– Мы найдём её, – сказал он негромко.
Яльмар вздрогнул. Обернулся.
– Порой мне кажется, ты читаешь мои мысли, – сказал он.
Светловолосый гигант усмехнулся. Шрам превратил его улыбку в кривой оскал.
– Я знаю тебя столько лет, что мне нетрудно догадаться, о чём ты думаешь, Яльмар. Если она жива, мы её найдём.
Яльмар снова посмотрел на гавань. Сегодня солнце село в тучи, в адское месиво из дыма и огня, и сразу погасло. Яркое пустое небо быстро наливалось синевой и фиолетом, звёзды возникали быстро, словно сыпь после крапивы.
– Порой я думаю, что зря всё это затеял, – вдруг признался другу Яльмар. – Надо было мне остаться в Брюгге. Ведь сразу было понятно, что след потерялся. Искать мою девочку в этой богами проклятой стране – всё равно что искать иголку в стоге сена. Мне нужно было идти одному.
– Одному нельзя: война.
– Дружина ропщет.
– Ты – ярл, – коротко возразил ему Сигурд.
– Спасибо, побратим, – с чувством сказал Яльмар и сжал его плечо. Сигурд ответил ему тем же.
– Я тебя понимаю, – сказал он. – Ты же знаешь: у меня тоже погибла семья.
– Да. Я знаю, – посуровел Яльмар. – И всё же порой мне кажется, что боги оставили нас. Вечерами мне не по себе. Я много думаю, что правильно, что нет. Я всегда хранил верность старым богам, ты же знаешь. Но Христос достаточно силён, чтобы с ним считаться. А наши поиски закончились ничем. Ах, Сигурд, мне бы указание, знамение, хотя бы маленький знак, что я на правильном пути! Но всюду хаос, как понять? Я разбрасываю руны – предсказания туманны. Может, это потому, что я крестился? Или почему-то ещё? – Он сжал кулак. – Ах, мне бы знак, всего лишь знак!
Сигурд раскрыл рот, чтобы ответить, но не успел. Вообще никто ничего не успел сообразить, так быстро всё произошло. Откуда-то сверху вдруг раздался тонкий, пронзительный птичий крик, переходящий в человеческий вопль, в котором явственно звучало: «ЯЛЬМАР!» Кровь застыла у обоих в жилах, а через мгновенье что-то белое, живое – ангел? демон? – рухнуло с огромной высоты, ударилось в морскую воду, как мортирное ядро, и подняло сноп брызг.
Сигурд бросился к борту. Остальные последовали его примеру.
По воде расходились круги и плыли перья. Все толпились и переговаривались. Тут было сравнительно неглубоко. По общему мнению, загадочный летун ударился о дно и вскоре должен подняться на поверхность. Так оно и вышло: не прошло и минуты, как тело всплыло и закачалось на волнах, раскинув тонкие белые руки. В лунном свете можно было различить запрокинутое узкое лицо, светлые волосы и маленькие груди с тёмными торчащими сосками. Женщина.
Норвежцы закрестились, зачертили охранные руны. «Валькирия!» – с ужасом выдавил кто-то. Яльмар перегнулся через борт, пригляделся и охнул.
– Зашиби меня Мьёльнир… – выдохнул он. – Зерги!
Через секунду он перемахнул через фальшборт и забарахтался, выгребая к безжизненному телу. На палубе все загомонили, засуетились и стали разматывать верёвку. Прежде чем ветер и течение сделали своё дело, Яльмар успел добраться до девушки, без церемоний ухватил её за волосы и поплыл к кораблю. Грести приходилось одной рукой, короткие волосы выскальзывали, сапоги тянули вниз. Наконец он ухватился за верёвку, и варяги в два рывка втащили обоих на палубу. На ближних судах загорелись огни, все перекрикивались, спрашивали, что стряслось, но, поскольку никто ничего не успел понять, переполох вскоре прекратился, а на дальних судах и вовсе ничего не заметили.
Девушка едва дышала. Яльмар снова взглянул на неё при свете фонаря и убедился, что при первом взгляде не ошибся – это в самом деле была Зерги, ученица колдуна, Альбина, Белая Стрела. Что с ней приключилось, почему она в буквальном смысле слова свалилась с неба, было полнейшей загадкой. За исключением наконечника болта, висящего на шее девушки на кожаном гайтане, она была обнажена. Яльмар сделал знак молчать, склонился к ней и услышал биение сердца.
– Сигурд, одеяло! Бегом! – распорядился он. – И какую-нибудь куртку или свитер! А вы чего столпились? Голой женщины не видели? А ну разойдитесь, дайте ей воздуху! Ульф! Где бутылка с этим, как его… Там что-нибудь ещё осталось? Дай сюда! Быстрей, быстрей!
Вернулся Сигурд. Яльмар, как ребёнка, по самую макушку закутал девушку в одеяло, а глоток крепчайшего женевера произвёл поистине магическое действие: Зерги закашлялась, приподнялась на локтях и открыла глаза.
– Яльмар… – выдохнула она, увидав знакомое лицо, и с облегчением откинулась обратно. – Это всё-таки ты…
– Это я, я, – поспешил успокоить её варяг. – Как ты здесь очутилась?
– Я думала, что никогда тебя не разыщу… By Got, я ошибалась!
– Откуда ты взялась?
– Я расскажу тебе… всё расскажу… – произнесла девушка и вновь мучительно закашлялась. – Дай мне согреться… Принеси какой-нибудь еды… У тебя есть что-нибудь поесть? By Got, как холодно, у меня зуб на зуб не попадает… Помоги мне встать.
Варяг молча, одним движением вскинул девушку на плечо – та пискнуть не успела, и понёс на корму, где в кованой жаровне теплился огонь. Сопротивляться у неё не было ни сил, ни желания.
Да и руки всё равно не слушались.
…Когда Иоахим Шнырь открыл глаза и взглядом травника обвёл сидящих у костра Яна Андерсона, Вольдемара Гоппе и Иооса Шталлена, лицо его исказила усмешка.
– Что я вижу! – проговорил он. – Ты нашёл себе новых приятелей.
– Старых, друг мой, старых, – тем же тоном отозвался Андерсон. – И не приятелей – соратников. Рад тебя слышать. А то я уж подумал, что мои усилия не увенчаются успехом.
«Шнырь» нахмурился.
– Я тебе не друг, – сказал он. – Зачем ты тревожишь меня? Пользуешься тем, что я сплю и не могу выставить заслон?
– А ты не можешь? Не можешь, да? Превосходно! – Андерсон потёр ладони. – Может, мне интересно с тобой беседовать.
– Кто ты такой, Ян Андерсон? Скажи же мне наконец своё истинное имя. Я устал от догадок.
Толстяк гордо выпрямился и запахнулся в плащ.
– Меня зовут Ян, и я царь Нового Сиона! – провозгласил он. – В отличие от преподобного Томаса, я восстал, чтобы достроить и возглавить Царство Божие на земле. Нас душили и травили, уничтожали, как могли, но я всё равно вернулся. Надо мной не властны ни время, ни огонь, ни холодная сталь. Во мне, как феникс, возрождается Христос. Я есть Мессия. Я прошёл через страдания, подобные Христовым, и родил в своей душе Христа, а стало быть, стал Богом. А тот, кто стал Богом, сделался неподсуден морали человеческой! Мои апостолы уже много лет сеют по всем странам семена новой веры, несут народам свет свободы, равенства и братства. Наше дело правое, мы победим. И ты, Жуга с прозваньем Лис, сам того не желая, поможешь мне в этом.
«Шнырь» долго, пристально всматривался в его лицо, потом рассмеялся тихим травниковым смехом и потряс головой.
– По-моему, ты сумасшедший, – сказал он. – Да вы все бредите! Говорите о равенстве, братстве, хотя сами не равны и не имеете ни братьев, ни сестёр. Что вы знаете о равенстве? Хотите сделать всех богатыми, чтобы никто ни в чём не нуждался? Так ведь люди злы. Все тотчас подерутся, потому что кому-то покажется, что соседу дадено больше. Хотите общество холопов? Это будет мерзко, да и стадом надо управлять, какое тут равенство! Невозможно сделать кого-то счастливым насильно, как ни пытайся. Только сам человек может решить, счастлив он или нет. Бедняк радуется куску хлеба, а богатей печалится, что не хватает денег, чтобы пристроить к дому четвёртый этаж, – кто счастливее? Почему-то, когда говорят о свободе и равенстве, никто не думает о справедливости, всем хочется только отнять и поделить. А свобода… – Он помедлил. – Я был свободен. По крайней мере, мне так казалось. Я сидел в лесу и думал, что в любое время могу выйти в мир, а могу не выходить. Но вот и до меня добрались – сначала та девушка, потом мальчишка. Потом все прочие, с дубьём и огнестрелом. Так что? Пришла война, и даже если я не хочу об этом думать, я, оказывается, не могу быть в стороне. Уйду от битвы – битва придёт ко мне. А тогда какой смысл бежать? Война не вечна, рано или поздно она кончится. Через несколько лет все мы, в сущности, забудем её. Мы будем наслаждаться миром, а во всех частях света уже задумают новую войну, и когда она начнётся, лет этак через тридцать, теперешняя покажется нам совершенно бессмысленной. А в промежутке между двумя войнами все мы будем снова спать с женщинами, устраивать празднества, напиваться и наживать деньги. Человека не изменить, господин Гоппе… и не переделать силой, – это я вам, господин Шталлен. Я как-то вычитал, что в Индии или в Китае есть такие святые, они сидят на вершине холма, обрастают волосами и покрываются грязью, кормят их местные жители, а святые знай себе посиживают, глядя в никуда, и размышляют. Может, это в вашем понимании свобода? Так вот, даже если я или ты, Ян Андерсон, или кто-нибудь из них, – он указал на Вольдемара и Иооса, – найдём подходящий холм и усядемся на нём, свободы это не прибавит. Ни тебе, ни мне, ни тем, которые внизу.
Андерсон поднял бровь.
– Да ты прямо проповедник! – сказал он. – Может, ты выбрал не ту стезю?
– Я выбрал то, что выбрал, и это тебя не касается, – проворчал «Шнырь» и подался вперёд, чтобы заглянуть Андерсону в глаза. – Я бы остался травником, но что толку, если все мои усилия не стоили ломаного гроша? Когда бы треть или четверть… да что я говорю! – когда хотя бы сотая часть травников, аптекарей и прочих хоть немного разбиралась в составлении лекарств, а не дурила головы больным, продавая им то порошок из костей жабы, то помёт козы под видом болюсов, то ещё что-нибудь подобное, я был бы счастлив. Но поганцев развелось – не счесть! Я тоже в этом виноват. Я мог бороться, вместо этого ушёл. И весь мой труд последних лет – всего лишь искупление вины. Я убивал так много, что спаси я сотни, тысячи – это вряд ли мне поможет. Поэтому я помогаю другим. Один в поле не воин, у меня другой путь. А Иисус, на которого ты всё время намекаешь… он был умней меня. И милосердней. А ещё он умел любить. А я, похоже, не умею пока… – Он замолчал, прислушался к себе и после паузы закончил: – …Или – уже. И если уж у