И правда, вскоре Мартина вместе с Патриком Бернатом уже стояли перед моей дверью.
— Можно к тебе? — спросила Мартина. — Мы тут замышляем диверсию против тебя!
Они меня заинтриговали. Оказалось, в хоре опять нехватка мужских голосов, особенно теноров, а кантата «Carmina Burana» производит впечатление только при мощном многоголосии. Вот Мартина и вспомнила, что Патрик несколько десятков лет тому назад был звездой школьного хора, и было бы круто, если бы он снова занялся хорошим делом и…
Бернат не дал ей договорить:
— Мартина меня переоценивает. Я ведь даже ноты читать не могу! Робким маленьким мальчиком я когда-то пел в хоре. Но прошло столько лет…
Тут уже я перебила его:
— Если есть желание петь и если к музыке нет никаких противопоказаний, то я не вижу проблем. Мне это всегда доставляло удовольствие, хотя поначалу я тоже ни о чем понятия не имела.
Мартина ухмыльнулась.
— Вот ты и выдала себя, Аня! Кстати, Патрик уже почти дал себя уломать. Он хочет прийти попробовать, но только при одном условии: если ты тоже пойдешь петь с нами!
Тут я покраснела. Неужели и правда я вдруг пошла нарасхват? И хотя я сохраняла сдержанность и уверяла, что должна как следует об этом подумать, но на самом деле была сама не своя от радости.
В моей просторной кровати мне и без того хорошо спится, но на сей раз градус удовольствия даже повысился: во сне я разливалась колоратурами, что твоя Царица Ночи.
В понедельник вечером мы поехали с Бернатом на репетицию на его огромной машине.
— А у вас что, тот самый столь требующийся тенор? — спросила я.
— Да где там, самый заурядный баритон, — сказал Бернат и признался, что опасается, что его переквалифицируют в неумелого тенора и предъявят завышенные требования. — Мартина сказала правду, — продолжил он. — В детстве мне нравилось петь в хоре, и однажды я даже запевал. И в студенчестве тоже всегда был готов поддержать, когда начинали петь. Но потом, когда я познакомился со своей будущей женой, с пением пришлось покончить. Рядом с обученной примадонной, которая превосходно поет с листа, кажешься себе убогим дилетантом.
— Если владеешь каким-нибудь музыкальным инструментом, чтение нот, разумеется, дает известное преимущество, — сказала я. — В детстве я начинала обучаться игре на блок-флейте, но лет в одиннадцать мамино избыточное честолюбие отбило у меня всякую охоту к ней, а вообще-то жаль.
— Мануэль, к сожалению, тоже отказался заниматься, а ведь у нас как-никак рояль. Время от времени они с Юлианом бренчат на нем, но звучит это варварски.
Когда мы вошли в зал для репетиций, большинство уже сидело на своих местах, но при нашем появлении все встали и захлопали. Не знаю, были ли это почести долгожданному тенору, или аплодисменты относились к возвращению блудной дщери.
Вскоре после этого мы начали с хоровой композиции «О Fortuna!», и я внушала себе, что отныне богиня счастья изольет на меня свой рог изобилия.
Как это было заведено и раньше, большинство хористов после репетиции отправились к грекам, и на сей раз мы с Бернатом примкнули к большинству. Выпивали, рассказывали, шутили, смеялись. Спорили о приспособленческой позиции Карла Орфа в Третьем рейхе и об эротическом тексте «Carmina Burana».
Мы сидели за двумя длинными столами — отдельно молодежь и отдельно старшие хористы. Большинство были друг с другом на «ты», и после трех стаканчиков рецины я уже больше не говорила «господин Бернат», а называла моего квартирного хозяина «Патрик».
По дороге домой мы с Патриком пели во все горло, нещадно фальшивя и совершенно распустив удила, и хорошо, что руководитель хора не мог нас слышать. Мы попытались спеть «Раз ку-ку, два ку-ку, сидит кукушка на суку», но смогли вспомнить только первый куплет.
— Эта песня хранит в себе глубоко запрятанную психологическую тайну, — уверял Патрик. — Отец кукушонка — несомненно, осел!
— Ты что-то путаешь, — возразила я. — Это совсем из другой песни!
Когда мы выходили из машины, мне смутно почудилось в темном окне лицо Фавна. Была полночь.
Я не могла заснуть, потому что в голове у меня вертелась тысяча вопросов, приправленных алкогольными парами. Как отреагирует Мануэль на то, что его учительница за одну ночь перешла с его почтенным отцом на «ты»? Не придет ли мальчику в голову и самому называть меня с этих пор «Аня»? В мои школьные времена некоторые учителя позволяли обращаться к ним по имени, но теперь такое сокращение дистанции не приветствуется, и вообще много говорят о разрушительных последствиях педагогики 1968-го. Не слишком ли я консервативна и труслива, если вообще задумываюсь об этом? Формальное обращение — вовсе не гарантия уважения, на которое рассчитываешь со стороны учеников, и наоборот. Как бы то ни было, а я уже заранее предвкушаю следующий репетиционный понедельник.
То и дело я ловлю себя на том, что стараюсь подсмотреть за привычками Патрика, потому что хочу как можно чаще с ним встречаться — случайно, разумеется. Когда живешь в одном доме, это нетрудно, вопрос в том, насколько моему квартирному хозяину вообще приятно сталкиваться со мной на лестнице? Стремится ли он сам попадаться мне на глаза? Выспрашивает ли у сына, как ему мои уроки? В последнее время я прилагаю особые усилия к урокам родного языка и пытаюсь заинтересовать свой класс оригинальностью, разнообразием и интеллектом. Лишь в самых вынужденных случаях я прибегаю — точно укротитель львов — к плетке. Надо, чтобы Мануэль мог рассказать отцу, что я лучшая учительница родного языка из всех, что существуют на свете.
Как-то раз я вернулась из школы домой и услышала, что с первого этажа доносится мелодия, которая наверняка не могла входить в число музыкальных предпочтений Мануэля. Я напряженно прислушалась. К счастью, это была не опера, и певица была отнюдь не жена Патрика, то был всего лишь диск с балладами Карла Леве. Мой папа имел привычку затянуть «Принц Евгений», едва выпьет лишнего. Я меланхолически навострила уши и растрогалась, услышав, что Патрик то и дело подпевает.
— Хей, ураганом пронеслось над лагерем турецким, — заливался мой квартирный хозяин.
Я вспомнила моего чудесного отца, и слезы навернулись мне на глаза. Возможно, именно в этот момент я и влюбилась в Патрика Берната.
11
Про осенние каникулы можно забыть, такие они короткие в нашей стране. Патрик и Мануэль позволили себе небольшую поездку в Лондон. Если бы пригласили и меня, я была бы рада. Когда они вернулись, мы втроем провернули большую садовую акцию, сгребли все листья и разожгли нелегальный костерок. Отношения с Патриком хотя и становятся от репетиции к репетиции все сердечнее и теплее, но любовниками мы не стали. И это еще вопрос, стоит ли мне ввязываться в отношения с женатым человеком. То, что мы живем под одной крышей, могло бы способствовать возникновению любовного приключения, но в случае разрыва отношений мне пришлось бы, наверно, снова съезжать с квартиры.
После трудового дня в саду в конце осенних каникул Патрик впервые пригласил меня поужинать с ними. Морковка была собственного урожая. Патрик еще накануне приготовил густой суп-рагу, его требовалось только разогреть, и вот он уже дымился на столе и оказался очень вкусным. После крема на красном вине, поданного на десерт, я воспользовалась туалетом моего хозяина и не упустила случая бросить беглый взгляд в его спальню. То, что интересовало меня больше всего, я увидела сразу: большая двуспальная кровать, совсем как у меня.
Как бы то ни было, а судоку занимают меня теперь лишь изредка, гораздо больше внимания я уделяю совету мамы: трачу деньги и время на свою внешность. Мануэль сразу заметил это и сделал мне комплимент. Хотя прическу я оставила прежнюю, зато купила два пуловера — зеленый и лиловый, — две пары брюк и темнофиолетовые сапоги. И не только судоку стали мне безразличнее, но и Биргит с Гернотом постепенно отступили в моих мыслях на второй план.
И тем не менее я то и дело натыкаюсь на прошлое. Например, недавно я встретила мою бывшую уборщицу, которая сразу ринулась ко мне, чтобы высказать мне свои сожаления в связи с разводом. Мол, раньше уборка дома в Постгассе была для нее куда проще, потому что я регулярно поддерживала порядок.
Что ж, неужели мой муж еще не завел себе постоянную подругу, которая следила бы за чистотой, спросила я и тут же устыдилась своего необдуманного вопроса.
— Откуда мне знать? — обиженно заметила госпожа Майзинг. — Я никогда не лезу в чужие дела!
— Я это хорошо помню, — двулично заверила я ее. — И ни в коем случае не призываю вас наушничать! Но иногда, быть может, в посудомойке стоит второй столовый прибор от завтрака, используется вторая кровать или в ванной висит второе полотенце — мелочи, на которые натыкаешься невольно, когда о шпионаже и вынюхивании и речи быть не может…
— Иногда господин Рейнольд принимает гостей, — чопорно ответила она. — А вы разве нет?
Да, прощание у нас — в отличие от сердечного приветствия — получилось весьма прохладным. А ведь я было уже подумывала о том, чтобы нанять госпожу Мейзинг и для уборки в моей новой квартире. Определенно она знает больше, чем хочет показать, просто не хочет портить отношения со своим работодателем.
При виде Биргит мне неизменно приходит в голову, что оплодотворение мог произвести не ее законный муж, а Гернот. Между тем в последнее время она привлекает к себе заботливое и предупредительное внимание наших коллег, поскольку выросший живот уже не скроешь. На курительный балкон она больше не выходит, отказавшись от этой вредной привычки. Но я часто вижу, как она кудахчет с беременной учительницей музыки, у которой уже есть дети. Вид сразу двух тел в благословенном положении — это настоящее испытание для меня, и я бегу от них подальше.
Недавно Патрик заметил — немного шутливо, но и не без гордости, — что его сын вступил в пору жениховства и нашел себе невесту. Мануэль не так часто ездит со мной в школу, поскольку наши расписания почти не совпадают. Только по четвергам он дважды — утром и среди дня — устало вытягивается на пассажирском сиденье и понемногу сообщает мне о деталях жизни своей семьи.