Зерги огляделась, потом наклонилась в седле и картинно поманила его пальцем. Рутгер, как лунатик, против воли подался к ней и выставил ухо.
— Потому, что у тебя его глаза. Такой же взгляд. Вы с ним слеплены из одного теста. Оба одиночки. Оба поступаете по-своему. И оба — дураки. Но только ты не лис, нет... — Она с усмешкой покачала пальцем и наставила его на Рутгера. — Ты — волк, которому в тот вечер прищемили хвост. Давай, скажи всё Андерсону. Думаешь, я не спрашивала, кто из них двоих достоин смерти? Подсказать ответ? Молчишь, брат молочный... Вот и молчи. Может, за умного сойдёшь... Хей! Хайя!
Она приподнялась на стременах, рукой огрела скакуна по крупу, тот привычно перешёл в галоп и через несколько мгновений скрылся за поворотом, унося свою хозяйку.
Рутгер остался один. Голубые глаза его неотрывно смотрели вслед исчезнувшей спутнице.
— Чёрт бы побрал этих женщин... — в сердцах пробормотал он, стянул с головы шляпу и вытер ею лицо, блестевшее от пота. Нахлобучил обратно. — Нет, но какая девка! И какая стерва...
— Кукушка!
Полуголос, полушёпот — отзвук в тишине... Ялка оторвала от подушки голову. Прислушалась. За четырёхугольником окна маячил серпик молодого месяца. В больничной келье было от него едва светло, но даже этого хватало, чтоб увидеть, что она пуста. Стул, стол, на нём свеча в подсвечнике, большая, совершенно неподъёмная кровать и таз для умывания. Дверь заперта снаружи. Ялка улеглась обратно, попыталась успокоиться. Голос, воскресивший в памяти полузабытое прозвание, наверняка послышался ей. Так бывает, если засыпаешь, иногда вдруг слышишь голоса. Будто кто-то в голове раскрыл сундук и перетряхивает сны — ещё не выбрал, что надеть, но пыль уже летит. Пыль, нитки, перья, клочья шерсти... То вдруг мама позовёт, или подруга, или кто-то незнакомый, скажет слово в самое ухо и умолкнет, а ты вскидываешься, с удивлением вертишь головой: откуда? Никого...
«Это моё прошлое зовёт меня», — подумала она и закрыла глаза.
Лежать было удобно. Обычно монахи спали на жёстких постелях, набитых гороховой соломкой, но в больничных тюфяках мягко шуршала морская трава. О ней заботились и дали одеяло. Ей даже дали простыни и раз в неделю их меняли. Ялка вздохнула и повернулась на другой бок.
— Кукушка! Да проснись же!
Теперь уже было не до шуток. Девушка села и завертела головой.
— Кто здесь? — осторожно спросила она.
— Это я! Я, Карел!
— Ты где?
— Здесь. — Стук в стекло заставил Ялку обернуться. — Подойди к окошку.
Ялка завернулась в одеяло, на цыпочках подобралась к окну и различила тёмный силуэт щекастой головы.
— Ты?!
— Я, — сказала голова и расплылась в улыбке. — У тебя там никого нет? Можно войти? Эта штука открывается?
— Что? Э... подожди, я сейчас...
Она отступила в глубь комнаты, торопливо нырнула в юбку, завязала узел и зашарила по раме в поисках щеколды. На замок окно не запиралось. Видимо, высота, на которой оно находилось, плюс беременность девчонки служили гарантией, что та не убежит. Наконец холодное олово двух шпингалетов поддалось, и створка с лёгким скрипом распахнулась. В комнату потёк холодный воздух, из-под двери потянуло табаком. Ялка запереступала, запахнула одеяло поплотней. Карел хекнул, хакнул, втиснулся в проём и через миг уже сидел на подоконнике, свесив в келью короткие ножки. С тех пор как Ялка видела его в последний раз, он стал ещё неряшливей, хотя, казалось бы, куда уже. Плащ изорвался, штаны залоснились, полосатые носки просвечивали дырами (башмаков на Кареле не было). Только куртка была новая — Ялка её раньше у Карела не видела.
— Уф! Здравствуй, — объявил он. Наконец-то я тебя нашёл. Холодновато там, снаружи,
И спрыгнул на пол. Ялка притворила окно, чтобы не дуло, напоследок выглянув наружу. Ни верёвки, ни лестницы не было.
— Как ты сюда попал?
— По воздуху, — мотнул он головой. — Я всегда всюду попадаю по воздуху. Гей гоп — и я где надо. — Он прошёлся по келье, трогая руками мебель и стены. Шаг его был на удивление легок и почти не отдавался в тишине. — Вот, значит, где они тебя держат... Как ты тут?
— Я? Ничего... — Она уселась на кровать, — Как видишь,
— А эти?.. — Он кивнул на дверь.
— Пока не трогают. Допрашивали один раз, и всё.
— Не били? (Ялка помотала головой.) Надеешься, они на этом остановятся?
— Не знаю. А что там теперь... у вас?
— В лесу? Да ничего хорошего, — хмыкнул Карел, — Дом сожгли, норы разорили, все расползлись по углам. Всё хреново. Сейчас туда нагнали крестьян, вырубают старые деревья. Мы немножко пошумели в городе, наподдавали стукачам, но это так, для куражу, не обращай внимания — сейчас важнее ты. М-да. — Он выглянул в окно. — Высоковато, а то б мы тебя попробовали вытащить,
— Мы? — вскинулась она. — Кто это «мы»? Кто тебя послал?
— Сама догадаешься или сказать? Моих приятелей ты знаешь.
Ялка помолчала.
— Даже если я спущусь, что с того? — с горечью проговорила она. — Окно — во двор, ворота заперты. Ночью сторож обходит, привратники... Не со стен же мне прыгать. От бернардинцев не сбегают. Да и куда мне бежать... такой...
— Нашлось бы куда. Вопрос стоит — как. Можно, к примеру, попробовать... хотя нет, это не получится. Вот если б тебя держали где-нибудь внизу...
— А что внизу?
— Да так, ничего.
— Тогда зачем ты спрашиваешь? — Она вдруг почувствовала себя такой усталой, словно целый день пела или плясала. — Нету в этом никакого толка. Они будут держать меня здесь, сколько захотят, потом отвезут ещё куда-нибудь, потом... Потом придёт Лора рожать, если только меня раньше не сожгут. А потом все равно сожгут. Допросят и сожгут. Хотя мне уже всё равно...
Она махнула рукой и умолкла.
— Ну-ну, выше нос, Кукушка! — укоризненно сказал ей Карел, задом заскочил на стол и поболтал ногами. — Я ж сюда не просто так пришёл. Хотел бы просто так, не стал бы заходить — к чему дразнить? Мы вытащим тебя, дай только срок.
— Зачем?
— А что ж нам, тут тебя оставить? — Карел подмигнул. — Жаль только, ты в монастыре. — Он посмотрел вокруг. — Здесь много сильных, стены и земля намолены, наше колдовство тут не сработает, а если и получится, сработает неправильно. Но подожди недели три-четыре, и эти испанцы со своими картами и водкой всё здесь расшатают. Вот тогда мы придём и тебе поможем. Продержись.
— Три-четыре недели. — Ялка с сомнением покачала головой. — Это почти месяц. Я не смогу тогда уже нормально ходить. У меня будет вот такой живот. — Она показала руками. — К тому же я не знаю, выживу ли, нет: я слышала, уже послали в город за палачом.
— Когда? — вскинулся Карел.
— Тише! Нас могут услышать... — Ялка с испугом стрельнула глазами на дверь. Уже с неделю как. Я стараюсь не думать.
— Ух. Это меняет дело. — Карел спрыгнул, заложил руки за спину и заходил по комнате кругами. — Спокойствие, только спокойствие... Мы что-нибудь придумаем...
Ялка с удивлением наблюдала, как маленький карикатурный человечек, уйдя с головой в свои мысли, с каждым шагом подпрыгивает всё выше. Наконец он сам не заметил, как совсем поднялся над полом и зашагал по воздуху. Девушка смотрела на него округлившимися глазами, а когда изумлённо охнула, тот спохватился, замахал руками и поспешно опустился на пол, где и сел на табуретку, крепко за нее ухватившись.
— Ты что... летаешь? — растерянно пролепетала Ялка. — Кто ты, Карел?
— А? Нет, не летаю, — мрачно отозвался он. — Так... подпрыгиваю.
— От чего?
— От земли, — отмахнулся он, — Это долгая история.
— Расскажешь?
— Что, прямо сейчас? Гм, что тут слушать... Видишь? — Он поворотился вокруг себя.
— Чего? — не понимая, заморгала Ялка.
— Ну, я... ну, это... — Тут он в первый раз на её памяти слегка смутился. — Это я сейчас красивый и в меру упитанный, а тогда я был... немного полноват. Не то чтоб это меня беспокоило, а так... неудобно порой. Хотел избавиться не получилось. Но как-то я услышал, что у травника, у Лиса, есть особый порошок, который убавляет вес. Мне Зухёль рассказал. Лис сотворил сколько-то грамм этого порошка и забросил на полку, где у него валяются всякие ненужные и неудавшиеся вещи, — ты видела. Я попросил дать мне немного, он — ни в какую. И тогда я... ну, я...
— Ты его украл, — помогла ему закончить Ялка.
Карел вспыхнул.
— Не «украл», а «позаимствовал», — обиженно поправил он. — Любите вы, бабы, всё переворачивать с ног на голову... Что ему, порошка, что ли, жалко? Там была целая аптекарская склянка. Я высыпал немного на язык и сразу почувствовал себя легче.
— И как оно на вкус? — Несмотря на её положение и место, где она находилась, Ялку уже вдоль и поперёк корёжило от смеха.
— Превосходно! — признал Карел. Лучшее в мире лекарство из тех, что я пробовал, если не считать лесного мёда пополам с орехами. Но не в этом дело. Как я уже говорил, порошка было много. Ну я и съел ещё чуть-чуть, потом ещё, потом... В общем, я слопал всю банку. Ага. Уж очень вкусный оказался порошочек, приторный такой. «Эльфийская пыльца», как мне потом сказали. Ею надо было сверху посыпаться, а не есть. Ну а потом... ну, вот.
— И?.. Надолго ты так теперь?
— Я не знаю. Лис мне сказал, что не нашёл лекарства против этого, потому и не велел его никому принимать. Ох, он тогда ругался! Две недели со мной не разговаривал.
— Представляю себе! А не тяжело тебе летать?
— Мне — ни капельки, — важно произнёс Карел. — Я лучший летун в мире, могу держаться в воздухе сколько угодно, и голова не кружится. Только в сильный ветер неприятно — руками махать устаёшь. Но я не советовал бы увальням, похожим на мешок с сеном, пытаться мне подражать.
— Так что ж, ты, выходит, ничего не весишь? Карел почесал затылок.
— Ну, наверно, сколько-то я вешу — признал он, — а иначе бы давно уж в небо улетел, одежда, башмаки... Обычно у меня под стельками лежит свинец. Сначала было неудобно, а потом я привык. Придумать бы ещё такую штуку, чтобы двигаться, куда захочешь. А то как-то раз я попробовал запрячь гуся, так он, тупая скотина, летит только туда, куда надо ему, а не мне, да ещё клюётся. Гусиная матушка обещала весной подыскать мне покладистого, да где уж теперь... — Тут он смутился, огляделся, наклонился к девушке и понизил голос: А самое плохое: вдруг, я думаю, вся эта штука к моим детям пере