Выйдя на улицу, она еще раз бросила взгляд на большие окна квартиры Бауэров. Это больше не дом, а тюрьма.
«Закрыто» – гласила табличка на выкрашенной в черный цвет двери. Рикард Бауэр осторожно подергал за дверную ручку, прежде чем достать из кармана ключ. Переступив порог, первым делом осмотрелся. Собственно, он ни от кого не прятался. Важно было само ощущение того, что ты вне поля видимости. Поэтому Рикард хотел, чтобы ни одна живая душа не знала о его местонахождении.
Было странно находиться в клубе «Бланш», когда он закрыт. Обычно Рикард приходил сюда, только когда были люди. Теперь же помещение пустовало и при беспощадном дневном свете выглядело довольно убогим. Потертости, пятнышки грязи – всё на виду.
Но Рикард не мог бы найти себе сейчас лучшего места. Он устал стоять под лучами софитов, безжалостно обнажавших неприглядные тайны его семьи. Больше показывать как будто нечего. Как и терять. Тильда одна в квартире и даже не знает, что Рикард вернулся в Стокгольм. Она звонила ему бесчисленное количество раз, но он не отвечал. Эта глава его жизни закрыта.
Он был тем, кем был, но теперь он другой.
Рикард вошел в скромно обставленный кабинет, который Уле и Хеннинг делили с Луизой, и огляделся. Ничего не тронуто, словно хозяева вышли и оставили всё как есть. Собственно, это и произошло – с той только поправкой, что никто из них не вернется. «Бланш» никогда больше не откроется. И этот кабинет будет пустовать, потому что маски раз и навсегда сорваны.
Рикард захватил диванные подушки в соседней комнате, соорудил из них матрас в углу. Подлокотник и плед послужат подушкой под голову и одеялом. Рикард осторожно опустился в импровизированную «постель». Он бесконечно устал, но, стоило закрыть глаза, видел Петера и мальчиков. Мертвыми и живыми. Рикард не знал, что хуже.
«Потраченная впустую жизнь – тяжкое бремя», – рассуждал он. Несколько дней в полицейском участке заставили его по-новому взглянуть на себя. И то, что он увидел, повергло его в стыд. Без дорогих побрякушек – часов, машин, – без расточительных путешествий по миру он был никем. Он ничего не умел и не владел ничем, что принадлежало бы ему как приобретенное на его средства или им созданное. Он всегда все получал даром и, как следствие, ничему не знал цены.
В полицейском участке Рикард обнаружил, что не скучает ни по приятелям, с которыми коротал вечера на Ибице, ни по итальянской обуви ручной работы, ни по изысканным ресторанным ужинам, ни по походам с Тильдой по магазинам. Он даже не вспоминал об этом. Зато тосковал по Максу и Вильяму, по счастливому лицу Петера, когда тот смотрел на сыновей, по лодочным прогулкам возле Шелерё с солеными солнечными брызгами, и ночным крикам чаек. По тысяче и тысяче вещей, не имеющих никакого отношения ни к деньгам, ни к роскоши.
Рано или поздно придется заняться своей жизнью всерьез. Больше всего Рикарда пугало то, что он точно знал, чего не хочет, имея при этом весьма слабое представление о том, что ему нужно. Мужчина среднего возраста, он так и не понял, кто он такой на самом деле, и вокруг не осталось никого, кто мог бы помочь разобраться с этим. Прежняя жизнь лежала в руинах.
Единственное, что Рикард знал наверняка, это то, что он отдал бы все, чтобы провести хотя бы минуту с Петером и племянниками. Еще одну минуту, лежа на животе на камне, с кусочком наживки на крабовом крючке. Чтобы возбужденный смех Вильяма и Макса бил в уши, пока удочка медленно поднимается, покрытая маленькими крабами. Будь Рикард королем, он отказался бы от королевства за один только миг такой жизни.
Мужчинам в семье Бауэр не разрешалось лить слезы, но сегодня вечером Рикард наплакался вдоволь, пока не уснул.
– Бертиль! – позвала Рита из ванной.
Мельберг уронил деревянную ложку, которой помешивал в кастрюле с мясом, и поспешил к ней. Эрнст за ним.
– Что такое? Тебе плохо? Больно?
Она протянула ему полную горсть волос:
– Началось.
Рита держалась, но, как только Бертиль прижал ее к себе, разразилась рыданиями. Это были первые ее слезы с того момента, как доктор объявил диагноз.
– Выпусти это, – Бертиль похлопывал ее по спине. – Не держи в себе, тебе станет легче.
Когда Рита отстранилась, рубашка Мельберга была мокрой до живота.
– Прости.
Он смотрел на жену и не чувствовал ничего, кроме любви, за которой просто не оставалось места страху.
– Не извиняйся, – сказал Бертиль. – Просто это глупо. Я знаю, ты хочешь казаться сильной, но тебе совсем необязательно играть героиню передо мной.
– Ты прав, но мои волосы…
Снова хлынули слезы, и Мельберг вытер жене щеки. Потом открыл шкафчик в ванной, достал бритву и встал за спиной Риты напротив зеркала.
– Ты знаешь, что я всегда считал Деми Мур в «Солдате Джейн» самой сексуальной из женщин, когда-либо надевавших ботинки?
– Не помню, чтобы ты когда-нибудь говорил об этом, – рассмеялась сквозь слезы Рита.
– Говорил, и много раз. Вот видишь, ты меня не слушаешь…
Рита покачала головой и еще раз вытерла щеки.
– Вот я и думаю, почему бы тебе не оказать услугу старому Бертилю и хоть чуточку не приблизиться к этому любимому им образу? В отношениях нужно не только брать, но и давать. Но хочу предупредить: если я стану не в меру горяч, тебе с этим жить.
– Бертиль!..
Рита хлопнула его по плечу, рассмеялась и перестала плакать. Потом посмотрелась в зеркало. На левом виске, где выпал пучок волос, белела залысина.
– Так или иначе, это произойдет, – сказала она. – Давай сделаем это сами и сразу.
Бертиль осторожно провел бритвой в направлении от лба к затылку. Темные пряди упали на пол. Нижняя губа Риты задрожала, но слез больше не было.
Когда все было кончено, Бертиль долго обнимал жену и целовал ее в бритую голову. Потом опять включил бритву и поднес к своей голове.
– Что ты делаешь? – испугалась Рита.
– Думаешь, ты единственная в этой семье хочешь быть сексуальной?
– Ты сумасшедший, – она широко улыбнулась.
Через несколько минут Бертиль стоял рядом с ней такой же лысый. Они прижались друг к другу щека к щеке.
– Два сексуальных придурка…
Рита пристально посмотрела на мужа в зеркало, затем повернулась к нему, положила ладони на лысую макушку и, пригнув его к себе, поцеловала в губы.
– Я люблю тебя, Бертиль Мельберг. Помни об этом.
Бертиль ответил на поцелуй. Он будет помнить каждое мгновение, проведенное с Ритой.
Визит к Биргитте Эрика отложила напоследок. Попрощавшись с Элизабет и Хеннингом, она навестила бывшего соседа Лолы Оке и Юхана Ханссона в его удивительной квартире. Все оплакивали судьбу Лолы. Но визит к Биргитте означал нечто особенное.
Эрика не знала, насколько тщательно пожилая дама следит за новостями, и подумывала, не позвонить ли ей сначала, чтобы хоть немного подготовить. Но в конце концов решила высказать Биргитте все прямо в глаза.
Иисус смотрел на Эрику со всех стен, шкафов и полок. Эрика держала в руках коробку с фотографиями, которую ей одолжила Биргитта. Каждый снимок был отсканирован и сохранен в компьютере.
– Не знаю, слышали ли вы… – начала Эрика. – Вы следите за новостями?
Биргитта покачала головой.
– Нет-нет. Все новости, которые мне нужны, есть в Библии. Я впадаю в депрессию, когда слышу по телевизору о войне, голоде и страданиях людей.
– Так вы ничего не знаете? – Эрика нервно отряхнула брючину.
На какое-то мгновение она испугалась, что это ей придется рассказать историю, которая в глазах Биргитты вполне может выглядеть неправдоподобной.
– Я знаю, что случилось с Лолой и Пютте.
– О боже мой… – Биргитта схватилась за горло. – Тогда мне, наверное, нужно сесть, прежде чем вы начнете рассказывать. Я только посмотрю, всё ли в порядке с Виктором. Он учит цифры. Такой талантливый мальчик!
Биргитта исчезла на кухне, но быстро вернулась.
– С ним всё в порядке, можете начинать.
– Это длинная история, и вы ее услышите. Но мне хотелось бы начать с главного: дочь Моники, ваша внучка, жива.
Биргитта вскрикнула:
– Нет-нет… этого не может быть!
Эрика накрыла ее руку своей и рассказала все по порядку. Пока она говорила, по щекам Биргитты текли слезы.
– Бедная моя, маленькая Пютте… Как ей пришлось тяжело. Конечно, это не оправдывает того, что она сделала. Ей придется держать ответ перед Господом…
– Луиза симпатична мне во многих отношениях, – подхватила Эрика. – Она была ребенком, когда у нее отняли всё. Думаю, Луиза была бы рада, если б вы нашли в себе силы с ней связаться. Может, даже навестили бы ее. Как бы ни противоречило вашей вере то, что она сделала.
– Я верю в искупление, – тихо сказала Биргитта. – Если Иисус смог простить Иуду, который предал его за тридцать сребреников, то и я найду в себе силы не держать зла на девочку Моники.
Эрика похлопала старушку по руке, и некоторое время обе молчали. Повисшая тишина ощущалась как исцеляющая – Эрика сама не знала почему. Она потеряла счет времени, заблудившись в своих мыслях. А потом спросила, повернувшись к Биргитте:
– Могу я помочь Виктору с математикой?
– Да, конечно, – Биргитта вытерла мокрые щеки. – Последние несколько дней он часто говорил о вас. Идите, Виктор будет рад.
– Спасибо, – Эрика вышла на кухню.
Виктор просиял, увидев ее:
– Привет! Не помню только, как тебя зовут…
– Меня зовут Эрика. Можно сесть рядом с тобой? Говорят, ты силен в математике. А у меня с ней вечные проблемы…
– Я прекрасно разбираюсь в математике, – с готовностью отвечал Виктор и подвинул свой стул поближе к Эрике. – Вот, смотри… Это восьмерка. Нужно нарисовать два кольца, друг на друге… вот так. А можно и так… не отрывая ручки от бумаги. Смотри!
Виктор вывел восьмерку, и Эрика изобразила восторг.
– А если взять две четверки и сложить их, получится восемь.
– Да, ты действительно великий математик!