Мик КитсонКулачные бои в легком весе
Mick Kitson
Featherweight
Перевел с английского Павел Смирнов
Художник Катерина Скворцова
Дизайнер обложки Александр Андрейчук
Настоящее издание выходит с разрешения Canongate Books Ltd, 14, High Street, Edinburgh EH1 1TE и The Van Lear Agency
Энни родилась в цыганской семье Лавриджей, кочующей по Англии в разгар индустриальной революции середины XIX века. Когда ее отец внезапно умирает, оголодавшие родичи, не в силах прокормить девочку, продают ее на ярмарке знаменитому кулачному бойцу Биллу Перри по прозвищу Типтонский Громила. Так Энни в девять лет оказывается в шумном промышленном Типтоне, посреди зарева сталеплавилен и угольной пыли. Но ей везет: несмотря на угрожающий вид и пудовые кулаки, у Билла доброе сердце. Он удочеряет Энни, и она становится маленькой хозяйкой в его пабе «Чемпион Англии».
А когда стареющий Громила начинает терять зрение и силы, приходит очередь Энни выйти на ринг. Теперь она сама будет биться на кулаках — за Билла, за свое будущее и за любовь.
Джиму Китсону, моему брату
Пролог
Джинни Бранд стояла перед хозяйкой и размышляла о причинах диковинного события — иначе и не назовешь вызов с кухни в одиннадцать часов прекрасного осеннего утра. Впрочем, любопытно уже то, что ее вообще позвали.
Она всего во второй раз видела гостиную. И впервые с девушкой разговаривала сама хозяйка. Старуха общалась с прислугой только через дядюшку Кенни. Именно он и ворвался в кладовую, где Джинни запечатывала банки с яблочным компотом, и удивленным голосом сообщил:
— Джин, хозяйка хочет с тобой поговорить.
Он протянул руку Джинни, не меньше нее изумленный этой странной просьбой, хотя знал, что в последние несколько месяцев хозяйка время от времени начинала чудить. С октября Кенни уже трижды видел у крыльца усадьбы двуколку поверенного Салливана.
Теперь Кенни беспокоило, что юную родственницу, которую он в прошлом году привез из Файфа, где жила его семья, позвали в дом так неожиданно и так некстати. В усадьбе редко случались события, которые хозяйка не обсуждала бы с Кенни. Но старуха была себе на уме и знала о слугах и о событиях в деревне много такого, что ей не могла рассказать ни одна живая душа.
Кенни на секунду остановился и посмотрел на племянницу. Она была рослая, выше него самого, и такая же ясноглазая и вспыльчивая, как и его мать. Только на прошлой неделе в очереди у пекаря она затеяла ссору и поколотила дюжую валлийку.
— Уж точно шотландские леди так себя не ведут, мистер Кен, — заметил кучер Дэн Уайт, рассказав Кенни о происшествии, которому сам стал свидетелем, ожидая на козлах, пока Джинни покончит с утренними поручениями.
А еще девчушка любила петь, занимаясь домашней работой. У нее был мелодичный голос, и она предпочитала баллады Робби Бёрнса, всегда радовавшие слух Кенни. Они напоминали ему о крошечной деревеньке на вершине холма на берегу Форта, где он рос до переезда в Америку, где мужчины трудились в шахтах, а женщины белили холсты в полях. Голос у девушки был теплый и нежный, будто летний дождь, но теперь Кенни беспокоился, не потревожил ли он хозяйку, долетев из нижних коридоров до ее салона наверху.
— Надеюсь, ей не рассказали о твоем позорном поведении в пекарне в прошлый вторник, — торопливо поднимаясь по задней лестнице, ворчал он на Джинни, отряхивающую с фартука пыль и кусочки яблочной кожуры. — А может, ты беспокоишь ее песенками, которые распеваешь целый день.
— Она и слыхом не слыхивала о пекарне, Кенни… Откуда ей?
— Не знаешь ты ее, милая. А на кону моя репутация. Это я за тебя поручился и привел в усадьбу, не забывай. — Он подтолкнул ее к двери гостиной. — Храни тебя Господь, если хозяйка недовольна. И не вздумай упоминать о заварушке в очереди к пекарю.
Джинни постучала и услышала из-за двери негромкое хриплое: «Войдите».
Хозяйка сидела у окна. На фоне яркого утреннего солнца был виден лишь ее силуэт с изящной тонкой шеей и забранными в тугой пучок волосами. Джинни вошла в гостиную и неловко присела в реверансе.
— Вы хотели меня видеть? — пробормотала она.
Старуха повернулась, и ее лицо скрыла густая тень.
— Подойди поближе, девочка, — сказала она, и Джинни послушно шагнула вперед. — Вот. Возьми меня за руки, — велела хозяйка.
Джинни едва не вздрогнула, коснувшись узловатых, скрюченных рук — блестящих, словно полированное красное дерево, изрезанных тысячами крошечных морщинок, но при этом невесомых, легких и воздушных, словно гусиные перья. Костяшки пальцев были усеяны шишками и ямками, словно крошечный горный хребет, и сквозь истончившуюся смуглую кожу проглядывали старые сероватые кости. Гладкие белые пальцы Джинни, сжимавшие ладони старухи, напоминали весенний цветок, распустившийся посреди кучи мусора.
Хозяйка сказала:
— Только руки у меня и были, девочка.
Джинни попыталась улыбнуться и ответила:
— Да, госпожа.
— У тебя красивые пальцы, — заметила та. — Когда-то, давным-давно, и мои были такими же. Они стали моей судьбой и моим счастьем.
Джинни посмотрела старухе в лицо. Ее глаза отливали пугающей темной зеленью мельничного пруда. Девушка стала размышлять о ее голосе: каков он? Говор у хозяйки странный — не шотландский, не ирландский, не валлийский. Он не походил ни на американскую речь, ни на зычный акцент немцев или голландцев. В нем не было ни итальянской ритмичности и напевности, ни еврейской гортанности. Не слышалось в нем ни протяжности и насмешливости, какую ей доводилось встречать у негров, ни отрывистого уверенного стрекота англичан.
Хозяйка прикрыла глаза, откинула голову и, слегка кивнув, произнесла:
— Я видела, Джинни Бранд, как ты отделала ту здоровую девку в очереди у пекарни.
Джинни покраснела и сморщилась, но хозяйка только радостно хохотнула, трясясь всем своим тощим телом.
— Поделом ей досталось, верно? Ты напоминаешь мне одну прелестную юную барышню, которую я когда-то знала. Это было очень давно.
— Простите, госпожа. Да, я тогда вспылила. Но наш Кенни об этом ничего не знал. Та девка стала цепляться ко мне, потому что я из Шотландии. Вот я и взбесилась. Мне очень жаль, если это доставило вам какие-то неприятности, госпожа.
Хозяйка улыбнулась, обнажив крепкие белые зубы, и похлопала Джинни по руке:
— Ну и здоровенная же была толстуха, да?
Ободренная озорной улыбкой на старческом лице, девушка ответила:
— Да, верно, госпожа. Здоровенная толстуха. И рот у ней поганый. Она такие гадости говорила, госпожа…
— Вот и хорошо, что ты затолкала эти гадости ей обратно в глотку, девочка моя. Вижу, кулак у тебя быстрый. Да и размах хороший.
Последнее замечание озадачило Джинни.
— Ты все правильно сделала, — продолжала старуха. — Иногда женщине приходится драться. Хорошо, что ты это умеешь.
Она подалась вперед, вперившись в Джинни темно-зелеными глазами. Утреннее солнце прогревало гостиную, и в его лучах плясали пылинки.
— Кто твои родители? — спросила хозяйка.
— Отец был шахтером. Он тому два года как погиб, когда шахту затопило. Мама умерла на следующий год от лихорадки вместе с младшей сестренкой. Поэтому Кенни за мной и послал. И я вам очень благодарна, госпожа, что позволили мне приехать.
— Кенни слишком хороший человек, чтобы прозябать в плавильне, а если ты из его родни, то наверняка и сама хорошая. Да еще такая милая и красивая, что мои старые глаза радуются уже от одного твоего присутствия. И песни твои я слышу, дитя мое.
Джинни прикрыла рот ладонью:
— Простите. Я буду петь потише, чтобы не досаждать вам, госпожа. Там, откуда я родом, мы все время поем.
— Никогда не извиняйся за поэзию, девочка. И тем более не извиняйся за мистера Бёрнса. Он лучше всех на свете, хотя его бедное сердце было разбито. Наверное, его обидела какая-нибудь шотландская красотка вроде тебя, Джинни Бранд.
Девушка попыталась улыбнуться, но была слишком озадачена странными речами старухи и только порадовалась, когда та протянула ей руку и сказала:
— Помоги мне пересесть в кресло. Я устала сидеть на стуле.
Девушка взяла хозяйку за руку и поддержала ее, пока они шли через гостиную. Крошечная фигурка владелицы поместья казалась такой же невесомой, как и ее узловатые руки: она словно плыла, держась за руку Джинни, к креслу возле камина. Рядом с камином стоял тяжелый шкаф из темного дуба с блестящими стеклами, и пока старуха медленно опускалась в кресло, словно запоздалая апрельская снежинка, Джинни украдкой бросила взгляд внутрь. Там не было ни безделушек, ни фарфора — мейсенского или стаффордширского. Вместо этого посреди единственной полки на тонкой льняной салфетке было бережно уложено бронзовое колечко, а рядом с ним — обрывок выцветшей красной ленты. На огромной стеклянной полке вещицы казались совсем крошечными и словно парили в воздухе.
Когда девушка снова посмотрела на старуху, та все еще улыбалась. Со стороны окна тихую гостиную заливал золотистый свет косых солнечных лучей, и все пространство вдруг наполнилось пляшущими искорками пылинок.
Хозяйка сказала:
— Ступай, позови Кенни. Пусть принесет нам чаю. Я хочу с тобой поговорить.
И когда Джинни направилась к двери, старуха произнесла вслух, не обращаясь ни к кому:
— Только я одна и осталась. Никого больше нет. Теперь все они — лишь старые песни.
Глава первая
В детстве я говорила на блэк-кантри[1], но не особо много. Я и сейчас неразговорчива. Меня называли унылой клячей: я вечно хмурилась и шагала тяжело и чуть пригнувшись, словно тяжеловоз, тянущий баржу с углем. Я и до сих пор хожу так же, только медленнее из-за возраста, больных костей и распухших костяшек пальцев, когда-то гладких и быстрых.