руки в рукава. Повёл плечами: без плаща холод и сырость пробирали насквозь.
– Так было нужно, – глухо сказал он, не отводя взгляда от камня. – Я не хотел тебя расстраивать. Прости.
Тем временем Сусанну разобрало любопытство.
– На что ты смотришь? – спросила она, кутаясь в одеяло и подходя поближе. И остановилась: – Ой! Тут что-то нарисовано. Что это? Какие-то буквы?
Камень был неровный, серый, с трещиной, с юга нарос огромный муравейник. Передняя сторона была стёсана и сплошь покрыта знаками и рисунками.
– Руны, – сказал травник. – Это рунный камень.
– Для чего?
– Не знаю. – Он пожал плечами. – Их когда-то ставили норманны.
Сусанна содрогнулась.
– Викинги? – замирая, спросила она.
– Нет, вряд ли. Поселенцы, наверное. Это было давно.
– А… а зачем они их ставили, эти камни?
– Я не знаю. Может, так они обозначали границы между владениями. А может, под ним похоронен какой-то герой. Или это камень, скрепляющий клятву или договор. А может быть, тут просто приносили жертвы.
– Жертвы?
– Угу. Смотри: многие руны нарочно отбиты. Это из-за христианства. Он очень старый. Норманны поклонялись своим богам. Хотя нет, погоди: жертвенные камни у них были ниже и шире. Вот такие примерно. – Он показал руками.
– И откуда ты только всё это знаешь! – поразилась девочка.
– Да вот так получилось, что знаю, – с непонятной грустью ответил травник и улыбнулся. Пальцы его трогали шероховатости камня. – У меня был друг когда-то, он немного научил меня в них разбираться.
– Он был викинг?
– Нет, варяг. «Связанный клятвой». Я не знаю, где он сейчас. Да и он бы тут не разобрался: много рун сколото, я просто не могу их сложить в слова. Хотя вот здесь, вот это, например, – Жуга ткнул пальцем. – Тут сказано, что резал их человек по имени Худин. Или Хугин. Gebo и Dagaz – руны «г» и «д» написанием схожи. И он был эриль – заклинатель рун. А здесь начертано, что камня не касалось железо. Он, должно быть, выбивал их камнем или костью. А вот эти три руны – знаки удачи. Нет, это не жертвенник и не могильный камень. А это… Хм!