ты или уходить в глухую несознанку. Невероятно, невозможно было, чтобы парень вызвал палача на откровенность только для того, чтобы сдать священнику.
И всё же, всё же…
Золтан глубоко вздохнул. При этом сердце его снова будто сжала холодная рука, но Золтан усилием воли заставил себя не подать виду.
– Как ты догадался? – спросил он, невольно переходя на «ты».
– О чём? Что вы не настоящий палач? О, это п-просто. Я не удивлюсь, если и б-брат Себастьян понял это. Хотя вряд ли. Видите ли, я п-привык записывать сказанное, делать пометки. Отец Себастьян – потрясающий логик. Он делает выводы, но, если думает о другом, способен их забыть. Но я всё записываю. А потом, когда п-перечитываю, нахожу некие несоответствия. Так было и с вами. Вы слишком уж п-пеклись о той девушке. Обычно палачам в-всё равно. Вы грамотны, даже читаете к-книги. А ещё у вас привычка д-держать руку у ремня, т-там, где носят меч. Б-брат Себастьян сказал, что вы сведущи в восточных пытках. И говорите с акцентом. Но отец Себастьян исп-панец по рождению, для него что немец, что фламандец, что гельветский горец – разницы он не заметит. А у в-вас странный выговор. Вы откуда-то с югов? Се-э… Семигородье, Трансильвания… Я угадал?
Оставалось только поражаться.
– Как же ты не боишься говорить это мне, коль я притворщик и чужак? – задал он последний вопрос.
– Я ничего не б-боюсь, – глядя ему в глаза, ответил Томас. – Это, наверное, неправильно, но мне н-незнакомо чувство страха. Ск-колько себя помню, я н-ничего и никогда не боялся. Только недавно, один раз мне стало страшно, и то я не уверен. Я н-не знаю почему.
– Я знаю, – сказал Золтан.
– В-вот как? Интересно. Вы скажете мне?
– Какой смысл? – скривился Хагг. – Ты уже выбрал сторону.
– П-простой взгляд всегда однобок, – повторил Томас, глядя Золтану в глаза. – Чтобы увидеть к-картину целиком, в-всегда необходимо выслушать обе стороны. Г-говорите спокойно. Если всё плохо, я приму это как исповедь. В к-конце концов, я всё-таки священник.
– Что ж, – решился Золтан, – если честно, Лис хотел, чтобы я рассказал тебе всё. Надеюсь только, что здравый смысл возобладает. Я из Олтении, ты прав. Примерно десять лет тому назад я был главой секретной службы господаря. Однажды, когда я жил в Маргене, ко мне пришли трое. Один из них называл себя Лисом. Он сказался травником, и у него был меч… необычный меч. Тогда я ещё не знал, с кем меня свела судьба…
Часа Золтану едва хватило, чтобы вкратце рассказать всю историю и обрисовать то, что связывало травника Жугу и трёх «мышат» из Гаммельна, а также кем являлись эти самые «мышата». Пока он говорил, они прошли меж ратушей и старым домом Де Плессе и вышли на Смиттенэнде. По обе стороны потянулись скобяные лавки и галантерейные магазинчики. Брат Томас слушал, не перебивая, только изредка кивал, когда что-то становилось для него понятным. Он ни разу не спросил ни о чём, даже не взглянул Золтану в лицо. Самые поразительные сведения о своём прошлом и деяниях травника он принимал спокойно. Впрочем, Золтана это не обмануло: умом мальчишка понимал, что мир не делится только на чёрное и белое – не может быть такого в принципе, но воспитание, привычка, вся его система знаний о божественном и земном говорили иначе. И всё же сказывалась логика. Этот маленький монах, этот мальчик был способен мыслить беспристрастно, отсекая лишнее и оставляя единственное, даже будь оно невероятным. Ne quid nimis[99]. Братья-проповедники слишком хорошо учили своих питомцев думать.
Пока он говорил, а Томас слушал, они успели обойти полрынка и наполнить корзину всем, чем собирались, включая горку яблок, грецкие орехи и две дольки мёда в сотах. Две шальные пчелы увязались за ними и теперь ползали по крышке корзинки, Томас не стал их прогонять.
– Я могу сравнить это с болью, – говорил Хагг, когда они снова подходили к улице, на которой располагалась типография. – Боль – ужасное чувство. Но без неё нельзя жить, потому что боль даёт сигнал, когда угрожает опасность, заставляет нас быть внимательными с острым ножом и горячей сковородкой. Но, подав первый сигнал, боль превращается в нашего злейшего врага, терзая нас мучениями. То же и страх. Ты избавлен от мучений, но ничто не даёт тебе знать об опасности. Отсутствие страха ведёт к безрассудству. Жуга совершенно не думал об этом, когда забрал его у вас. Он хотел как лучше. Он мне говорил, но я не понимал. И к девушке, и к твоему детскому другу страх вернулся. Ты, похоже, избежал их участи. Может быть, твой сан хранил тебя. Не знаю, плохо это или хорошо. Но вы должны соединиться, снова оказаться вместе.
– Д-для чего?
– Не знаю, – признался Хагг. Подумал и добавил: – Может, для того, чтобы спасти этот мир.
Брат Томас задумался и не ответил.
– Скажите главное, г-герр Мисбах, – наконец произнёс он, – какой вы веры? К-католик? Протестант? А может, вы приверженец в-византийской ереси? Или вообще м-мусульманин?
– Я верю, что Господь един и милосерд, – помолчав, ответил Хагг. – О прочем я стараюсь не думать.
Они вошли. Комната была пуста. Золтан постучал по столу костяшками пальцев – никто не отозвался. Он постучал ещё, и минуты через полторы из-за занавески показался давешний старик.
– А, это вы, – узнал он. – Проходите, любезнейший. И вы, брат проповедник, проходите тоже.
– Вы прочитали книгу? – без предисловий спросил его Хагг.
– Да, прочёл, хотя не до конца. Вполне солидный труд. Я буду это печатать.
Золтан посветлел лицом.
– Прекрасно! – выдохнул он. – Я надеялся на это. Каковы условия?
– Обычные, – ответил печатник и посмотрел на тетрадь. – Мы предоставляем бумагу, станок и набираем текст. Переплетаем тоже сами. Думаю, сто книг – вполне достойное количество. Десять получите вы, остальные остаются у нас для продажи. Если хотите, можете выкупить и забрать оставшиеся экземпляры. Сейчас мы составим договор, а местный нотариус его заверит.
Томас с корзинкой, полной зелени, тишайшим образом стоял в сторонке и рассматривал корешки переплётов на полках. Хагг поймал себя на мысли, уж не выискивает ли тот запрещённые или еретические труды.
– Меня мало интересуют книги, я вполне удовлетворюсь деньгами, – несколько торопливо сказал Золтан. – Одной книги мне хватит, ещё одну я хотел бы передать автору. Итого две.
– Если это не п-покажется наглым, – вдруг вступил в разговор брат Томас, – я хотел бы п-попросить экземпляр и для меня.
– Тогда три, – решил Золтан. – Три книги меня полностью устроят.
– Как скажете, – кивнул печатник, – три так три. Заходите месяцев примерно через пять, а лучше через полгода, и вы получите свои деньги.
– Полгода? Так долго? – поразился Хагг.
– Процесс печати – хлопотное дело, – со вздохом посетовал типограф и покашлял в кулак. – Раньше, когда книги переписывали от руки, на это уходили годы, а в итоге получалась только одна копия. Заходите через полгода. Это хороший срок.
– Хорошо. Куда мне надо пройти?
Старик опять откашлялся.
– Никуда не надо. Документ составим здесь, контора нотариуса в доме напротив. Правда, есть одна формальность.
Золтан насторожился.
– Какая ещё формальность? – спросил он.
– Ваша рукопись без подписи. – Старикан повернул тетрадь, демонстрируя безликую, пустую крышку переплёта, а затем открыл первый лист, который также был девственно чист. – Аноним, – сказал он. – Конечно, можно напечатать так, но для науки лучше, если на титульном листе будет имя автора. Итак?..
Золтан на мгновение задумался, почесал подбородок и вдруг усмехнулся и поднял бровь, как человек, которому пришла в голову оригинальная идея.
– Пусть будет «Фукс»[100], – сказал он.
– Инициалы?.. – Печатник взял перо и обмакнул его в чернила.
– «Л. Фукс». Этого достаточно?
– Вполне.
Они составили два договора и скрепили их подписями и рукопожатием.
– Я рад, что не ошибся в вас, герр Руж, – сказал Золтан, пряча свой экземпляр в сумку.
– Я не Руж, я Даубманнус, – поправил его печатник. – Мишель Даубманнус. Пьер Руж – это мой компаньон, его сейчас нет. И запомните на всякий случай: «Даубманнус», а не «Даубманн». Как человек учёный я предпочитаю латинское написание. Сохраните документ.
Маркитанты подкатили в полдень или около того – две повозки с парусиновым верхом, запряжённые волами, и телега с четырьмя большими бочками, которую тащил изнурённый гнедой лошак. В отношении повозок хозяин корчмы не ошибся. Ошибся он в другом – в количестве солдат. Уж неизвестно, что было тому причиной – пресловутые «лесные братья», мародёры иль другое беспокойство на дорогах, только их сопровождали не «пара солдат», а целый взвод, чёртова дюжина, способная отбиться от серьёзного противника. Ландскнехты и рейтары в красно-жёлтых камзолах, пропылённые, с утра уже поддатые, усталые и злые, они ввалились в помещение корчмы, потребовали жратвы, вина и что-нибудь покрепче в дорожные фляжки. В корчме сразу сделалось тесно. Их капитан, валлонский фламандец, разодетый крикливо, как петух, вошёл последним, снял шляпу, отряхнул с неё меловую пыль, а в следующий миг заметил гистрионов.
– Кто такие? – с неудовольствием осведомился он, оглядывая с десяток крепких парней, а также двух детей и кукольника.
– Мы музыканты, господин хороший, – привстав, ответил за всех Рейно Моргенштерн и отвесил лёгкий поклон. Все они как раз заканчивали завтрак и лишь немного не успели разминуться с солдатнёй. Неугомонный Тойфель в этот раз почёл за благо промолчать.
– Какие ещё музыканты? – с подозрением нахмурился вояка.
– Всяческие, – уклончиво ответил Моргенштерн.
– Что вы делаете здесь? У вас есть документы?
– Странствуем. И паспорта у нас есть. Вот, извольте.
Вояка взял одной рукой протянутый им свиток, а другой – кружку с пивом и принялся изучать документ. Карл Барба наклонился к Фрицу и шепнул ему на ухо, тот поспешно закивал, взял девочку за руку и увёл её наверх; средь суеты и сутолоки их уход остался незамеченным. Поэт Йост с безразличным видом смотрел в окно, дудочник ван Хорн неприкрыто рассматривал солдат. Взгляд его синих глаз был безмятежен и глубок, вино в его кружке осталось нетронутым.