– Говорят, в Парамарибо устриц столько, что их ракушками улицы мостят, – сыто отдуваясь и удовлетворённо цыкая зубом, подвёл итог трапезе Тойфель.
– Иди ты! – вскинулся Феликс. – Быть того не может!
– Может, может. Они там на деревьях растут.
– Как на деревьях? Врёшь ты всё – не может быть такого. Где эта параба… мариба… а?
– В Суринаме, в Новом Свете.
– А, ну там-то запросто. Хотя, наверное, всё равно враньё.
После закуски Кастус зачерпнул воды и отправился умываться на двор. Карл Барба вооружился ножом и стругал деревяшку, то и дело поправляя сползающие от пота очки. Йоста Фриц потерял из виду – вероятно, тот возился с лошадьми. Исчез куда-то и ван Хорн. Дер Тойфель у окна возился с барабаном, Октавия сидела рядом – кулачки под подбородок, – болтала ногами и, как обычно, сыпала вопросами.
– Дядя Тойфель, а зачем вы эти верёвки тянете?
– Зачем тяну? Да чтоб настроить.
– Настроить? – Голубые бровки девочки от удивления нахмурились. – Как это – настроить? Разве барабан надо настраивать?
– Конечно! Любой инструмент нуждается в настройке, – наставительно сказал Дер Тойфель. – Слышишь?
И он легонько ударил пальцами. Барабан отозвался низким гулом. Октавия послушала и пожала плечиками.
– А у господина Карабаса тоже есть барабан, – сказала она, – и он его не настраивает, только стучит.
– Да ну?
– Правда-правда! Он у него лежит под куклами, в том сундуке.
– Тогда, должно быть, он у него совсем разваливается. – Тойфель выпрямился и нашарил взглядом кукольника. – Эй, господин Каспар, или как вас там… Девочка говорит, будто у вас есть барабан!
– Scuzi? – Карл-баас поправил очки. – А, si. Есть у меня барабан.
– Достаньте, я бы глянул.
– А зачем вам… Ах, ну да. Сейчас. – Он отложил нож, вышел и минуты через две вернулся с барабаном. – Вот.
Дер Тойфель подхватил деревянный цилиндр, стукнул кулаком по коже и поморщился. Поворотился к девочке:
– Вот, посмотри, послушай звук. Ударь сама. Давай смелей, не бойся.
– Вовсе я не боюсь!
Октавия размахнулась и ударила так, что едва не упала с лавки. Несчастный инструмент издал глухое «тбум», вполне пригодное, чтобы привлечь внимание (во всяком случае, посетители в корчме заоборачивались), но Тойфель выглядел недовольным.
– Разве это звук? – возмутился он. – Никакого тембра, какой-то шлепок. Эх, господин кукольник, господин кукольник, нельзя же так запускать инструмент!
– А в чём, собственно, дело? – поинтересовался тот.
– Сейчас увидите. Верней, услышите. Так и быть, я вам его настрою.
– Ба! – подал голос из угла скрипач Феликс, которому уже принесли заказанное пиво. – Настроит он вам барабан, как же! Вы посмотрите на него – он же точно сумасшедший. Возится с этими колодами, будто со скрипками, да ещё и воображает чёрт-те что. Да у него и слуха-то нет!
– Болтай, болтай! – огрызнулся Тойфель. – На твоей пиликалке не то что играть – барабанить нельзя!
– Слушай его, девочка, он тебя научит на собак лаять. Лучше подойди потом ко мне, напомни, я тебе покажу, как настраивают настоящий инструмент, а не это помойное ведро!
Дер Тойфель проигнорировал последний выпад и принялся распускать узлы и перетягивать верёвки, которыми были стянуты обечайки барабана.
– Смотри, Октавия, смотри внимательно, – поучал он. – И вы, господин Каспар, смотрите, пригодится. Хм. Вы, я вижу, пользуетесь колотушкой, а это маршевый барабан, на нём играют палочками. Он двусторонний, у него две кожи: одна сверху, другая снизу, видите? Сейчас мы их подправим. Сперва натягиваем верхнюю, равномерно, так, чтоб не было пузырей и складок. Только не надо тянуть всё подряд! По одному, по одному, так… Теперь стучим и слушаем, чтобы везде, у каждого витка, была одна и та же нота… так… теперь вот так… Хо-хо! А ведь неплохо получается! У вас хороший барабан, господин сицилиец, только малость запущенный. Верхняя кожа и нижняя должны звучать в одном тоне, это называется «звучать в унисон». Верхнюю мы натянем средне, а нижнюю настроим чуть повыше. Верёвки тянем туго, но не слишком, а не то наш барабан получится трескучим. Ага – слышите, слышите, как запело дерево? То-то! Если вы играете вторую и четвёртую доли и вам не нужен отскок, настраивайте ниже, но вам, как я понимаю, это не нужно. Торопиться ни к чему, стукнули – прислушались, стукнули – прислушались. Один барабан не похож на другой – разное дерево, разная кожа. У каждого свой норов. Они будто живые. В одном помещении они звучат божественно, в другом – отвратительно. Если хотите знать, что я на этот счёт думаю, так, по мне, в этом есть что-то волшебное. Тут нельзя ничего объяснить на пальцах, тут только уши помогут.
Фриц был настроен скептически, он разделял мнение Феликса: барабан и барабан – чего его настраивать? Но Тойфель говорил, тянул, подлаживал, стучал пальцами, его энергия была заразительна, свежа, в ней было что-то дикое и первобытное, ему против воли хотелось верить. И вдруг… барабан зазвучал! Кожа запела от легчайшего удара, звук расцвёл, стал круглым, полным и действительно живым. Октавия восхищённо ахнула, остальные тоже переглянулись. Карл-баас покашлял в кулак и поднял брови: ишь ты! Задира Феликс поджал губы. А Тойфель встал, повесил барабан на плечо, поставил ногу на скамейку, взял на изготовку палочки, выдохнул так, будто хватил самогонки, подмигнул Октавии, и ну выдавать бои и дроби! Пыль с потолка! Палочки так и мелькали, старая корчма будто раздалась, стала шире – барабанный грохот раздвигал пространство, в окнах завибрировали стёкла. Перепуганный хозяин выглянул из кухонного проёма и разинул рот. Октавия зажала уши, но смотрела на Тойфеля едва ли не с восторгом. Фриц тоже слегка обалдел.
– Эх, посторонись душа, перешибу! – воскликнул Тойфель, скаля зубы, выдал напоследок оглушительную сдвоенную дробь, подкинул палочку, поймал, подкинул барабан и тоже поймал и протянул всё Карлу Барбе. Итальянец, ошеломлённо моргая, уставился на свой инструмент, как на какое-то чудовище.
– Слышали, а? – ликовал тем временем Дер Тойфель. – Вот как надо, так и делайте, если хотите, чтобы сердце радовалось! Да держите же, держите ваш барабан. Ох и гулкий он у вас! У моего кадло побольше, я поэтому на верхнюю кожу набойку наклеил, а вам не надо – это в доме эхо от него идёт, а там, снаружи, если площадь или улица, то в самый раз, лучшей не бывает.
Тут повариха кончила возиться со стряпнёй и подала вино, жаркое и тушёную капусту. Все загомонили и полезли до стола. Корчмарь принёс им фасоль с толстыми колбасками, хлеб и запотевший кувшинище с пивом и задержался у стола, вытирая передником мокрые руки.
– Эк вы мне тут прогреме-ели всё! – уважительно сказал он. Говорил Хендрик Ян медленно, растягивая гласные, что сразу выдавало в нём уроженца Гельдерна. – Вам, господин, в любом полку-у цены бы не было, такой вы ловкий барабанщик, – продолжал он. – И вообще, я вижу, парни-и вы крепкие. Не туда ли направляетесь вы, а-а? Небось завербоваться хочете в какой-нибудь рейтарский полк? А что, нынче люди там в цене-е.
– Пушечное мясо нынче в цене… – с оттенком недовольства проворчал Дер Тойфель, однако разговор поддержал: – А что, любезнейший, солдаты часто ли сюда заходят?
– Служивые-то? Ча-асто, – согласился тот. – Бывает, что по нескольку раз в де-ень. И то: с тех пор как начали осаду, у меня другой-то публики ма-ало, ма-ало публики другой… А вы не в а-армию, значит. Ага… Тогда вам надо направо двигаться, направо, да-а. На север. Там же рынки, там зали-ив, каналы, корабли-и. Вы ж понимаете, о чём я говорю, понимаете, да-а?
Появился Йост – вошёл и сел на уголке скамьи, как бедный родственник. Сидевший рядом Мартин Лютер нацедил ему вина, тот принял кружку с молчаливой благодарностью, заел сырком и навострил уши.
– Может, понимаем, а может, и нет, – уклончиво ответил Тойфель, который, похоже, взял переговоры на себя. Корчмарь мог быть шпиком, мог работать на Корону или на повстанцев, или быть, как это называется, «двойным флорином», то есть работать на обоих. Остальные гистрионы медленно, но верно насыщались – это был великолепный повод помолчать, пока Дер Тойфель, словно крыс-разведчик, «щупал обстановку». – А что вокруг творится, что за слухи ходят?
– Всякие здесь, господин хороший, ходят слухи, вся-якие. А вы кто будете-то, а?
– А музыканты мы.
– Ах, музыка-анты, – протянул кабатчик. – Музыкантам хорошо-о: с таким занятием везде-е работу можно подыскать. Ну что сказать, разбойников-то нынче нету, а солдатики-то промышляют. Да и братцы-лесники пошаливают, только эти не за де-еньги, а по убеждениям. И если вы на север, к гавани, то можете езжать, когда хоти-ите: тут я ничего вам посоветовать не могу – туда если и ездиют, то больше в одино-очку. Да. А коли вы до города (до войска, стало быть), то завтрева тут маркитанты ехать мимо собираались, они всегда в конце недели ездят за товаром – две больших повозки и пара солдат для охраны. С ними безопа-аснее, да заодно и сговоритесь, если что…
– А что вы сами по этому поводу думаете?
– По како-ому?
– Да по поводу войны.
– В кружке пивной великая мудрость заключена, – задумчиво сказал хозяин корчмы, склонив голову набок и глядя вдаль, за окно. – Посмотришь на неё – вроде ничего тако-ого, приглядишься – всякая своеобразна, но суть-то одна-а. Из стекла ль, из глины, деревянная, вместительностью разные, а всё едино – кружки. Главное в каждой – наполнение. Наполнишь её пивом – будет один смысл, вином – другой, а ежели водой – так вовсе тре-етий. Так и человек: всяк ра-азный, а по сути всё едино. Важно наполнение, только этим занимаются другие, я в эти дела-а не лезу. Для меня все люди, как и кружки, всякие важны, я между ними разницы не делаю. Как угоще-ение? Может, ещё чего принесть?
– Неси, неси! – послышалось со всех сторон. – Вина неси! И пива! Камбалы! Яичницу и колбасы! Гороху! Каплуна!
Пиво лилось потоками, кости трещали на зубах, колбаски лопались, как пузыри на лужах в летний дождь. Рейно Моргенштерн, бывший у бродячих музыкантов кем-то вроде казначея, покивал и выбросил из кошелька на стол два золотых. Кабатчик подхватил их так ловко, словно проделал фокус, и исчез за занавеской.