– На север!
– Ш-ш, говори тише. На север? До залива три-четыре дня по незнакомой дороге. А дальше что? Мы бы и сами туда добрались, только там нам никто не рад. У тебя там есть знакомые? Родня? Хоть кто-то есть?
– Н-нет.
– Видишь? И у Михеля там никого нет. Так куда нам идти? Кто знает?
– Я, – раздался голос от двери. – Я знаю, Кукушка.
Оба тихо вскрикнули и обернулись: они напрочь забыли, что оставили дверь неприкрытой.
В дверном проёме застыл человек. Высокий, весь одетый в чёрное. В лунном свете, лившемся в окно, девушка сумела разглядеть белые волосы и бледное лицо с красивыми тонким чертами.
Дудочник.
– Да это же ван Хорн! – выдохнул Фриц. Свеча в его руке дрожала. – Ох, господи, как же ты нас напугал! Ты что, следил за нами?
– Вы… – Ялка медленно приподнялась. – Откуда вы знаете, как меня зовут?
– Я знаю тебя. – Ван Хорн грустно улыбнулся. – Нас представляли друг другу. Я даже знаю, кто назвал тебя этим именем.
– Я не верю вам, – бесцветным голосом сказала девушка. – Почему я должна вам верить?
– Потому что мечты хоть иногда должны сбываться в этом мире.
Ялка вздрогнула, вытаращила глаза и вперилась в лицо ночного гостя.
И внезапно вспомнила, где видела эти пронзительные синие глаза, эту гриву белых волос, где слышала этот голос…
Теперь человеческий облик не мог её обмануть.
– Высокий… – прошептала она. – Ты! Но как…
Тот улыбнулся и прижал палец к губам.
– Единороги – существа, способные менять свой облик, – ответил он. – А я предвидел эту встречу. Я способен видеть будущее, правда, не так далеко, как хотелось бы.
Ялка снова опустилась на табурет. Голова её кружилась, белое лицо ван Хорна расплывалось перед глазами. Фриц непонимающе переводил взор с девушки на дудочника и обратно, но ван Хорн (хотя, наверно, правильнее было бы звать его – Айнхорн[102]) не обращал на него никакого внимания.
– Мы, наверно, всю корчму перебудили, – пробормотала Ялка. – Уходи. Сейчас все сюда сбегутся.
– Не сбегутся, будут спать, – успокоил её дудочник. – Я не так силён, как у себя в лесу, но на полчаса меня хватит. Я пришёл, чтобы отговорить тебя бежать.
– Почему?
– Наверное, ты сама уже поняла. Помнишь, я говорил, что ты поймёшь?
Дурнота накатывала всё сильнее. Ялка еле разлепила непослушные губы.
– Про что? – спросила она.
– Про травника. Про Лиса.
– Помню. Я… должна опять с ним встретиться?
– Да.
– И в этот раз… я больше не должна убегать?
– Не должна, – подтвердил ван Хорн. – Ведь ты уже поняла, что он замыслил, только боишься себе признаться. Я прав?
– Жертвоприношение, – проговорила Ялка, чувствуя, как от этого слова у неё в груди комком собирается леденящий холод, собирается и опускается ниже, к животу. – Он задумал жертвоприношение.
– Истинно так, – подтвердил ван Хорн. – Он хочет переплавить накопившуюся силу.
– И для этого решил принести меня в жертву?
– Не тебя, Кукушка. Себя.
На миг все онемели.
– Как в жертву? Зачем? – вскричал Фриц. – Ведь его уже убили один раз! Разве этого мало?
– Не гоношись, маленький человек, – мягко сказал ван Хорн, наконец соизволив снизойти до Фридриха. – Молчи. Ты ничего не понял. Убийство, смерть – это совсем другое, и Жуга прекрасно это знает. Как он может совладать с силой, если в момент, когда плотина рухнет, его уже не будет? Нет, Кукушка. Нет, нет, нет! Жертвоприношение – это всегда ритуал. Так было много раз до него, так будет и после. Люди, подобные ему, растрачивают силу попусту или копят её, чтобы в конце концов она их поглотила, стала бесконтрольной и рассеялась по миру хаосом и ненавистью. Кто знает, может, эта война лишь потому пришла во Фландрию, что Жуга решил здесь поселиться? Лишь немногим везёт, лишь немногие находят свою половину, ту, кто может создавать.
– Но Спаситель не искал! – возразила девушка.
– Возможно, потому, что у него она была, – возразил высокий. – Не лезь в такие дебри, просто поверь: так было уже не раз. Старый мир умирает, Кукушка. И тебе – именно тебе – предстоит сотворить новый.
Ялка сложила руки на коленях – и вдруг на неё напал беспричинный смех. Она хихикала, тряслась и ничего не могла с собой поделать, смеялась и плакала. Слёзы чертили дорожки по её щекам.
– Так, значит… – сквозь смех выдавила она, – значит… он нарочно метит на костёр! Нарочно дразнит монахов, нарочно собирает нас всех в одном месте… О боже мой… о боже… Какая же я дура…
– Он не метит на костёр, Кукушка, – поправил её ван Хорн. – Нет создания, которое хотело бы для себя подобной участи. Просто у него нет другого выхода.
– И что будет? Ты хочешь, чтобы я стояла и смотрела, как его будут убивать? Да я никогда не решусь на такое!
– Ты уже решилась. Следуй за ним. Музыканты двигаются в Лейден? Травник тоже будет там! Иди за ними. Выждите, когда они уйдут, и выходите следом. Это будет тяжёлый путь, но ты справишься. Я верю в тебя.
Смех прекратился так же внезапно, как начался. Девушка сидела, судорожно всхлипывая и дрожа, и вытирала слёзы рукавом. Фриц в полном ошеломлении переводил взгляд с неё на ван Хорна и обратно.
– Высокий? – растерянно проговорил он. – А… э…
И он умолк.
– Если веришь, почему не сказал мне раньше? – прошептала Ялка. – Почему ты не сказал мне этого тогда, в лесу?
Ван Хорн отвёл глаза и начал теребить заколку на берете.
– Я не мог, – признался он.
– Но почему? Почему?
– Ты бы уничтожила этот мир. А новый создавать не стала. Это был бы конец. Теперь ты так не думаешь, ты снова стала верить в будущее, снова начала любить и ненавидеть. А значит, будущее появилось и у нас.
Ялка помолчала, собираясь с силами. Слишком много обрушилось на неё в последние месяцы и дни.
– А это, – она повела рукой, – всё, что вокруг… чем оно станет? У него есть будущее? Во что мы превратимся, если… если я сделаю это?
– Откуда мне знать? – Ван Хорн опять пожал плечами. – Может, в чей-то сон? В воспоминание? В старую картину? Или вовсе не изменится? А может, кто-нибудь когда-нибудь напишет о нас книгу. Нам не дано предугадать, чем слово наше отзовётся. В тот миг, когда решится всё, мой мир закончится. Оставишь ли ты место для меня в том, новом мире? То мне неведомо.
Девушка вздрогнула.
– Это невозможно, – прошептала она. – Я не справлюсь. Не смогу. Я даже не представляю, как это можно сделать!
Дудочник кивнул:
– Не только ты – никто не представляет. Но я знаю, ты справишься. А сейчас, – он посмотрел на девушку, на Фрица, словно колебался, говорить ему дальше или нет, и решил не говорить, – ложитесь спать. Вам потребуется много сил.
– А я-то при чём? – воскликнул Фриц. – Что я могу сделать?
Ван Хорн, который уже уходил, остановился на пороге и оглянулся на него через плечо.
– Хотел бы я, чтобы ты был ни при чём, – проговорил он. – Ищите третьего, мышата. Ищите третьего.
Он шагнул вперёд и растаял в ночной темноте.
Больше в этой занесённой песками корчме его не видели.
Фриц поставил свечу на стол, сам сел рядом и достал из-за пазухи кожаный мешочек.
– Пожалуй, я брошу руны, – сказал он.
Однако не успел он развязать узел, как в коридоре послышалось шлёпанье маленьких ног, и на пороге комнаты возникла заспанная Октавия.
– Ой, здрасьте, – растерянно сказала она, завидев Ялку. – А что это вы здесь делаете?
Проснулся Жуга от того, что его били по щекам. Не сильно, но чувствительно. Он замычал, попытался заслониться, потом всё-таки открыл глаза.
Перед ним стоял Рутгер.
– Очнулся? – ворчливо спросил он. – Вставай. Вставай, вставай. Ты сам просил, чтобы тебя будили, если ты уснёшь.
Жуга опустил ноги на пол и сел. Потёр лицо. Голова была тяжёлая и гулкая.
– Яд и пламя, всё-таки уснул, – проговорил он. – Чёрт… Сам не понимаю.
– Чего тут понимать! – Наёмник обошёл вокруг кресла, приподнял одну пустую бутылку, другую и многозначительно взглянул на травника. Тот покраснел и отвёл взгляд.
– Я не про это, – сказал он. – Это-то само собой. Я про девочку. Почему она меня не разбудила?
– Думаю, она просто уснула раньше.
Оба посмотрели на пол, где на коврике перед камином, завернувшись в одеяло, спала Сусанна. Не самая мягкая постель, но девочка, видно, преизрядно утомилась. Жуга рассеянно поскрёб в затылке.
– Может быть, – признал он.
– Хорошо, что я не пью, – сказал Рутгер. – Где моя одежда?
Травник только сейчас обратил внимание, что Рутгер совершенно гол, только на шее висит нож.
– В мешке. Он внизу, на кухне, у плиты; всё там.
– Хорошо, хоть не на улице.
Огонь в камине давно погас, даже угли успели остыть. В щель между шторами бил солнечный свет, в воздухе плясали пылинки. Утро явно было в самом разгаре. Снаружи доносились отдалённые голоса прохожих, лай собак, крики разносчиков и грохот колёс по булыжной мостовой. Под крышей ворковали голуби. Стараясь не шуметь, оба спустились на кухню, где по очереди посетили нужник, после чего Рутгер наконец оделся, а Жуга долго плескался над большой бадьёй, проигнорировав рукомойник. Когда он обернулся, мокрый и взъерошенный, Рутгер стоял у окна, комкая в руках рубашку Зерги. Ноздри его раздувались, взор был направлен в никуда, он будто прислушивался, в общем, целиком ушёл в себя. Травнику пришлось дважды его окликнуть, прежде чем тот вздрогнул и вернулся к реальности.
– Ты что, чувствуешь её на расстоянии? – поинтересовался травник. Рутгер кивнул. – Где она сейчас?
– Не знаю. – Наёмник неловко скомкал рубашку и запихал её в мешок. Зачем-то вытер руки. – Где-то там. – Он указал в сторону востока и отвернулся.
– Далеко? – спросил Жуга.
– Недалеко, – ответил тот и уточнил: – Для ястреба – недалеко.
– Что она задумала?